Девочка Надя, чего тебе надо? - Шпаликов Геннадий Федорович 5 стр.

Костя открыл дверь на долгий звонок. В дверях стоял Славка. Кожаная куртка на нем, ста­рая, летчицкая, — откуда они такие куртки достают?

Заходи, — сказал Костя.

Я ненадолго, — Славка вошел. — Поговорить надо.

Проходи, только тихо...

Они вошли в комнату. Лампа у Кости горела, при­крытая платком. Книжки на столе. Тетрадки. Дочь спала.

Славка осмотрелся, дальше порога не пошел.

Ну, что ты? — спросил Костя. — Проходи.

Пошли на кухню, — предложил Славка. — Я тут выпить принес... Ты не возражаешь? Поговорить надо, Ко­стя, я серьезно... Ты же видишь — я ни в одном глазу...

Пошли, — сказал Костя.

Он включил свет. Осторожно прикрыл дверь. На кухне они уселись за стол, клеенкой покрытый. Славка поставил бутылку. Костя открыл холодильник.

Смотри, — сказал он. — Все молочное. Ты творог любишь?

Мура все это... — Славка махнул рукой. — Что я, ужинать к тебе пришел?

Вот яблоки есть, — сказал Костя. — Сойдет? Кол­баса.

Да сядь ты... — горестно приказал Славка. — Ладно... Ну, яблоки. Какая разница...

Разлил сам, поровну. Выпили.

Славка начал без предисловий. Только яблоком хруст­нул — вот так он мотоцикл мотал но городу, так и яблоком яростно хрустнул. Молча достал нож, положил его перед Костей:

Вот, возьми, это я у Лизы... Ну, час назад... Костя повертел нож в руке.

Знакомая вещь...

Да, Надя сама тогда вернула... Борьке Степано­ву... Набила морду и вернула... А Лизка у него отобрала, да он, дерьмо, сам ей сунул. Стакан портвешка сначала, а после — и сунул... А она, дура, взяла... — Славка помол­чал. — Костя, мотай отсюда... Забирай Надю, дочку — и... Плохо вам будет...

Пугаешь? — спросил Костя.

Нет. — Славка говорил серьезно. — Я не пугаю. Надька, она человек... Думаешь, я такой, не понимаю?.. Я понимаю... Только плохо это кончится!

Опять пугаешь, — Костя говорил спокойно.

Костя... Ты что? Ты на самом деле ничего не понимаешь? Или прикидываешься? Ты что, с Луны? Даже Лизка, дура, могла ее сегодня ночью, сонную прибить... За отца, так она считает... Лиза — что! А эта вся рвань!.. Да о чем мы говорим! Она жена твоя, а ты книжки под абажуром читаешь!

Пугаешь, Славка, — сказал Костя. — Пустой номер.

- Нет, не тот у нас получается разговор, Костя! Я ведь Лизу люблю... Тебе это могу сказать, никому не говорил — ей не говорил... Ну, дело ночное, можно... Надька твоя думает, Лизе легче, если она с ней. На завод чуть ли не за ручку водит. Кормит. Книжки приносит интересные... Очень интересные книжки. А зачем? Кому это нужно — она спросила? Она, конечно, идейная, и все такое. А тебе от ее идейности хорошо? Ленке вашей хорошо? Ну и черт с ней! Пусть живет, как хочет! Самоед она, твоя Надька! Женюсь на Лизе, и все, и крышка! Но — опять твоя Надька! Что ей надо? Ну что! Как забор. Никого к Лизе не подпускает. Какая-то монополия, что ли! Меня, понимаешь - меня! через милицию от Лизы отвела! — Славка говорил без истерики, ясно. — Ну что — милиция разбирается, кто кому нужен? При чем тут милиция-полиция? Я ее люблю, я все для нее сделаю, а она у Надьки как поднадзорная! Славка выпил.

Вот Надька говорит, что людей любит... А она не людей любит, а себя! Ей так удобнее, выгодней — смот­ри, какая я хорошая, а какие вы все подонки...

Славка говорил громко, забыл про девочку, за стеной спящую, забыл, а девочка проснулась и заплакала.

Ты погоди, — сказал Костя и встал. — Погоди. Я сейчас.

Вскоре он вышел на кухню с девочкой, завернутой в одеяло. Ноги босые у девочки торчат, она хныкала. Славка сидел молча.

Костя ходил но кухне, укачивал. Но девочка все хны­кай и, судя по всему, намеревалась и зареветь — всерьез.

Может, ей на горшок надо? — предложил Славка с ясностью выпившего человека. — Чего ты ее качаешь? Где горшок?

— Под кроватью, — сказал Костя. — Давай... Славка принес горшок.

Они посадили девочку на него. А сами к столу.

Девочка со сна, спросонья, смотрела на отца и незна­комого дядю, принесшего горшок и так неловко ее на горшок посадившего.

На Надьку похожа, — сказал Славка. — Принцес­са на горшке. Сейчас бы сфотографировать, на память... У тебя аппарата нет?

Да снимал я ее на горшке, — сказал Костя. — Целая серия есть.

А хорошо ей сейчас, — сказал Славка, — горшок, что ли, мне купить? Все радость...

Так они посидели недолго.

Лена на горшке, а ребята за столом, и Лене явно все это нравилось — сидеть среди ночи рядом с папой и не спать... И мало ли что вертелось у нее в голове, это все тайна.

А пока что Костя снял ее с эмалированного трона и в комнату унес...

А когда он вернулся на кухню, Славки там не было.

Стояла недопитая бутылка. Нож лежал, тот самый, с ореховой ручкой.А через какое-то, очень недолгое время взревел мо­тоцикл, без глушителя, и умчался в ночь.

И в мае бывают пасмурные дни, предгрозовые.

Небо еле раздвинулось, еле что-то пропустилось сквозь облака, летящие низко.

Утром — а было часов шесть, не больше — свалка эта знаменитая смотрелась не так уж и страшно. Фанта­стика, конечно, но при определенном освещении вся эта огромная, совершенно нереальная гора отбросов, ржа­вых листов железа, обломков чего-то, листов бумаги, ко­торые тихо-тихо взлетали, кружась, под утренним ветер­ком, опадали, и еще какие-то ящики, доски, банки, би­тые бутылки, тряпье — все это смахивало даже на какое-то нелепое произведение искусства. На любителя, конечно.

Но близко к этому произведению подойти было никак нельзя. В противогазе — можно, а так — нет.

И все же рано утром стоял около этой горы один человек. Это Надя стояла.Свалка не была чем-то единым. Это, скорее, был хре­бет, а не гора — пологий, упругий. Кое-где что-то высту­пало, вздымалось, дыбилось, но при таком освещении, смутном еще, сумеречном, все сглаживалось, и очерта­ния, если не вглядываться подробно, были без определенностей, без деталей...

Надя стояла напротив, в светлом плаще. Руки в кар­манах. Стояла, соображая.

Дома вокруг, невдалеке, и свет в окнах вспыхивает. Одно окно, другое.

Холодно было еще, рано, сыро.

И снова — рев мотоцикла. Славка, сделав круг, за­тормозил перед Надей.

Она не удивилась. Славка был такой же замотанный, в грязи, и шлем он привез — для кого, пока что неизвестно.

С добрым утром, — сказал Славка. — И с хорошим днем.

Ну и грохот от тебя. — Надя обошла мотоцикл. — Красивый, красный... — Она ручки потрогала, нестандартные. — Научил бы как-нибудь, на досуге... С мотоциклом у меня не вышло... Это раз... Мечтала всю жизнь на планере полететь. Это два... Море ни разу не видела. Представляешь, какая жизнь?

Да, уж чего хорошего... — сказал Славка. — А мотоцикл — это просто. Садись.

Славка ей показал, куда нажимать, шлем предложил, но Надя от шлема отказалась. И пронеслась вокруг этой горы, и ехала ничего, рулила.

Славка стоял, смотрел. Шлемом помахивал.

А Надя круг этот неровный завершала. Все мимо ле­тело, она и не оглядывалась — летит и летит.

После они присели на камнях.

Слава. Что ты собираешься с этим делать? (Он показал на свалку.)

Н а д я. Не знаю.

Слава. Ты думаешь, кто-нибудь придет?

Надя. Придут. Ты же пришел.С л а в а. Я — другое дело.

Надя. У всех свои дела. Но ты же пришел.

Слава. Чем я могу тебе помочь?

Н а д я. Да ничем... Пришел, и спасибо... На мото­цикле я покаталась... Славка, Славка... Ты Лизу береги. Вот и все.

Славка ничего не ответил. Он ходил около этой горы, примериваясь, приглядываясь.

Слава. Дело это безнадежное, Надя. Честно.

Надя. Как сказать. По-моему, да. Но переступить через безнадежность можно. И нужно.

Слава. Ты никуда отсюда не уходи.

Н а д я. А я и не собираюсь. Я подожду, люди долж­ны прийти.

С л а в а. И ты веришь? Веришь, что придут?Н а д я. Ты пришел. Приехал, пригрохотал.Слава. Не уходи отсюда никуда, я быстро.

Он умчался, вздыбив своего красного коня, а Надя осталась одна. Отошла в сторону, присела на камень ка­кой-то серый.

Облака, облака. Но люди подходили, Не сразу, не вместе, поодиночке, и семьями тоже шли. Собирались люди молча. Сколько их было, сюда пришедших?

Не подсчитать. Как сказал поэт: «Толпы лиц сшиба­ют с ног». Вернее и не скажешь.

Шли люди и шли. Они окружали постепенно эту гору, холмы эти. И милиция вскоре приехала, но поскольку все было тихо, то милиция не вмешивалась. Только к Наде подошли.

Вам в обком к десяти утра надо прибыть, — ска­зал старший лейтенант.

Не знаю, —сказала Надя. — Вряд ли я смогу. А вот вы, товарищ старший лейтенант, зря сюда приехали.

Мне приказали, я приехал.

Люди шли и шли, присаживались, завтраки раскры­вали — день был субботний, и транзисторы уже где-то играли, хотя было еще сравнительно рано, и гитары .И вокруг этой горы образовалось что-то вроде праздника, вроде поездки за город, пикника, если хотите. Обществен­ное мероприятие, или — так уж получилось — повод, чтобы собраться вместе, и случай такой уж выпал — не­далеко идти.

Все разом.

«Казачок, казачок... Казачок — казачок...» Тара, та-ра...

Надя шла между скатертями на субботней траве, на досках, тоже что-то свалили, и транзисторы играли.

Хороши вечера на Оби, Ты, мой миленький, мне подсоби, Буду петь и тебя целовать, Научи на гармошке играть...

Шла мимо. Ее узнавали. Тянули посидеть.

Соловьи, соловьи,

Не тревожьте солдат...

Шла, глаза чуть прикрыв, к дороге.

Все выше и выше, и выше Стремим мы полет наших птиц...

Все сидели в некотором отдалении от горы, не при­ближаясь к ней. Пили. Закусывали.

Надя шла мимо всего этого.

Прошла и села на траву. Музыка вокруг. Вроде бы и праздник.

А люди шли и шли. Садились, пили, пели, отдыхали, глядя на эту свалку.

Все было отдельно: свалка — и люди вокруг.

Надя сидела на траве. Ждала. Чего?

Уже танцы начались около свалки. Под транзисторы. Под гитары. Под хлоп-хлоп и хула-хуп.

Они приехали внезапно: Славка и Лиза. Мотоцикл резко остановился, прямо перед Надей.

- Дашь прокатиться? — сказала Надя, не вставая с травы.

Только вместе, — сказал Славка. — Лиза, ты по­гуляй, у нас тут небольшие дела.

Ладно, — сказала Лиза. — Я погуляю.

Лиза медленно шла среди людей, сидевших на траве, на досках, на газетах.

Транзисторы, стаканы, яблоки, огурцы. И вся коман­да отца ее покойного была здесь, и звали они ее, но Лиза шла мимо.

Куда ты меня привез? — спросила Надя, когда Славка остановил мотоцикл на совершенно пустом шоссе, чистом, идеально вымытом дождем, в лужах еще, но со­хнущем, с ясным обозначением бетонных плит.

Надя, — сказал Славка. — Если дело безнадеж­ное, то, как ты сама сказала, надежда всегда есть.

Ты проще говори, обыкновенными словами, — сказала Надя. — В чем дело, Славка?

Да все очень просто. Нам нужен бензовоз. Один, а лучше два. Вот по этой дороге они ходят. Вот здесь. Я знаю. По этому шоссе, ясно? Тебе, конечно, это не простят, а люди поймут.

Ты точно знаешь, что они здесь ходят? Эти бен­зинные машины? — спросила Надя.

Да, точно.

Пусто вокруг, — сказала Надя. — Но это ничего. Я тебе верю, Славка. А что касается — поймут, простят — плевать. Честное слово, меня это совершенно не интере­сует. Кто чего боится, то с тем и случится, а ничего бо­яться не надо! Понял?

—Надя, — спросил Славка, — а зачем тебе все это ?Надя сразу не ответила.

День только начинался. Шоссе пустое, деревья, воздух, еще непонятный, легкий воздух — в мае такой бывает.

А тебе зачем все это? — спросила Надя. — Зачем ты здесь сидишь?

Не знаю, — сказал Славка. — Ничего я не знаю. — Он посмотрел на часы. — Вот у нас еще минут десять осталось — на все разговоры.

Зачем ты Лизу привез? — спросила Надя.

Акуда ее девать? Ты же рано ушла, а она...

Что она?

Ну что? — сказал Славка. — Все обыкновенно. Яичницу ей сделал. Чай — ну что еще?

Славка, ты не покидай ее, — сказала Надя. — Не надо ее покидать. Люби ее... Она не злая, это так. Не покидай, ладно? У меня программа очень простая: нет ничего вообще, а есть люди живые, и, понимаешь, когда мне говорят — народ, я этого не понимаю. — Надя по­шла по бетонке. — Слово какое — народ! А это все не так... Это только сволочи могут за именем этим прятаться! Народ — это ты, Лиза, понимаешь? Население. Вот так.

Они, Славка и Надя, легли на шоссе, на бетонку эту сохнущую. И Надя видела — вплотную, разгля­дывала подробно — лужа, а в ней небо опрокинуто, небо это, поверхность эта, облака, а еще была шер­шавость под рукой бетонки, и гром машины прибли­жался.

Шофер, ехавший на бензозаправщике, ещё издали увидел два распластанных тела, но лежали они, как жи­вые, — убитые так не лежат.

Один из лежавших даже присел. А девушка лежала, руки раскинув, и в небо смотрела.

Тормозить было надо, и парень затормозил.

—Выходи, — сказал Славка шоферу. Надя стояла рядом.

Нет, — сказал парень. — Нет.

Но из кабины он вышел, с этой ручкой, которой ма­шину заводят, — тяжелая ручка.

Я тебе ничего объяснять не стану. Времени нет, — сказала Надя. — А этой, не очень-то размахивай.

Но шофер, парень этот, пошел на них, и не размахи­вал он железкой, а держал ее твердо.

Надя стояла, смотрела, как он на нее идет.

Славка рванулся, сбил парня — железку бумерангом запустил.

Парень еще не успел прийти в себя. Он, как во сне, видел красный мотоцикл, свою машину, в которую садят­ся эти, что на дороге лежали, и машина его — рывком — исчезла.

Славка вел машину, Надя сидела рядом.

Спасибо, Славка, — сказала Надя.

Не за что! — весело сказал Славка. — Я люблю тебя, жизнь, что само но себе и не ново! Понимаешь? Я люблю тебя, жизнь — я люблю тебя снова и снова! Эх, Надька, — все прекрасно!

Они подъехали прямо к свалке, вплотную. Там, у бен­зовоза, шланг есть. Надя взяла его и пошла на эту фанта­стическую гору.

Подъехали они внезапно, и никто ничего не мог по­нять — куда она идет, что за собою тянет и что за маши­на — вдруг.

Надя тянула за собой шланг, и бензин лился на все это — лился, но никто не понимал, что происходит, что сейчас произойдет.

Славка понимал.

Надя тянула шланг этот до самой вершины горы, пада­ла, вставала — она уже сама вся мокрая, в бензине этом.

Вот теперь спички достать. Вот и все. Повезло — с первой спички все сразу вспыхнуло. Ярко, весело. Надя стояла в огне.

Это недолго было, упала она, и к ней не так-то про­сто было прорваться — пламя охватило все, и те, кто бросился к ней — Славка, Лиза, какие-то незнакомые люди — не успели, не смогли.

...Надя падала, раскинув руки, падала сквозь ред­кие облака к земле, еще далекой, утренней, с голубыми, желтыми, светло-зелеными квадратами полей, рекой, сверкающим полукругом огибавшей город, еле видимый спра­ва с пестротою крыш, домами...

...Надежда, я вернусь тогда, — говорила Надя, а не пела, приближаясь к земле, —когда трубач отбой сыграет ,когда трубу к губам приблизит и острый локон, отведет...

Это еще не падение — полет ,когда тебя вращает, если захочешь, а не захочешь — ты свободно лежишь на плотной подушке воздуха, плоско лежишь, как на воде, и через воздух, как через воду, видишь, как внизу, в про­зрачной глубине, проступают предметы ,знакомые тебе, но пока что они так удалены, и приближение их едва заметно...

...Надежда, я останусь цел, не для меня земля сырая, а для меня твои тревоги, и добрый мир твоих забот...

Полет пока что — игра с пространством захваты­вает, пока земля не напомнит о себе, надвинувшись резко.

...Но если целый век пройдет, и ты надеяться устанешь, Надежда, если надо мною смерть развернет свои крыла, ты прикажи, пускай тогда трубач изранен­ный привстанет, чтобы последняя граната меня прикон­чить не смогла.