В свете этого свидетельства можно предположить, что шифрограмма № 4976 за те десять дней, что действовала, успела претвориться в жизнь. Как и приказ № 270, она призвана была запугать бойцов и командиров, но без реального претворения в жизнь угроза действует слабо. До семей пленных, конечно, добраться не успели, а вот расстрелять несколько десятков красноармейцев, обвиненных в том, что побывали в плену, вполне могли.
С. Афонский из города Кстово Нижегородской области резонно замечает: «Приказ есть приказ… Исполнять нужно именно его, а не комментарии к нему.
Расстрелы заложников за те или иные «преступления» против Советской власти применялись… сразу же после октября 1917 года. Создатель Красной Армии Троцкий специальным приказом ввел «заградительные отряды», назначение которых было в том, чтобы стоять позади атакующих подразделений и расстреливать из пулеметов отступающих…
Мне довелось работать с бывшим моряком Черноморского флота, капитан-лейтенантом, участвовавшим в высадке десанта на Малую Землю. Он рассказывал, что позади крейсеров с десантниками шли цепью катера заградотряда для того, чтобы расстреливать тех, кто вздумает повернуть вспять. Рассказывал он это в конце 60-х годов…
В 1945 году в Германии я сам видел на одной из железнодорожных станций эшелон из «телячьих» вагонов. Двери и окна их были наглухо заперты. День был жаркий, и от вагонов несло тяжелым зловонием. Сквозь доски пола лилась моча. Из вагонов слышались женские крики, плач, просьбы. Вдоль вагонов ходили часовые с примкнутыми штыками, никого близко к эшелону не подпуская. На вопросы не отвечали, как им и положено. Но их все-таки спрашивали настойчиво: «Кто в вагонах?» Кричали-то по-русски! Один часовой не выдержал: «Это немецкие шлюхи». Вот как: сначала отдали до Москвы Россию, а затем объявили шлюхами тех, кого фашисты увезли в Германию…
Известно, что Советский Союз, Россия понесли в Великой Отечественной войне гораздо большие человеческие потери, чем Германия. Счет их — на миллионы. Почему? Ведь в 1941 году немцы наступали, а согласно военной науке наступающие несут потери в три раза больше, чем обороняющиеся. Потом Красная Армия наступала, но тогда потери в живой силе были бы примерно равны…
Все вышеприведенные факты я назвал для того, чтобы показать: для приказа… Жукова были «исторические предпосылки», и практика его подтверждала.
Но пусть даже, допустим, его угрозы не осуществлялись: ни семьи пленных не расстреливали, ни самих пленных красноармейцев. И хорошо, если это осталось просто угрозой. Но во всяком случае она говорит о том, что даже наш самый великий советский полководец, самый талантливый и самый опытный, и умный, и т. д. ставку делал не на верность советского солдата родной коммунистической партии, не родному и любимому И.В. Сталину. Он даже не верил в его мужество и любовь к Родине. Он верил в страх солдата перед этой самой партией, которая в самом деле могла расстрелять и его самого, и его семью за то, что сама же поставила его в безвыходное положение. Или не воспитала в нем желания ценой собственной жизни защищать ее и свою социалистическую страну…
Ни осуждать, ни защищать Г.К. Жукова не собираюсь и не могу. Для этого нужно иметь достоверные и неопровержимые факты. У нас есть один главный и неоспоримый факт — Победа над фашистской Германией. Факт этот состоит из множества других фактов, из сложного переплетения взаимоотношений солдат и тех, кто ими руководил. Руководил как умел, имея свои плюсы и минусы, свое величие и ничтожество. Распоряжение расстреливать семьи сдавшихся врагу не делает ему чести. Но оно не делает чести и тем, кто вынудил его принять такое решение. Войска отступают. Почти бегут. Многие сдаются в плен. 3 миллиона пленных красноармейцев. Их надо остановить. Сейчас же. Чем? Да хоть чем угодно — даже страхом, большим, чем страх личной смерти, страх за своих родных — за их жизнь. При этом упор делался не на том, что их могут уничтожить захватчики, а на том, что их убьют свои же!»
Преподаватель кафедры истории Казанской государственной архитектурно-строительной академии полковник в отставке, участник войны с трагического октября 1941-го Петр Павлович Лебедев считает, что подлинность жуковской шифрограммы не вызывает особых сомнений не только потому, что публикация снабжена необходимыми архивными атрибутами, но главным образом потому, что хорошо вписывается в постоянно повторяющиеся требования беспощадно и в массовом порядке расправляться со своими же бойцами, поведение которых в бою не соответствует тому, какого ожидает от них «маршал победы». И Павел Петрович приводит другие примеры ничем не оправданной жуковской жестокости: «Известно письмо довоенного руководителя советского писательства В. Ставского, сигнализировавшего Сталину о «перегибах» в 24 армии фронта Жукова, когда за короткий срок было расстреляно до 600 человек «дезертиров и предателей» и лишь 80 человек представлено к правительственным наградам… И происходило это в период вроде бы успешной Ельнинской наступательной операции фронта. А вот пример «творческого осмысления» знаменитого приказа Сталина № 227, вводившего на фронтах заградительные отряды, опытом которого Жуков делится с верховным командованием в своем донесении о первых результатах тоже наступательной Ржевско-Вяземской операции, которой (правда, без большого успеха, но при огромных потерях) руководил сам «творец всех побед»:
«Для предупреждения отставания(!) отдельных произведений и для борьбы с трусами и паникерами за каждым атакующим батальоном первого эшелона на танке(!!) следовали особо назначенные военными советами армий командиры. В итоге всех принятых мер войска 31 и 20 армий успешно прорвали оборону противника». А в сталинском приказе, между прочим, говорится о другом предназначении этих отрядов. Впрочем, человеколюбивый вождь вряд ли упрекнул своего инициативного любимца, так же как, думается, вполне одобрил и творческое толкование приказа № 270 годом раньше. Знакомство с приказами Жукова, свидетельства очевидцев его «полководческой» деятельности позволяют сделать вывод, что речь идет не о перегибах, не об эмоциональных срывах в критической ситуации, что хотя бы можно понять, а об особых приемах руководства войсками, которые можно было бы назвать террористическими. Вот требования только одного из многих подобного рода приказов Жукова, относящихся к Московскому сражению 1941 года:
«Безжалостно расстреливать виновных, не останавливаясь перед полным уничтожением всех бросивших фронт». Так как отступающих тогда под натиском мощного противника были десятки тысяч, а получить разрешение на отход от фронта и армии, да еще в письменной форме (как того требует Жуков в другом своем приказе) было немыслимо, то требование «полного уничтожения» своих же войск по существу могло означать открытие второго фронта уже за спиной отчаянно сражающихся с врагом своих же войск. И это «настоящий полководец и настоящий генерал», как считает Георгий Владимов, автор очень хорошей книги о войне и полководцах!
По моему мнению, Георгий Жуков обладал многими качествами выдающегося военачальника: железной волей, высокими организаторскими способностями, личным мужеством, но полководцем, да еще выдающимся, не был, особенно в нашем традиционном русском понимании.
Еще раз это проявилось уже после войны, когда он был министром обороны. Все, кому довелось служить тогда на командных должностях, должны помнить жестокие, безжалостные расправы, сопровождаемые унижениями человеческого достоинства подчиненных, которые на личном примере культивировал «народный полководец». Расстреливать без суда он уже не мог, но скольким достойным людям поломал судьбу… Взять хотя бы судьбу выдающегося флотоводца Н. Кузнецова.
В конечном счете эти методы руководства войсками оказались малоэффективными даже с чисто прагматической стороны и нередко приводили к противоположному результату. Страх перед бессудными расстрелами вел к увеличению числа перебежчиков, для которых гитлеровский плен становился единственным спасением. Найденный в архивах документ, по моему мнению, вовсе не сенсация. Воспринимается же он как сенсация потому, что история войны загромождена всякого рода мифами, на охране которых стойко и агрессивно сражаются новоявленные цензоры… Свободные граждане свободной России… не нуждаются в мифах. Не нужны они и для «патриотического воспитания», ибо нет особой «патриотической воспитательной» истории. Ценность истории, как и любой науки, в стремлении к обретению истины. В этом и ее воспитательный, патриотический потенциал. Равно вредны и «чернуха» и «белуха», если они служат интересам отдельных лиц или политической ситуации».
Стоит добавить к этому только то, что, когда речь шла о близких ему людях, Георгий Константинович проявлял неожиданную мягкость. Например, его бывший соратник по Халхин-Голу и бывший порученец Иван Михайлович Афонин в 1944-м, уже командуя корпусом, творчески развивая приказ № 227, ни с того ни с сего расстрелял начальника разведки дивизии. Так Жуков предлагал не предавать генерала суду военного трибунала, а ограничиться «мерами общественного и партийного воздействия». И Афонин благополучно довоевал до конца войны, командовал 18-м гвардейским стрелковым корпусом при освобождении Чехословакии, а потом еще участвовал в Параде Победы!
По поводу генерала Афонина начальник Главного управления кадров Красной Армии генерал-полковник Ф.И. Голиков писал секретарю ЦК КПСС Г.М. Маленкову 30 апреля 1944 года: «Маршал Советского Союза тов. Жуков (шифровкой № 117396 от 28 апреля с. г.) донес на имя Народного комиссара обороны Маршала Советского Союза тов. Сталина о собственноручном расстреле командиром 18 стрелкового корпуса генерал-майором начальника 237 стрелковой дивизии майора Андреева.
Представляю Вам по этому вопросу копию моего доклада на имя тов. Сталина».
Сталину же Маленков сообщал днем раньше, 29 апреля: «Маршал Жуков Вам донес о собственноручном расстреле командиром 18 стрелкового корпуса генерал-майором Афониным начальника Разведывательного отдела 237 стрелковой дивизии майора Андреева.
Несмотря на то, что этот самочинный расстрел был совершен 12 апреля с. г., донесение было сделано только 28 апреля, т. е. через 16 суток.
Вопреки ходатайству маршала Жукова — не предавать Афонина суду Военного трибунала, а ограничиться мерами общественного и партийного воздействия, я очень прошу Вас предать Афонина суду.
Если, вопреки всем уставам, приказам Верховного Главнокомандования и принципам Красной Армии, генерал Афонин считает для себя допустимым ударить советского офицера, то едва ли он вправе рассчитывать на то, что каждый офицер Красной Армии (а тем более боевой) может остаться после такого физического и морального оскорбления и потрясения в рамках дисциплины, столь безобразно и легко нарушенной самим генералом.
К тому же после убийства Андреева едва ли можно принять на веру ссылку генерала Афонина на то, что тот пытался нанести повторный удар и вел себя дерзко. Что же касается положительных качеств генерала Афонина, из-за которых маршал Жуков просит последнего не судить, то генерал-полковник Черняховский дал мне на днях на Афонина следующую характеристику (устно): легковесный, высокомерный барин, нетерпимый в обращении с людьми; артиллерии не знает и взаимодействия на поле боя организовать не может; не учится; хвастун, человек трескучей фразы.
Тов. Черняховский (по его словам) все это высказывал об Афонине лично маршалу Жукову.
У маршала Жукова Афонин работал порученцем в начале 1943 года и в штабе группы на Халхин-Голе».
Интересно, что в своих мемуарах Георгий Константинович Жуков дал Ивану Михайловичу Афонину совсем иную характеристику. Вспоминая бои у Халхин-Гола, он писал: «Перед рассветом 3 июля (1939 года. — Б. С.) старший советник монгольской армии полковник И.М. Афонин выехал к горе Баин-Цаган, чтобы проверить оборону 6-й монгольской кавалерийской дивизии, и совершенно неожиданно обнаружил там японские войска, которые, скрытно переправившись под покровом ночи через реку Халхин-Гол, атаковали подразделения 6-й кавдивизии МНР. Пользуясь превосходством в силе, они перед рассветом 3 июля захватили гору Баин-Цаган и прилегающие к ней участки местности. 6-я кавалерийская дивизия МНР отошла на северо-западные участки горы Баин-Цаган.
Оценив опасность новой ситуации, Иван Михайлович Афонин немедленно прибыл на командный пункт командующего советскими войсками… и доложил сложившуюся обстановку на горе Баин-Цаган. Было ясно, что в связи с неорганизованным отходом 6-й монгольской кавдивизии в этом районе никто не может преградить путь японской группировке для удара во фланг и тыл основной группировки наших войск».
Здесь Иван Михайлович предстает толковым командиром, способным правильно оценить обстановку. И не подумаешь, что это легковесный и высокомерный человек, не способный организовать управление войсками, зато способный ни за что ударить и пристрелить подчиненного.
Из письма Голикова картина происшествия проясняется. Афонин за что-то съездил по морде Андреева, майор не стерпел и дал сдачи. Тут бравый генерал, видно, понял, что в рукопашной здоровяка разведчика ему не одолеть, схватился за револьвер и пристрелил на месте строптивца.
Жуков заступался за Афонина, возможно, еще и потому, что незадолго до того, в марте 1944-го, на 1-м Украинском фронте, который он принял после ранения Ватутина, у него был точно такой же инцидент, к счастью, закончившийся не столь трагически. Начальник инженерных войск фронта генерал Б.В. Благославов вспоминал, как Жуков, только вступив в командование, собрал командиров ночью на совещание. Там, на основании кратких докладов, одних он готов был представить к наградам, других снять с должности, третьих отдать под суд, а четвертых просто расстрелять. При этом маршал широко использовал непереводимые русские выражения и ко всем обращался исключительно на «ты», хотя брудершафт прежде ни с кем не пил. Благославов Жукову сразу же не понравился. Когда же генерал попросил обращаться к нему без мата и угроз, маршал выхватил маузер. Благославов в ответ схватился за парабеллум (оба предпочли трофейное оружие). Возникла неловкая пауза. Благославов напомнил Жукову, что ждет его выстрела. Это был не просто генерал, но генерал инженерных войск, человек куда более образованный, чем обычный пехотный генерал, и имевший хорошо развитое чувство собственного достоинства. Но дуэль не состоялась. Жуков сообразил, что за расстрел на месте столь высокопоставленного генерала его по головке не погладят. Это ведь не какой-нибудь командир полка или даже дивизии. Георгий Константинович убрал маузер в кобуру и пообещал, что расправится с Благославовым. Однако у Жукова не дошли руки до строптивого генерала, возможно, единственного в Красной Армии (другие и не такое сносили молча). Видно, пределы его власти не распространялись на бессудное снятие с должности командующих армиями и им соответствующих во фронтовом звене. Благославов благополучно закончил войну на прежней должности на 2-м Белорусском фронте у Рокоссовского, с которым у него сложились прекрасные отношения. Для чинов же пониже, вроде майора Андреева, подобное «сопротивление злу силой» обычно оканчивалось гибелью.
Вообще же сцены «маршал Жуков против генерала Благославова» или «генерал Афонин против майора Андреева» напоминают даже не вестерн средней руки, а рядовую разборку на бандитской малине, где паханы, в роли которых выступают Жуков и Афонин, утверждают свою власть над братвой — подчиненными офицерами и генералами. Над всеми же красноармейцами, офицерами, генералами и маршалами был главный пахан — Сталин. Генералы, командовавшие корпусами и выше, и маршалы его боялись, потому что только «отец народов» мог распорядиться их расстрелять, разжаловать или засадить в тюрьму (в штрафбаты генералов не посылали, опасаясь, что попадут в плен или перебегут к противнику). Офицеры и генерал-майоры, которые командовали дивизиями, Сталина не боялись и искренне любили, порой обращались к нему или к его фактическому заместителю по партии Маленкову с жалобами на притеснения и несправедливости со стороны вышестоящего начальства, а порой и с форменными доносами на это начальство. Зато офицеры боялись и нередко ненавидели своих непосредственных начальников — от командира роты до командующего фронтом, каждый из которых мог в любой момент их расстрелять или отправить в штрафбат. При этом, конечно, угроза со стороны собственного командира батальона была куда реальней, чем от далекого командарма и тем более командующего фронтом, шансов попасть которым под горячую руку было немного. Вот по отношению к своим солдатам командиры взводов, а в какой-то мере и рот вынуждены были быть более осмотрительными и без особой нужды их не расстреливать и в штрафные роты не отправлять — иначе от товарищей осужденных свободно можно было получить в бою пулю в спину. Исключением, как мы убедились, были лишь штрафные части и подразделения, где постоянный (офицерский) состав расстреливал переменный (штрафников) за милую душу, хотя порой и сам получал от них пулю в спину или нож в бок (последнее уркам было привычнее). Все равно им завтра в бою погибать, а офицерам вместе со штрафниками в атаку не ходить, а стоять сзади в качестве заградотряда. В обычных же частях солдат расстреливали не непосредственные начальники, а вышестоящие, начиная от штаба батальона, или заградотряды и комендантские роты из бойцов НКВД. Им-то пуля в спину не грозила.