– Нет.
– Не нет, а да… Я никогда не могла понять вас с Дэвидом. Наши братья такие надежные, преуспевающие, возможно не в интеллектуальном плане, но прагматически. Но он выбрал тебя. Почему, Джонни?
– Давай не будем об этом, – отрезал Джон, освобождая свою руку из руки сестры.
– Но мне нужно знать. Это моя жизнь. Он – моя жизнь. Я больше не вынесу секретов вокруг него! Итак – почему ты?
Джонни откинулся на спинку шезлонга, заложив руки за голову. После этого он бросил на сестру последний умоляющий взгляд. Но по ней было видно, что она не отступится.
– Ладно, я понял тебя. Помнишь, как семь лет назад я ушел с отцовского ранчо, собираясь попробовать жить сам по себе?
– Конечно. Тогда мне казалось, что ты окончательно и бесповоротно разбил сердца отца и матери. Что случилось? Ты всегда был их любимчиком и…
– Я всегда был лихим мальчишкой! – перебив сестру, воскликнул молодой человек. – Мне хотелось самому добраться до всего, добиться какого-нибудь бешеного успеха, а не уподобляться старшим братьям, слепо следующим распоряжениям их целомудренного, подверженного многим предрассудкам французско-канадского отца, весь жизненный опыт и ум которого сводился к земле и деньгам, доставшимся ему по наследству.
– Да, может быть, он действительно казался таким, спорить не буду – с точки зрения «лихого мальчишки».
– Перестань, Мари. В свое время ты сделала то же самое, да и потом периодически пропадала из дома на целые годы.
– У меня были дела.
– У меня тоже.
– И чем занимался ты?
– Вышло так, что я убил двух человек. Двух подонков, убивших перед этим мою подружку. Изнасиловавших, а затем убивших ее.
– Что?!
– Пожалуйста, тише…
– Господи боже мой, ты не шутишь?
– После случившегося я не стал звонить домой. Вместо этого я связался с твоим мужем… моим другом, Дэвидом, который никогда не обходился со мной как с психованным пацаном. В тот момент мне это казалось лучшим и наиболее логичным выходом из положения. Наше правительство пошло ему навстречу и допустило к делу нескольких хороших юристов из Вашингтона и Оттавы. Я был оправдан. Самооборона, вот как это называлось.
– Он никогда не рассказывал мне об этом…
– Я очень просил его держать все от тебя в секрете.
– Так вот почему… Но я все еще не понимаю причин вашей дружбы.
– Это просто, Мари. Он знает, что я смог убить и способен убить еще, если это мне покажется необходимым.
Их разговор был прерван телефонным звонком, донесшимся из глубины дома. Мари вопросительно взглянула на брата. Прежде чем она успела открыть рот для вопроса, на пороге кухни появилась пожилая негритянка.
– Вас к телефону, мистер Джон. Это тот пилот с большого острова. Он говорит, что это важно.
– Спасибо, миссис Купер, – ответил Сен-Жак, поднимаясь с шезлонга и поспешно направляясь к телефону, стоящему рядом с бортиком бассейна. Несколько минут он говорил в трубку и слушал сам, затем посмотрел на Мари, с силой бросил трубку на рычаг и быстро вернулся обратно: – Собирайся! Мы уезжаем отсюда! Прямо сейчас!
– В чем дело? Это был пилот с того самолета, что привез нас?..
– Он вернулся с Мартиники и только что узнал, что кто-то в аэропорту интересовался нами прошлым вечером. Расспрашивал о женщине с двумя детьми. Никто ему ничего не сказал, но этим дело может не кончиться. Собирайся быстрее.
– О боже, куда теперь нам деваться?
– В гостиницу, пока не придумаем что-нибудь получше. Туда ведет одна-единственная дорога, и мои собственные тонтон-макуты стерегут ее. Никто не пройдет ни туда, ни обратно. Миссис Купер поможет тебе с Элисон. Поторапливайся!
Мари бросилась в дом. Телефон снова зазвонил. Джонни сбежал по ступенькам к бассейну и схватил трубку. Миссис Купер выглянула из кухни:
– Это правительственный звонок с Монтсеррата, мистер Джон.
– Что им нужно, черт возьми?
– Мне спросить?
– Нет, я сам. Помогите моей сестре с детьми и отнесите их вещи в «Лендровер». Они уезжают через десять минут.
– Ох, какая жалость. Я только-только подружилась с ребятишками.
– Какая жалость, – пробормотал Сен-Жак, снимая трубку. – Да!
– Привет, Джон, – раздался в трубке голос помощника губернатора, хорошего друга канадского промысловика, ищущего счастья на этих островах. Он не раз помогал ему продираться сквозь заросли бюрократических рогаток колониальных Правил Территориальной Принадлежности.
– Могу я перезвонить тебе, Генри? Сейчас я очень спешу.
– Боюсь, что нет, старина. Задание спущено из самого Департамента иностранных дел. Они просили нас о немедленном содействии, и к тому же это не составит тебе особенного труда.
– Ну, что там?
– На «Эр Франс» в 10.30 на Антигуа прибывает один старикан с женой, и Уайтхолл желает устроить им прием по высшему разряду, ковровые дорожки и так далее. Этот старик, как следует из их сообщения, герой войны, имеет серьезные медали и сражался плечом к плечу с нашими дедами на берегах Ла-Манша.
– Генри, я в самом деле тороплюсь. Каким это все образом может быть связано со мной?
– Ну, знаешь, я думал, ты в таких делах соображаешь лучше нас. Может быть, один из твоих богатых канадских постояльцев, по возможности француз из Монреаля или участник Сопротивления, мог бы…
– Встретить вашего протеже с бокалом канадско-французского вина? Это его только может задеть. Ты этого хочешь?
– Я хочу, чтобы ты разместил нашего героя и его даму в самом лучшем своем номере и предоставил сопровождающей их служанке-француженке комнату.
– И об этом ты просишь меня за час до их прибытия?
– Ну что ты, старина. Наше дело общее, и нам нужно вместе тянуть эту лямку и помогать друг другу, если ты понимаешь, что я имею в виду. Ведь твоя столь оживленная телефонная связь была всегда в порядке только благодаря заботам губернатора Ее Величества, если ты опять улавливаешь мою мысль.
– Генри, ты потрясающе дипломатичен. Ты так хорошо умеешь вежливо пнуть именно туда, где болит. Как зовут-то твоего героя? Пожалуйста, не тяни!
– Мы – Жан-Пьер и Реджина Фонтейн, Monsieur le Directeur , вот наши паспорта, – с мягким выговором произнес пожилой человек, обращаясь к помощнику губернатора. Они находились в кабинете помощника, три стены которого были обнесены стеклом. – Вон там вы можете видеть мою жену, – продолжил мужчина, указывая через стекло. – Она беседует с мадемуазель в белом форменном костюме.
– Прошу меня простить, мсье Фонтейн, – заворковал приземистый чернокожий чиновник, произнося слова с четко выраженным британским акцентом. – Сейчас предстоит всего лишь формальность, бюрократическая процедура, если хотите, необходимая для предупреждения назойливого внимания ваших поклонников. Наш аэропорт и его окрестности переполнены слухами о прибытии такой знаменитости.
– В самом деле? – Фонтейн улыбнулся, сделав вид, что весьма польщен.
– О, пусть это вас не беспокоит, сэр. Доступ прессе будет закрыт. Мы осведомлены о том, что ваша поездка носит личный, не деловой характер, и все необходимое в соответствии с этим будет вам обеспечено.
– В самом деле? – Пожилой человек вежливо улыбнулся в ответ. – Я планировал встретиться здесь с одним человеком, моим товарищем, и это тоже должно носить личный характер. Конфиденциальный, так сказать. Боюсь, ваши действия и охранные мероприятия могут помешать нашей встрече.
– Небольшая, тщательно отобранная группа представителей органов правительства нашего архипелага будет иметь честь приветствовать вас в зале для официальных приемов аэропорта Блэкбурн, мсье Фонтейн, – торжественно провозгласил помощник губернатора Ее Величества. – Прием не займет много времени, уверяю вас.
– В самом деле? Действительно недолго?
Процедура приветствия и в самом деле не отняла много времени, ее официальная часть продлилась около пяти минут. Первым официальным лицом, приветствовавшим посланца Шакала, был сам губернатор Ее Величества королевы. Эмиссар британского двора заключил героя в чисто галльские объятия, незаметно для остальных прошептав при этом на ухо Жан-Пьеру Фонтейну следующее:
– Мы нашли женщину и детей. Вы будете доставлены к ним. Дальнейшие инструкции получите от вашей служанки.
Состоявшаяся процедура сняла напряжение пожилого человека. Причем особенное облегчение доставило ему отсутствие прессы. Свои фотографии в газетах он обычно встречал только в разделах уголовной хроники.
Моррис Панов, доктор медицины, был ужасно вспыльчивым человеком, но всегда старался контролировать свое состояние, так как его вспыльчивость не приводила ни к чему хорошему ни в отношении пациентов, ни в других жизненных ситуациях. Но теперь, сидя за столом в собственном кабинете, он с трудом мог обуздать эмоции. Он не имел от Дэвида Вебба совершенно никаких известий. Он должен был знать, что происходит с ним, и он должен был поговорить с ним. В противном случае существовала угроза, что происходящее сведет к нулю всю тринадцатилетнюю терапию. Неужели они не понимают этого?
Естественно, не понимают. Они имеют другие приоритеты, и их не беспокоят проблемы, выходящие за рамки их компетенции. Поврежденный рассудок так неустойчив и хрупок, подвержен вероятности регресса и падения в ужасы прошлого, и это может полностью стереть тонкий поверхностный слой настоящего. Он не может допустить, чтобы с Дэвидом случилось подобное! Этот человек находится так близко к тому, что можно было бы назвать нормальной личностью (хотя есть ли они – «нормальные люди» – в этом свихнувшемся мире). Сейчас Дэвид прекрасно исполняет роль университетского профессора. И с каждым годом роль мирного преподавателя все больше и больше срастается с ним, становится им самим. Но все это может быть уничтожено одним-единственным актом насилия, а ведь насилие является стилем жизни Джейсона Борна. Будь оно все проклято!
Чтобы повредить Дэвиду, достаточно одного его присутствия в Вашингтоне. Панов уже охрип, объясняя Конклину всю возможную опасность ситуации. Ответ Алекса был однозначен: «Мы не можем остановить его. Мы не в силах. Самое большое, на что мы сейчас способны, – это следить за его действиями, по возможности прикрывая его». Хотелось бы верить, что «они» не будут ограничивать себя в средствах, если необходимость защиты появится в самом деле.
Его собственный офис охранялся на совесть. Стража из Управления стояла внизу в холле и на крыше, безмолвная и готовая к действию, похожая на живые машины. Для Дэвида было бы лучше всего, если бы он ретировался и укрылся у себя на островах, предоставив возможность охотиться на Шакала профессионалам. Панов внезапно поймал себя на мысли, что профессионала более высокого класса, чем сам Джейсон Борн, пожалуй, и нет.
Размышления психиатра были прерваны телефонным звонком. Ему было велено не снимать трубку до тех пор, пока не поступит сигнал о том, что охранная аппаратура полностью задействована. Все входящие звонки отслеживались сканером, после чего опознавался абонент, и Панова ставили в известность о его имени и цели звонка.
Интерком на столе доктора загудел. Он поспешно нажал на консоли клавишу ответа:
– Да?
– Линия чистая, сэр, – сказал агент, отвечающий за безопасность телефонных переговоров, один из всей приставленной к нему команды, с которым Панов смог более или менее познакомиться. – Человек на линии представился как Тредстоун, мистер Д. Тредстоун.
– Соедините меня, – хмуро произнес Мо Панов. – И прошу вас, не подслушивайте и не записывайте этот разговор. Этот человек – мой пациент, и наши отношения строго конфиденциальны.
– Хорошо, сэр. Отключаюсь.
– Что-что?.. Ну ладно.
Психиатр снял трубку и с трудом заставил себя не кричать:
– Сукин сын, ты почему не позвонил мне до того, как все это началось?
– Если это хоть как-то оправдывает меня, то я не хотел, чтобы у тебя случился сердечный приступ.
– Где ты и чем занимаешься?
– Прямо сейчас?
– Да, хотя бы.
– Дай подумать. Я взял напрокат машину и в настоящее время нахожусь в квартале от одного дома в Джорджтауне, которым владеет председатель Федеральной комиссии по торговле, и разговариваю с тобой из телефонной будки.
– Бога ради, что ты собираешься там делать?
– На этот счет тебя просветит Алекс. Я же хочу, чтобы ты позвонил Мари на остров. Я пару раз пытался дозвониться ей из отеля, но линия все время была занята. Скажи ей, что со мной все в порядке, в абсолютном порядке, и пусть не грустит. Можешь ты это для меня сделать?
– Могу, но меня ты не проведешь. Ты знаешь, что даже голос твой изменился?
– Этого ей говорить не стоит, доктор. Если ты мне друг, ты ничего ей не скажешь.
– Хватит, Дэвид. Эта игра в Джекила и Хайда ни до чего хорошего не доведет.
– Ей ни слова, если ты мне друг.
– Ты вошел в штопор, Дэвид. Не нужно доводить себя до крайностей. Приходи ко мне, нам нужно поговорить.
– Нет времени, Мо. Я вижу, что лимузин этого жирного кота подкатывает к подъезду его дома. Мне пора приниматься за работу.
– Джейсон!
Трубка молчала.
Спустившись по металлическим ступеням трапа реактивного авиалайнера на землю аэропорта Блэкбурн, Монтсеррат, под жаркое карибское солнце ступил Брендан Патрик Пьер Префонтейн. Местного времени было три часа пополудни. Толстые пачки долларов в его карманах очень и очень помогали ему сохранять присутствие духа. Чрезвычайно примечательным, по мнению Префонтейна, являлся тот факт, что именно наличие денег вселяло в него чувство покоя и безопасности. Самое главное, продолжал твердить он себе, – это помнить, что мелкие купюры, его сдача, десятки и двадцатки, лежат в правом переднем кармане брюк, и ни в коем случае не ошибиться, чтобы не предъявить на свет пачку сотенных, дабы никто из окружающих не принял его за богатого туриста. Он всегда старался держаться в тени и быть как можно более неприметной и случайной фигурой. Пребывая в подобном образе, он собирался как можно более непринужденно задавать на территории аэропорта весьма важные вопросы о женщине с двумя детьми, прибывшей на частном самолете прошлым утром.
Это и многое другое привело к тому, что он ощутил нарастающее беспокойство, когда совершенно потрясающая негритянка, клерк у стойки иммиграционного контроля, переговорив предварительно с кем-то по телефону, повесила трубку и сказала, обращаясь именно к нему:
– Не будете ли вы так добры, сэр, проследовать со мной?
Ее прекрасное лицо, живой и звонкий голос ничуть не умерили волнение судьи. Ибо красота и грация приглашающей его куда-то девушки совершенно не исключали последующий за этим суровый прием.
– Что-то не в порядке с моим паспортом, юная леди?
– Не сказала бы, сэр.
– В таком случае в чем дело? Почему бы вам попросту не проштемпелевать мой паспорт и не позволить мне пройти?
– Все ваши печати уже на месте, и проход разрешен, сэр. С этим нет проблем.
– Тогда зачем, собственно?..
– Пожалуйста, пройдемте со мной, сэр.
И они прошли к стеклянному кубическому сооружению с табличкой на стеклянной же двери, которая оповещала всех желающих, что здесь находится сам «Начальник иммиграционной службы». Прекрасная сотрудница иммиграционного сервиса предупредительно открыла дверь, еще раз улыбнулась и жестом предложила пожилому человеку войти внутрь. Префонтейн последовал приглашению, внезапно опасаясь возможности обыска и обнаружения при нем денег, воображая при этом все возможные вытекающие из этого ужасы. Он не знал, который из островов вовлечен в сферу наркобизнеса, но если этот – один из подобных, то тысячи баксов в его карманах моментально поставят его под подозрение. Пока негритянка пересекала стеклянный кабинет и передавала низкорослому, коренастому начальнику иммиграционной службы его паспорт, в голове судьи с огромной скоростью складывались и рассыпались варианты разнообразных объяснений. Девушка наградила Брендана последней, самой ослепительной улыбкой и вышла за дверь, осторожно прикрыв ее за собой.
– Мистер Брендан Патрик Пьер Префонтейн, – провозгласило официальное лицо, прочитывая написанное в паспорте.