– Черт возьми! – рассердился профессор. – Почему никто не боялся, когда я летел сюда? Это ведь тоже был перелет в полярную ночь! Почему вы готовы были согласиться на прыжок моей дочери, хотя она хирург менее опытный? Я готов был научить ее, но… без подготовки ее посылать нельзя, а значит – прыгнуть с парашютом я обязан сам. Это долг врача… и советского человека.
– Простите, профессор, – прервал Загоров, – а вы… с парашютом прыгали?
– Нет, никогда не прыгал.
– Так ведь нужны предварительные тренировки… как и с операцией, Александр Аркадьевич, – осторожно пытался отговорить Полянова его зять.
– Это совсем не одно и то же! Во время тренировки я должен спрыгнуть в первый раз?
– Должны, конечно.
– Так уж если прыгать в первый раз, так я лучше прыгну сразу над островом. Вот так! Научиться дергать за кольцо легче, чем оперировать мозг! Мешки вы сбрасываете с парашютом? Неужели я хуже мешка? Кончено!.. В дискуссии больше не участвую. Поймите, отлично сознаю, кто такой Кушаков и что должен делать на моем месте врач!
– Вы правы, товарищ профессор, – сказал контр-адмирал, горячо пожимая руку Полянову. – Но теперь буду спрашивать я.
– Пожалуйста.
– Сколько вам лет? Какое у вас кровяное давление? В каком состоянии сердце? Какова ваша нервная система?
– Я хирург, товарищ адмирал. Я не знаю, что такое дрожь в руках, хоть мне и пятьдесят четыре года.
– Все же, товарищ профессор, ваша дочь сейчас выслушает вас и доложит мне.
– Разрешите готовить машину, товарищ контр-адмирал? – спросил летчик.
– Готовьте, майор Загоров. Кстати, товарищи, – добавил адмирал, обращаясь ко всем присутствующим. – Перед вылетом летчики не пьют. Было бы не по-товарищески, если бы мы все притронулись к этому столу до возвращения экипажа самолета.
– Точно! – хором подтвердили гости.
Часы показывали четверть первого. Никто не заметил, что Новый год уже наступил.
Гости разошлись. Елена Александровна одна ходила по пустому дому. Иногда она останавливалась перед нетронутым столом, перекладывая салфетки, накрывала перевернутыми тарелками нарезанную колбасу и ветчину, вздыхала и остановившимся взглядом смотрела в замерзшее окно. Где-то там, в темноте полярной ночи, летел самолет, на борту которого были самые дорогие ей люди.
Контр-адмирал дремал в мягком кресле у телефона. Едва раздался звонок, его рука резко сорвала трубку с рычага.
– Я Фролов. Слушаю. Что? Профессор благополучно спрыгнул? Полярники нашли его в ста метрах от дома? Ну, спасибо, дорогой! Спасибо за службу! Объявляю благодарность за образцовую связь. Леночка! Слышите? Дайте я вас обниму! Вася возвращается. Скоро будет дома. Сейчас дам всем приказ собираться… Стол ждет!
Капитан медицинской службы, припав к груди контр-адмирала, плакал.
Новый год встречали в ночь с первого на второе января.
На столе, кроме бутылок, стреляющих и не стреляющих пробками, кроме закусок, этого холодного оружия встречи, как шутил контр-адмирал, дымились миски с сибирскими пельменями, с которыми предстояла горячая схватка.
Когда со своего места поднялся майор Загоров, встали и все гости.
– Верно, только у хирурга бывает такое самообладание, – говорил командир эскадрильи. – Нам, летчикам, есть чему у него поучиться!
Вошла Загорова. Она сменила форму на праздничное платье и казалась совсем молоденькой.
– Операция удалась, товарищи! Блестяще удалась! – звонко возвестила она.
– Позвольте мне поднять тост, – сказал контр-адмирал. – Тост за замечательных наших людей, из которых каждый способен на подвиг во имя человека и Родины. Пусть эти мирные подвиги страшат тех, кто хочет нарушить мир!
За замерзшим окном бушевал в Баренцевом море январский шторм.
Пластинка из слоновой кости
Я просидел над индийской загадкой до самого ужина.
Давно у нас в кают-компании не было такого шумного сборища. Говорили только о таинственных рисунках.
Старший механик к ужину опоздал, и капитан послал за ним буфетчицу Катю, кстати сказать, сильно страдавшую от морской болезни.
Старший механик влетел в кают-компанию с криком:
– Нашел, товарищ капитан! Нашел!
Капитан поднял руку.
– Только после ужина.
Механик принялся за еду.
– Я, конечно, человек не очень ученый… Я практик. Но, по-моему, это гениально, – говорил он, уплетая за обе щеки. – Это просто как бы сказать, вклад в науку!
– Но ведь вы же не играете в шахматы? – вскричал доктор.
– И не требуется, – невозмутимо ответил Карташов.
Ужин был поглощен мигом. Волны ревели за бортом, переваливали корабль с боку на бок, а мы сгрудились около старшего механика и слушали его объяснения.
– Вы посмотрите, что нарисовано на первом рисунке. Квадрат. Он касается углами сторон шахматной доски. Из чего состоит вся площадь шахматной доски? Она разбита на этот квадрат и четыре одинаковых прямоугольных треугольника. Вы видите эти треугольники? Они по углам.
– Видим, видим! – закричали мы.
– А теперь посмотрите на второй рисунок. Вы видите эти же треугольники?
– Не видим. Где они?
– Они соприкасаются гипотенузами… попарно.
– Да, да! Верно!
– Треугольники точно такие же, значит, они занимают такую же площадь. Следовательно, оставшаяся на шахматной доске площадь без треугольников на этом втором рисунке точно такая же как и на первом.
– Конечно, та же самая!
– Ну, а посмотрите, из чего она состоит, что это за квадраты? – хитро спросил механик. – Один из них маленький – построен на малом катете, а другой побольше – на большом. А теперь взгляните на квадрат первого рисунка! На чем он построен?
– Ох, черт возьми! На гипотенузе! – закричал доктор.
– Это значит, что площадь квадрата первого рисунка равна площадям двух квадратов второго! Так? – спросил механик, оглядывая нас торжествующим взглядом.
– Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов! – вымолвил я вне себя от изумления.
– Я не слышал о таком доказательстве теоремы Пифагора! – восторженно заявил второй помощник.
– Пифагоровы штаны на все стороны равны. Доказать это мне всегда казалось очень сложным, – признался врач.
– Да, доказательство знаменитого древнегреческого математика, как мне кажется, действительно уступает этой древнеиндийской мудрости, – сказал молчавший до сих пор профессор, участник географической экспедиции. – Это чуть ли не настоящее открытие.
Все мы увлеченно зашумели и тут только обнаружили, что капитана между нами нет. Старший механик был делегирован на мостик, чтобы сообщить о своем открытии.
Я вернулся к себе в каюту и не мог думать о сне. Чемодан по-прежнему старался выпрыгнуть из-под койки, но я не обращал на него внимания. В моем воображении рисовалась таинственная пластинка из слоновой кости индус с узким темным лицом и пронизывающими глазами и наконец рисунки древнего гениального математика, который, может быть, задолго до Пифагора решал геометрические задачи более простым и остроумным способом, чем все последующие поколения!
Но что за шахматные позиции поставил древний математик рядом со своим замечательным доказательством? Какое уважение к древней игре он имел, равняя ее с геометрией!
Я просидел над индийскими позициями целую ночь, весь следующий день и следующую ночь.