— Слушай, Авденаго, тебе не кажется странным, что вот тут человек лежит мертвый, а мы с тобой как ни в чем не бывало… — начал было Денис.
Авденаго покачал головой.
— Мы столько уже мертвецов повидали! Почему этот должен нас как-то пугать? Он что, какой-то особенный? Труп как труп.
— Ну, он все-таки наш, питерский, — объяснил Денис.
Авденаго посмотрел прямо ему в глаза:
— Ты ведь тоже ничего не чувствуешь.
— Может, у меня потом начнется афганский синдром, почем ты знаешь.
— Не начнется, — заверил его Авденаго. — Потому что ты сражаешься за свою землю. И вряд ли эта война скоро закончится. Синдром начинается после окончания войны, в условиях тотального мира и всеобщего процветания. Приходит такой чувак в камуфляже и начинает громить глянцевый супермаркет…
— Знаешь, меня немного пугает, что я такой бесчувственный, — признался Денис.
— Обычный инстинкт самосохранения, — отозвался Авденаго. — Ну так если ты не против, я заберу пергамент и этого парня. Ну и себя самого, конечно, тоже прихвачу.
Солдаты из обеих полусотен садились на лошадей. Телеги с ранеными были готовы отправляться, Гархадан уже подносил рожок к губам, чтобы дать своей полусотне сигнал выступать.
Эвремар махнула Денису рукой.
— Мне пора, — сказал Денис троллю.
— Бывай, Денис.
— Бывай, Авденаго…
На очень короткое время Денису стало грустно, потому что он больше никогда не увидит ни Авденаго, ни Евтихия… Но мгновение прошло, и Денис тоже сел в седло. Он кивнул эльфийской лучнице, и резкий звук рожка разнесся над долиной.
Глава восьмая
— Завтра увидим Калимегдан, — сказал Авденаго. Он выпрямился и весело посмотрел на Евтихия. Авденаго разводил костер: дул на уголек, подкладывал тонкие веточки.
Евтихий ощипывал птицу, которую они ухитрились сегодня поймать.
— Ты и вчера так говорил, — заметил Евтихий.
— Может, Калимегдан — кочующий город? — предположил Авденаго. — Чем ближе мы к нему подходим, тем быстрее он от нас уезжает?
— А может быть, ты просто плохо знаешь дорогу, — сказал Евтихий.
Огонь затрещал, схватив сразу всю растопку разом. Авденаго самодовольно произнес:
— Это потому, что я туда плюнул. Троллина слюна ужас какая жгучая.
— Ты не тролль, — возразил Евтихий.
Авденаго растянулся у костра, заложил руки за голову.
— Когда нас с Мораном захватили охотники на троллей, не очень-то они интересовались, тролль я или нет, — заметил он.
Евтихий отложил очищенную птицу. Он ждал, пока огонь прогорит, чтобы образовались угли.
— Расскажи про Морана, — попросил он.
— Моран — самодур, и тебе с ним лучше не встречаться… А Деянира едва не задохнулась, когда ее вышвырнуло из Истинного мира, — прибавил вдруг Авденаго. — Нитки забили ей рот и нос, обмотались вокруг шеи… Город, который она разрушила, уничтожив гобелены, чуть не убил ее напоследок. Она единственная из нас, к кому Моран относится хоть с каким-то уважением. — Он поймал на себе настороженный, благодарный взгляд Евтихия и прибавил: — Но у нее нет хвоста, понимаешь? В моих глазах она вопиюще неполноценна.
Евтихий молча уставился в костер.
— Скучный ты, — заключил Авденаго, устраиваясь поудобнее.
Вместо ответа Евтихий положил в костер большую ветку, и огонь доплясал до самых небес.
После долгой паузы Авденаго заговорил снова:
— Жил однажды тролль, и его звали Савирант.
— Мне не нравится имя «Савирант», — перебил Евтихий. — Оно какое-то нарочитое.
— Ну, тогда его звали Иелиан, — покладисто согласился Авденаго. — Про Иелиана эту историю тоже рассказывают… У него была жена, ее звали Сераф. Нет, «Сераф» мне самому не нравится, похоже на «жираф».
— А что такое «жираф»? — спросил Евтихий.
Авденаго махнул рукой:
— Ладно, пусть будет Сераф. Хотя, возможно, ее звали Кассандра. Все было бы проще, если бы речь шла о Савиранте, но уж коль скоро мы заговорили об Иелиане, впору ожидать чего угодно.
Евтихий сказал:
— Конечно, Кассандра была сварливой.
— Все троллихи сварливы, это придает им сексуальности, — заявил Авденаго. — Сварливая женщина всегда желанна, даже если ее зовут Сераф. А хвост у нее был тощий и сильно загибался кверху, поэтому она носила специальный чехольчик, который вышивала еще в девичестве.
— А кулаки у нее были тяжелые, и она частенько била Иелиана, особенно если он приходил к ней пьяный и не мог дать сдачи, — добавил Евтихий.
— И вот однажды, — подхватил Авденаго, — Иелиан решил проучить свою сварливую жену, а это и непросто, и опасно, ведь речь идет не о какой-нибудь остроухой, а о самой настоящей троллихе. Притворился Иелиан пьяным и зовет нетвердым голосом: «Сераф! Сераф!»
Авденаго замолчал.
Евтихий пошевелил костер, добавил еще пару веток. Оба путешественника были голодны, но оттягивали трапезу, не желая все испортить недостойной поспешностью. Птице надлежало зажариться на хороших углях, а не абы как, иначе ее гибель будет совершенно напрасной.
— «Сераф! Сераф!» — выкрикнул Авденаго, когда молчать ему надоело. — Так он звал ее, а сам прикидывал: вот войдет она, думая, что он слишком пьян, чтобы дать ей сдачи, и начнет его волтузить… Тут-то он и покажет ей, на что способен тролль, если он трезв и полон силы!
— И что случилось? — спросил Евтихий. — Она пришла на зов?
— Еще как пришла, да не одна, а с Кассандрой! — ответил Авденаго живо. — И как они вдвоем набросятся на бедного Иелиана! «Ах ты, изменщик! — кричит Сераф. — Ты думал, мы с Кассандрой не подруги? Она мне все рассказала, и как ты обижаешь ее, и как ты ей изменяешь со мной! Вот тебе, вот тебе, вот тебе!»
— Погоди-ка, а разве его жену не Кассандра звали? — перебил Евтихий.
— Как бы ее ни звали, а она привела подругу, которая была любовницей Иелиана, и они вдвоем накинулись на беднягу, и тут уж совсем не помогло ему то, что он был трезвый… Вот пытается он отбиваться и объясняет двум разъяренным мегерам, что ничего дурного в виду не имел, а лишь перепутал двух женщин, потому что они были сестрами-близнецами…
— Разве Сераф имела сестру-близнеца? — удивился Евтихий.
— Да, и ее звали Кассандра… Но тут дверь в дом Иелиана растворилась, потому что тролль забыл запереть ее, и любой мог ее открыть, кому захочется… И входит Савирант.
— Он был братом-близнецом Иелиана? — уточнил Евтихий.
— Нет, он был просто Савирантом, хоть поначалу мы его и отвергли. Ты что, совсем не слушаешь историю? Для кого я рассказываю? — рассердился Авденаго. — Савирант был мужем Сераф.
— Мужем Сераф был Иелиан, — поправил Евтихий.
— Может быть, он перепутал близнецов, когда вступал в брак? — предположил Авденаго. — Это немудрено, ведь Сераф была как две капли воды похожа на Кассандру… Увидел Савирант, как его жена бьет Иелиана, и сразу понял, что дело нечисто, ведь просто так троллиная женщина не станет бить мужчину-тролля. Только если он ее муж или любовник, или кровный враг — только в этом случае она поднимет на него кулак. Взревел тут Савирант страшным голосом: «Измена!» — и накинулся на дерущихся. Вот так сцепились они клубком и били друг друга, пока не утомились.
— А у них были дети? — спросил Евтихий.
— Целое море детей, — охотно ответил Авденаго. — И при том все эти дети были похожи друг на друга, потому что их родили близнецы, а мужьями их тоже были близнецы…
— Ты ведь говорил, что Савирант и Иелиан близнецами вовсе не являлись? — напомнил Евтихий.
— Ну конечно, не являлись, — ответил Авденаго, — потому что это был один и тот же человек.
Он зевнул, потянулся, выгибаясь на земле, уставился в звездное небо.
— Все троллиные сказки такие? — спросил Евтихий, поглядывая на своего бывшего господина.
Авденаго покосился на него:
— Нет, только те, которые рассказывают детям… Я ведь для того и отправился в набег на ваши деревни, знаешь?
— Ради сказки? — удивился Евтихий.
— Атиадан обещала мне ребенка, — ответил Авденаго и тихо засмеялся. — Ты этого еще не понял?
* * *
Они проснулись до рассвета. Крупные капли росы покрывали землю, волосы и одежда отсырели. Евтихий разгреб костер, нашел уголек и принялся дуть. Авденаго, стуча зубами от холода, уселся поближе к костру. Он палец о палец не ударял, ждал, пока Евтихий разведет огонь.
Когда оранжевые человечки запрыгали по веткам, Авденаго протянул к ним подрагивающие руки и снова замер. Человечки покусывали его пальцы, норовили даже вцепиться в подол его одежды, но тут уж Авденаго был бдителен и не позволял им лишнего.
— Знаешь, откуда пошел обычай вешать на новогоднюю елку всякие игрушки? — сказал Авденаго, повернувшись к Евтихию.
Тот покачал головой.
— Разве есть такой обычай?
— А как же! Люди говорят, это оттого, что однажды богиня-девочка описалась на небесах… Впрочем, человечьи глупости я пересказывать не буду, а вот что случилось на самом деле. У одного тролля по имени Тьераган было восемь дочерей: Алхенна, Сераф, Кассандра, Хиннума, Берона, Брюльд, Бриггэ и… э, неважно. Имя младшей всегда забывается, поэтому-то младших детей всегда любят больше всего.
— Откуда ты знаешь? — спросил Евтихий. — Разве ты старший ребенок в семье, чтобы судить о подобных вещах?
— Я вообще не ребенок, — ответил Авденаго. — Удивляюсь, как такое вообще могло прийти тебе в голову… Ну так вот, однажды все эти дочки залезли на дерево, — а дело было под Новый год, — и запутались волосами, пальцами, ногтями и одеждой. А стояли ужасные морозы! Вот приходит Тьераган в лес за дровами и видит — все восемь его дочерей, то есть Алхенна, Сераф, Кассандра, Хиннума, Берона, Брюльд, Бриггэ и эта, последняя, которую я еще не придумал, — все восемь дурочек висят на елке и дрыгают в воздухе ногами. То-то смеялся Тьераган, то-то хохоту было, когда он освобождал своих дочерей и гнал их обратно домой, подстегивая хворостиной! А на дереве остались висеть прядки волос, и бантики, и ленточки, и башмачки, и даже одна нижняя юбка!
Евтихий долго смотрел на Авденаго и ничего не говорил. А потом он перевел взгляд на небо и вдруг вскочил, как ужаленный.
Он увидел Калимегдан.
Белые башни висели над землей, подхваченные облаками. Воздух вокруг них, напоенный светом, дрожал, как будто город не существовал в действительности, а явился сюда из чьего-то сновидения.
Проследив за взглядом своего спутника, Авденаго обернулся, потом встал, приветствуя небесный город, и улыбнулся.
— Мы почти на месте, Евтихий, — Авденаго засмеялся. — Это не мираж и не галлюцинация, это Калимегдан, одинаковый в обоих мирах. И мне не придется переходить Серую границу, знаешь? Я просто выйду из ворот в ограде сада…
Он счастливо вздохнул.
— А я? — тихо спросил Евтихий.
— Кстати, — спохватился Авденаго, — я чуть не забыл.
Он уселся на землю, скрестив ноги, вынул из-за пазухи пергамент и разложил его на колене.
— Что ты будешь делать? — спросил Евтихий, подходя и с любопытством глядя на пергамент.
Авденаго поднял к нему лицо.
— Так, одно дельце… А как вы использовали пергамент?
— Сворачивали в трубку и смотрели… Так можно было увидеть то, что есть на самом деле. Разрушить иллюзию.
— Вот так? — Авденаго скрутил «подзорную трубу» и навел ее на Евтихия. — Ой! — поневоле вырвалось у тролля.
Он опустил пергамент. В его взгляде Евтихий увидел почтительный страх, и это почему-то нагнало на молодого человека тоску.
— Что ты увидел? — спросил Евтихий.
— А ты сам не… знаешь?
— Имею одно подозрение, — сказал Евтихий. — Зеленая рожа с клыками. Да?
— Да…
Авденаго опять посмотрел на Евтихия сквозь трубу и присвистнул сквозь зубы.
— Просто жуть берет! А как ты эдакой пастью жуешь? Знаешь, меня всегда это интересовало. Насчет саблезубости. Сколько видел в кино и мультиках, столько поражался: как они могли есть такими клыками? Неудобно же!
— Точно, — подтвердил Евтихий. — Неудобно. Приходилось все перемалывать в кашицу и потом выпивать.
— А ты до сих пор такой? — поинтересовался Авденаго.
Евтихий пожал плечами.
— Наверное, это до сих пор во мне… Не знаю.
Авденаго приложил трубу к одному глазу и широко раскрыл другой, желая наблюдать Евтихия одновременно в обоих видах. Но увидел только расплывчатое пятно, и к тому же у него сразу заболела голова.
— Тьфу ты, — сказал Авденаго, щурясь. — И вы этой штуке доверяли?
— Я тебе уже объяснял, — Евтихий вздохнул. — Почему ты не слушал? Тот человек, Хэрибонд, сказал, что пергамент — из числа великих даров Морана. И что с его помощью можно видеть вещи без иллюзий и обмана. Такими, как они есть.
— Боже, какие ослы!.. — простонал Авденаго. — Пергамент был предназначен совсем для другого…
— А для чего?
— Если бы вы все не были такими тупыми, то догадались бы сразу, — отрезал Авденаго. — Это пер-га-мент. А для чего пергаменты?
— Для чего?
— Чтобы писать! Поэтому мне нужны остро отточенное перо и чернила. Давай, шевелись, Евтихий. Это в твоих интересах, кстати.
Евтихий развел золу на кусочке коры, подал Авденаго перо, выдернутое из птичьего крыла, и сел рядом, подглядывая за работой своего спутника.
Авденаго обмакнул перо в «чернильную» кашицу. Потом повернулся к Евтихию:
— Диктуй.
Тот опешил:
— Что я должен делать?
— Диктуй письмо.
— Кому?
— Деянире… Я, конечно, могу и сам ей написать, но будет лучше, если твоими словами…
— Ты пишешь письмо Деянире? — переспросил ошеломленный Евтихий.
— А что я, по-твоему, здесь делаю? — рассердился Авденаго.
Евтихий молчал. Он был почему-то очень огорчен.
Авденаго немного смягчился:
— Что бы ты ей сказал? Передай это мне, а я запишу.
— Ты не смеешься? — спросил Евтихий.
— Я часто смеюсь, но не в этом случае. Терпеть не могу писать под диктовку.
* * *
«…и тут… тут, маточка, такое случилось, что я и теперь едва перо держу от стыда. Моя пуговка — ну ее к бесу — пуговка, что висела у меня на ниточке, — вдруг сорвалась, отскочила, запрыгала, зазвенела, покатилась и прямо, так-таки прямо, проклятая, к стопам его превосходительства, и это посреди всеобщего молчания! Его превосходительство тотчас обратили внимание на фигуру мою и на мой костюм. Я вспомнил, что я видел в зеркале: я бросился ловить пуговку! Нашла на меня дурь! Нагнулся, хочу взять пуговку, — катается, вертится, не могу поймать, словом, и в отношении ловкости отличился. Тут уж я чувствую, что и последние силы меня оставляют, что уж все, все потеряно! Вся репутация потеряна, весь человек пропал! Наконец поймал пуговку, приподнялся, вытянулся, да уж, коли дурак, так стоял бы себе смирно, руки по швам! Так нет же: начал пуговку к оторванным ниткам прилаживать, точно оттого она и пристанет; да еще улыбаюсь, да еще улыбаюсь. Его превосходительство отвернулись сначала, потом опять на меня взглянули…
Я, ангельчик мой, горел, я в адском огне горел! Я умирал!..»
— Да понимаете ли вы, — закричал Моран, садясь в постели и роняя подушку на собаку, — да понимаете ли вы, маточка моя, что вы такое только что вслух прочитали?
Деянира опустила книгу на колени, заложив страницу пальцем. Устало посмотрела на Морана. Все эти «ангельчики» и «маточки» намертво въелись в ее сознание, и ей уже казалось, что никак иначе изъясняться она больше не сможет. Придет подавать документы в институт и, теребя язычок «молнии», начнет мямлить: «Вот-с, душенька моя, ангельчики вы мои, какое, значит, случилось тут со мною дельце преудивительное… Желаю на дневное отделение историческаго факультетца поступать-с, и протекцию маменька мне обещали составить…»
В мыслях все выходило коряво и оттого еще более нелепо. А Моран буравил ее страдальческим взглядом, налитым слезищами, и вздыхал.
— Я помню, как там дальше, — сказал Моран. — Всегда на этом месте меня эдак пронзает, — он ткнул себя пальцем в грудь. — Как генерал Макару Алексеевичу сотенную бумажку подает, и как руку ему пожал, а Макар-то ему поцеловать руку хотел, но генерал не позволил и как к ровне отнесся… Вон там, ниже, — «…Ошибок впредь не делайте, а теперь грех пополам». Вот за это «пополам» все ему простится, генералу-то, все его прегрешенья на том свете отпустятся… Вы как считаете, маточка моя?