– Все и так, и все не так, – бурчал Портенум, который словно и сам побаивался гахов, хотя ведь принимал возле своей землянки не только старейшин из ближней деревни, но и из дальних, чуть ли не от самого Кадаха.
– Что так, что не так? – чуть резче, чем следовало, спросила Портенума Кама, которая два последних месяца только и занималась изучением странного, щелкающего с присвистами гахского языка да продолжала ночами танцы с мечом за низким коньком стариковой лачуги.
– Все не так, – кряхтел Портенум. – Мечом меньше маши. За нашей лачугой во всякий раз дозорный приглядывает. Гахи в темноте видят. Уже перемалывают между собой, что девка-убийца у меня на постое. А если убийца, значит, не на постое, а в карауле. А если в карауле, выходит, не доверяет старик Портенум гахам, а значит, никакой он не угодник, а засланный людьми соглядатай. А соглядатаев, чтобы не высмотрели что, нужно убивать.
– Сколько ты уже здесь живешь? – спросила Кама.
– Долго, – ответил старик.
– Очень долго? – прищурилась Кама.
– А ты бы у Виз Вини спросила? – таким же прищуром ответил Портенум.
– Не говорит она со мной, – поморщилась Кама. – Мало говорит.
– Если говорит мало, значит – золотом сыплет, – задумался старик. – Выходит, что много сказать хочет, если мало говорит. У тебя память хорошая, вон как гахский говор схватываешь, так что вспоминай все, что Виз Вини тебе сказала, да пересыпай в голове. Надолго хватит.
– Ты тоже так поступаешь? – спросила Кама.
– Случалось, – кивнул Портенум. – Особенно в первое время. Когда мы тут с ней вдвоем остались.
– Вдвоем? – не поняла Кама.
– Вдвоем, – ответил Портенум и добавил, укладываясь на постель. – Так что когда сюда гахи пришли, а до них еще и всякая другая нечисть, то я тут уже за старожила считался. А то бы, думаешь, так бы меня и терпели эти… тритоны…
– Так ты… – наморщила лоб Кама.
– Спать, – отрезал Портенум, повернулся на бок и вскоре засопел, как сопят все старики.
Что же получается, старику не меньше тысячи лет? И Виз Вини столько же? Ну, с Виз Вини еще можно согласиться, она ведь вроде акс, хотя и ни словом больше не возвращалась к этой теме, а все равно – сказанного однажды хватило. Как молвила она, когда встретила почти шесть лет назад Каму и Эсоксу на краю пропасти у Змеиной башни? «Я не человек. Я акс». И много ли она вообще сказала за эти годы слов Каме? Ведь говорила что-то… Но мало, очень мало. Когда еще вела Каму и Эсоксу от пропасти по северному, голому берегу Аббуту к руинам Эссуту, среди которых высилась башня Ордена, предупредила, что болтать не любит, говорит только тогда, когда не может не сказать. Да и не до разговоров сейчас. Ей не говорить нужно, а слушать. Слушать, как дышат, как идут, как смотрят ее гостьи. Но, видно, гостьи настолько были поражены явлением на краю пропасти удивительного существа, так пытались высмотреть в ней отличие от обычной женщины, что уже на второй день пути Виз Вини скривила губы и разрешила спутницам задать ей по одному вопросу. По единственному, но уж на него она ответит так, как сможет.
– Зачем мы тебе? – спросила ее Эсокса. Успела уже немного прийти в себя даккитская принцесса, но все еще шла, стиснув зубы и морщась от боли и немощи. И Виз Вини видела ее упорство и даже кивала одобрительно, хотя дорогу выстраивала нисколько не соотнося ее со слабостью спутниц.
– Вы мне? – удивилась Виз Вини, сдвинула брови, протянула было с интересом. – Я-то была уверена, что это я вам нужна. Или нет? Вот ведь как складывается?
Помолчала немного, но улыбку на лицо натянула.
– Хорошо. Я отвечу. Я не служу ни тем, кто правит в Анкиде, ни тем, кто правит в Эрсетлатари. Хотя бы потому, что нет теперь среди правителей никого, кто мог бы ясно разглядеть беду, нависшую над этой землей и этим небом.
Не над этой землей. – Виз Вини с усмешкой поймала недоуменный взгляд Камы на безжизненный берег, черную воду, серое небо. – Надо всей землей. Но если эту беду не остановить, то этот берег покажется на фоне всей остальной земли цветущим садом. Я этого не хочу.
– И для этого ты хочешь взять нас в свой орден? – нахмурилась Эсокса.
– Пока что я хочу привести вас туда, где вы сможете отдохнуть, – задумалась Виз Вини. – А там посмотрим. Но, чтобы вы знали, весь мой орден – это я одна. Случался у меня народец числом и побольше, но сейчас я всех распустила. Разве только старик один живет не так уж далеко от моего убежища, но он не из моего ордена. Так что я им не правлю. А то бы и его отпустила. И вас не задержу против вашей воли. Но предложу, конечно, поучиться чему-то. Может быть, и дело подходящее для вас найду? Конечно, если и вам не хочется, чтобы ваша земля стала вот такой же. Или хуже.
– Что мы можем? – прошептала Эсокса. – Разве только погибнуть?
– Ну, я бы не спешила с гибелью, – понизила голос Виз Вини. – Но обещать славный исход легкой битвы в виде доброй пирушки не могу. Даже для самой себя. Но уж поверьте, если бы вы ничего не могли, я бы не разгуливала по Сухоте и не торчала так долго у Змеиной башни. Все-таки ни трактира, ни постоялого двора поблизости.
– Что мы можем? – повторила вопрос Эсокса.
– Иногда лишь следует оказаться в нужное время в нужном месте, – негромко заметила Виз Вини. – Необязательно для того, чтобы убить кого-то. Порой того, кого нужно убить, убить невозможно. Может быть, для того, чтобы не дать кого-то убить. Но главное, для того, чтобы он… – Виз Вини вдруг на мгновение помрачнела, словно печать прожитых столетий легла на ее лицо, – чтобы он не вернулся. И я не знаю, когда случится это время. И я не знаю, где это место. Но вы должны быть готовы к этому. Ты?
Она повернулась к Каме.
– Я? – не поняла Кама, которая слушала Виз Вини как завороженная.
– Твой вопрос, – напомнила Виз Вини и добавила: – Но скажу сразу, я не устраивала так, чтобы и ты, и твоя подруга лишились крова, родных и оказались без средств к существованию. Слишком сложный и слишком долгий путь. К тому же я никогда не делаю… так. Я убеждаю. И те, кого я не смогла убедить, живут долго и счастливо. Чаще всего.
– Если живут, – подала голос Эсокса.
– Всякое случается, – ответила Виз Вини. – Твой вопрос, девочка.
– Вот. – Кама приложила руку к груди.
– Я знаю, – кивнула Виз Вини. – Ты сможешь спрятать это даже от акса, но я знаю.
– У меня там… – Кама зажмурилась. – Об этом говорят, словно о камне. Об одном из шести. Или об одном из семи. Об одном из тех камней, что сияли на груди…
– Лучезарного, – сказала за Каму Виз Вини. – Что ты хочешь узнать? Сразу замечу, эта задачка может оказаться не на мой зуб.
– Семь камней, – проговорила Кама. – Семь звезд. Семь и семь. Семь огней на груди Лучезарного и семь огней вокруг Бледной звезды. Семь огней, семь звезд, что разлетелись искрами над Анкидой и выжгли древние святыни, и семь камней на груди губителя – это… одно и то же?
– Вот даже как… – задумалась Виз Вини. – Что ж. Я отвечу. Отвечу то, что думаю по этому поводу, хотя сказать точно не могу. Я не могу свидетельствовать о падении Бледной Звезды, как не может свидетельствовать об этом никто из аксов. Думаю, что не может. Хотя свидетели могли еще остаться… Я появилась здесь несколько позже…
Вновь словно старость и немощь тенью накатили на юное лицо Виз Вини. Она даже пошатнулась, но затем открыла глаза, улыбнулась и проговорила почти весело:
– Я не думаю, что это одно и то же. В противном случае, я должна была бы увериться, что тот огонек, что ты хранишь в груди, однажды, к примеру, выжег дотла святыню Бараггал. Но я допускаю, что искра от той звезды сохранилась, и теперь она в тебе. Или одна из семи искр. Понимаешь?
– Но что это? – сдвинула брови Кама.
– Тебе разбираться, – пожала плечами Виз Вини. – Может быть, один из источников силы, может быть, одно из отверстий в сущем, через которое льется… свет. Или не свет. Я не знаю. Может быть, ты думаешь, что долгая жизнь умножает разум? Только учение, дорогая, только учение и знания, которые ты приобретаешь в учении…
– Знания, – повторила Кама, стоя теперь на берегу мертвого или спящего озера. – Откуда же их взять? Ну, где же ты, Портенум? Как ты собираешься испытывать меня на стойкость против мурса? Приведешь одного из них и предложишь ему завладеть моим телом?
Кама оглянулась еще раз, представила, как снег укутывает невидимый за кромкой обрыва дикий, неприятный ей чужой лес и забормотала, запела вполголоса ту песенку, что напевала ей в подземелье еще Эсокса, и которая, словно вынырнула, проявилась и из собственного, забытого уже младенчества Камы:
Холод сначала мазнул ее по затылку, а потом сковал поясницу. Стиснул железным обручем чуть выше пояса с мечом и ножами. Ударил в ноги и медленно пополз вверх, давя в глотке крик ужаса.
– Ах ты, старый пень! – захрипела Кама, но не открылась, не выплеснула пламя, что училась укрывать, укутывать все эти долгие, утомительные пять лет. Пять лет, в которые ей пришлось если не справляться с собственной ненавистью, если не утолять рвущую ее на части жажду мести, то уж во всяком случае научиться дышать в ладу с собственным нутром. Главное – не открыться. Что бы ни придумал старый Портенум, какую бы магию ни наслал на Каму, главное – не открыться. А ведь и повода не дал подумать, что силен в колдовском ремесле! Подчинить хочешь? Не выйдет.
Стиснула кулаки, потащила, повлекла руки одна к другой. Сомкнула колени, подбородок прижала к груди. Зубы стиснула, до темноты в глазах и ломоты в челюстях сжала, вмяла локти в бока. Стынь между тем уже расползалась по ребрам, подбиралась к сердцу. Сколько она знает насторожей от мурса? С десяток. Сколько она помнит способов скинуть с себя чужую ворожбу? Уж не меньше полусотни, и откреститься от могильца три или четыре отговора надежных тоже знает. Что же получается? Выговориться и забыть? Упасть на колени, потому что силен оказался дед, если не выжечь ее изнутри хочет, так уж точно вымотать в тряпку, и поблагодарить его за науку? А потом? Подходи всякий и делай с ней все, что хочешь? Ну уж нет! Отворота ждешь? А не будет никакого отворота!
Соединила кулаки. Сплела пальцы. Выдохнула, подпустила стынь чуть выше. Не к сердцу, а по ребрам к самым ключицам. Даже стылыми струйками к самому затылку. Нет, Портенум, я не я буду, если не выведаю у тебя, что за магию ты на меня наслал! Смотри, старик, если руку запустил мне в нутро, так без руки и останешься, я тебя в самой себе сжигать буду! Или думаешь, если пальцы сплела, то нечем будет заклинание связать?
В голове сотворила ведьмины кольца. Огненные и слепящие. Но не выпустила их из себя, уж больно быстро начал наливаться стынью затылок, а погнала пламя через собственное тело. Погнала, не обжигаясь, только вкус крови почувствовала во рту, когда глотку от стыни освобождала, да в носу захлюпало тем же вкусом. А потом, когда уже холодное забилось под сердцем, пытаясь вырваться, взглянула на собственные, алеющие кровью ногти, стиснула руки еще сильнее и завыла, заорала, сжигая и калеча чужую магию. Но не удержала.
Нечто странное, напоминающее клочья тьмы, через окровавленные пальцы и вырвалось. Вытекло десятком рваных струек и соткало истерзанную фигуру. Почти теряя сознание от боли и злости, Кама вспомнила наставления Виз Вини и махнула окровавленными ладонями в сторону бледного худого лица:
– Имя?
– Диафанус, – прошелестело с ненавистью, и фигура рассеялась…
– Кама! – раздался истошный крик Портенума с гребня. – Вставай, дура! Что расселась? Быстро вставай!
«Дура? – удивилась Кама. – Вставай?»
Оглянулась и тут только поняла, что сидит без сил на заснеженной полосе песка, попыталась встать и не смогла.
– Вставай! – заорал, срываясь в хрип, старик. – Быстро в лодку! Или смерть!
В лодку? – не поняла Кама, упала на бок, оперлась на колени, на локти, но все-таки сумела встать, хотя и озеро, и берег, и серое небо начинало куда-то крениться, клониться, смазываясь снежной мглой. В какую лодку? В старую развалину, которую старик приходил проверять к мосткам каждый вечер? Или в одну из этих узких плетенок гахов? Так они тоже чуть дышат. Срок им пришел, новые только по весне сплетать.
– Быстрее, – подбежал Портенум и подтолкнул, едва не сбил с ног девчонку. – Быстрее в лодку! Эх! Надо еще порубить эти… Да что с тобой?
Старик выхватил из ножен короткий меч и начал торопливо рубить тростниковые лодки. Кама ступила на скрипнувшие мостки и вдруг поняла, что слышит удары бубна.
– Что это? – прохрипела она, обернувшись на взопревшего старика.
– Гахи, – бросил он, распуская затейливый узел, что прихватывал за корму смоленую-пересмоленую лодчонку.
– Что им надо? – не поняла Кама.
– Убивать нас хотят, – отрезал старик.
– Зачем? – затрясла головой Кама.
– Время пришло! – рявкнул старик, подталкивая девчонку. – Ну? Быстро! Весла под скамьей!
Над глинистым обрывом раздался вой, крик, и сразу вслед за этим показались фигуры гахов. Они размахивали копьями и луками и скатывались к воде.
– Ну, давай, родимая. – Старик столкнул лодку и запрыгнул в нее. – Греби, девонька, греби. От этой беды мы должны уйти, ты должна уйти. Я уж как-нибудь.
Кама неумело зашевелила веслами, потом поймала вырезы в бортах, вставила в них рукояти и, преодолевая тьму в глазах, опустила лопасти весел в воду один раз, второй. Лодка двинулась и стала медленно отходить от мостков. Когда сапоги гахов застучали по ним, между ней и берегом было уже с полсотни шагов.
– Вот так вот, – пробормотал Портенум, ухватился руками за борта лодки и замер, выпучив глаза. И в тот же самый миг стрелы защелкали по корме, зашумели в воде. Одно, второе копье зарылось в воду рядом с лодкой. Одно пролетело над головой Портенума, а последнее пронзило его насквозь, вышло окровавленным острием под грудью.
– Умеют же, тритоны, – раскатился хриплым булькающим смешком старик и прохрипел чуть слышно: – Греби, давай, девка. Я постою еще пока, прикрою тебя на пару десятков гребков, а там уж сама.
Глава 2
Иевус
Юркий, черноволосый иури, который вел за собой рослого, закутанного в теплый плащ мужчину, долго петлял узкими улочками Иевуса, скрипел рассыпанным поверх намерзшей за ночь ледяной корки песком, иногда кашлял от задуваемого в ущелья-проулки дыма. Зима надвигалась на древний город, но он только щетинился печными трубами и бодрился теплыми дымами. Шесть лет миновало с того самого дня, как воинство Слагсмала разграбило Иевус, и вот – дома восстановлены, обрушенные ужасным колдовством ворота вновь опираются на черные, обожженные древней магией камни, и улочки никак не назовешь малолюдными, откуда только взялись вроде бы истребленные иури? Пахнет домашней стряпней, на галереях вторых этажей на ветру гремит, вымораживая сырость, белье, степенные горожане в теплых халатах и войлочных сапогах с короткими голенищами укладывают на карнизы между домами потемневшие от времени, кое-где еще прикрытые лаком, затемненные копотью от факелов доски. Точно, чтобы пройти не наклоняясь горному рефаиму. Хотя где они, великаны?
– Через месяц город снегом завалит, – обернулся, кутаясь в обмотанный вокруг горла ветхий шарф, иури-проводник. – Снег-то убирать некуда. Да и зачем его убирать? Все эти улочки будут словно подземелья. Теплые подземелья. Хоженые. Правда, запашок тут будет стоять еще тот, но если не ютишься в подвале, то жить можно.