— Ладно, об этом вы доложите… не мне! — прервал меня Железнов. — А что делали вы сами?
— Выжидал, я уже докладывал, выжидал благоприятного момента, чтобы бежать от немцев… — Я улыбнулся. — И, как видно, дождался…
— Почему? — сухо осведомился Железнов.
— Да потому, что меня теперь, надеюсь, перебросят на нашу сторону, — сказал я уверенным тоном. — Я полагаю…
— Что? — насмешливо спросил Железнов.
— Полагаю, что нахожусь в штабе одного из партизанских соединений и что при первой же оказии меня перебросят…
Железнов приподнял термос и сердито переставил его на другое место.
— Вот что, товарищ майор, — заговорил он вдруг совершенно официальным тоном. — Вас никто и никуда не будет перебрасывать. Вы останетесь в Риге и будете выполнять все, что вам прикажут. Вы получите явку, найдете человека, установите с ним связь.
— А что же я буду делать в Риге? — удивился я.
— Все, что прикажет вам этот человек, — строго сказал Железнов.
Он задал мне еще несколько придирчивых вопросов, поинтересовался моими отношениями с Янковской, повторил, что было бы грешно не воспользоваться сложившимися обстоятельствами, и сказал, что, по всей вероятности, мне придется установить связь и с английской и с немецкой разведками и хорошо вникнуть в, их деятельность. Затем он сказал, что нашей разведкой в Ригу заслан очень опытный и сильный работник, старый чекист, работающий в органах государственной безопасности еще со времен Дзержинского, что я должен буду с ним связаться и вся моя работа в Риге будет проходить под руководством этого товарища. Затем пояснил, что ему было поручено установить со мной связь, но так как он не вызвал у меня доверия, он решил доставить меня, как это и было заранее предусмотрено, в штаб одного из партизанских соединений, где хорошо известный мне Цеплис должен был устранить любые мои сомнения. А в общем, весь наш разговор чем–то напоминал допрос; по всей видимости, Железнову было поручено основательно меня прощупать, прежде чем связать с кем–то еще.
После всего, что я услышал, я, разумеется, и заикнуться не посмел о том, что мне хотелось бы оказаться в рядах действующей армии. Поручение, которое мне давалось, было и важно и опасно, и я не мог от него отказаться.
В конце разговора Железнов поинтересовался, не будет ли у меня какой–либо просьбы или пожелания, которые он мог бы исполнить.
— Будет, — сказал я. — В Москве есть девушка… Вероятно, до нее дошло, что я умер. Нельзя ли поставить ее в известность…
— Нет, нельзя, — решительно возразил Железнов. — Вы, по–видимому, не представляете себе, как вы должны быть засекречены. О том, что вы живы, могут знать только считанные единицы…
И он еще раз объяснил, как мне найти человека, который отныне будет моим прямым начальником.
— А теперь возвращаться, — закончил Железнов разговор. — Чем меньше вы будете отсутствовать в городе, тем лучше.
Мы вышли и очутились в полном мраке. На земле властвовала ночь. Лишь совсем вблизи выступали из тьмы голые стволы сосен, терявшиеся где–то в высоте. Было очень тихо. Только издалека доносился какой–то невнятный шелест.
— Мы вернемся другой дорогой, — негромко предупредил меня Железнов. — Так безопаснее, да и…
Он недоговорил, приостановился и тихо свистнул. Если бы мы не стояли рядом, я подумал бы, что какая–то птица зовет к себе спросонок другую.
К нам тотчас же кто–то подошел, точно этот человек скрывался за деревьями и ждал нашего зова.
Железнов шепотом что–то сказал — я не разобрал его слов, — и подошедший, ничего не промолвив в ответ, пошел вперед легкими, неслышными шагами. Мы устремились вслед, и тут я начал замечать, что все в этой тьме полно разумного деятельного движения: доносятся какие–то отрывистые слова, слышны какие–то шепоты, перемещаются какие–то тени и посвистывают какие–то птицы, которые на самом деле, вероятно, никакие не птицы; мне даже послышалось попискивание морзянки, хотя это могло мне только почудиться: в этом ночном, наполненном тайнами лесу действительность и воображение не могли не сопутствовать друг другу.
— Мы еще увидим товарища Цеплиса? — спросил я.
Мне очень хотелось побыть еще хоть немного вместе с Цеплисом; он был мне здесь как–то роднее всех.
Но этому желанию не суждено было осуществиться.
— Нет, — ответил мне Железнов. — Товарищ Цеплис сейчас уже далеко отсюда, его специально вызывали для того, чтобы рассеять ваши подозрения.
Постепенно я освоился в темноте. Мы шли в густом сосновом лесу. Высокие сосны лишь кое–где перемежались разлапистыми елями, да понизу росли пушистые кусты можжевельника. Похрустывал под ногами валежник. Иногда в просветах поблескивали звезды. Но время от времени из–за черных елей выступали какие–то тени и преграждали нам путь. Наш провожатый бросал им несколько слов, и они вновь исчезали во мраке.
Можно было только удивляться, как легко наш провожатый ориентировался в темноте; мы, и уж во всяком случае я, с трудом поспевали за ним.
Наконец деревья стали редеть, и мы опять вышли на опушку. Перед нами смутно расстилался обширный луг, а может быть и поле, вдалеке темнел не то лес, не то какие–то строения. И вдруг я услышал знакомое ровное тарахтение…
— Что это? — удивился я.
— Связь, — объяснил Железнов. — Связь с Большой землей.
Да, на расстилавшийся перед нами луг приземлялся самолет. Это был самый обыкновенный, скромный учебный самолет У–2, та самая милая, незабвенная «Уточка», которая никогда–никогда не будет забыта ни одним советским летчиком, куда бы и как бы ни ушла вперед наша авиация!
Все было очень привычно, очень знакомо, и все же я, достаточно опытный офицер, не мог не удивиться…
Линия фронта проходила сравнительно далеко, мотор нельзя было заглушить, щупальца прожекторов то и дело шныряли в небе, везде находились зенитные орудия… А пилот летел себе и летел! Я притронулся к Железнову.
— Но как же это ему удается?
Железнов объяснил мне его тактику.
Пилот вел самолет над самыми полями, над самыми лесами и только что не тащился по земле; немцы искали его, конечно, гораздо выше, они не могли себе представить, что невидимый самолет пролетает почти над самыми их головами, всего лишь в десятках метров от земли. Нельзя было не восхищаться дерзким бесстрашием этого человека. А ведь он не был исключением!..
Значит, борьба не прекращалась ни на мгновение; даже в тылу, в самом глубоком немецком тылу, шла борьба с гитлеровцами, и десятки тысяч бесстрашных людей самоотверженно участвовали в ней. И теперь мне предстояло занять в ней свое место.
— Однако нам с вами лучше быть отсюда подальше, — рассудительно заметил Железнов. — Поторопимся!
Он подозвал нашего провожатого.
— Дальше мы выберемся одни, — сказал он. — Передавайте привет товарищу Цеплису!
Вскоре мы вышли на дорогу, пошли по обочине. Примерно через километр я увидел машину. Мне опять пришлось удивиться. Это была моя машина, машина Блейка.
Железнов сел за баранку. Я сел рядом, и мы поехали.
На каком–то хуторе в тени больших черных вязов мы остановились, дождались рассвета и снова тронулись в путь. Перед самым въездом в город нам повстречался эсэсовский патруль. Я показал свои документы и сказал, что Железнов мой шофер. Мы не вызвали у эсэсовцев подозрения. Нас тут же отпустили, и мы как ни в чем не бывало часов в десять утра вернулись в Ригу.
ГЛАВА VIII. Поиски «Фауста»
Несколько часов, проведенных много вместе с Железновым за время обратной дороги в Ригу, сблизили нас больше, чем сближает иной раз совместное проживание в течение целого года. Мы коротко рассказали друг другу о себе, поделились удачами и огорчениями, причем выяснилось, что одно из самых серьезных огорчений доставил ему я своей чрезмерной предусмотрительностью. Мы долго говорили по–русски, пока Железнов не спохватился:
— Не лучше ли перейти на английский? Чтобы как–нибудь случайно не проговориться, есть смысл на какое–то время отказаться от своего языка.
Мы перешли на английский, которым я владел неплохо, а Железнов, пожалуй, даже безукоризненно. И когда в ответ на какой–то его вопрос я не нашел нужного слова и опять перешел на русский язык, Железнов засмеялся:
— Уговор дороже денег! Позавчера вы изводили меня, отказываясь понимать по–русски, а сегодня я не хочу понимать вас.
Подъезжая к городу, я припомнил, как при первом своем посещении Железнов обратился ко мне с предложением нанять его в качестве шофера.
— Вы останетесь в Риге? — спросил я его.
— Не знаю, — ответил он. — По соображениям конспирации, я не имею права это сказать. Но я и на самом деле не знаю.
Тогда я спросил, нельзя ли ему жить в Риге под видом моего шофера, и сказал, что было бы очень здорово находиться друг возле друга.
На это Железнов ответил, что так, на ходу, решить, этот вопрос нельзя и что принимать решение будет тот, в чье распоряжение поступил я и в чьем распоряжении находится сам Железнов.
Мы остановились перед моим домом и вышли из машины.
— Прощайте, — сказал Железнов. — Пойду.
— Куда? — несколько наивно спросил я.
Железнов улыбнулся.
— Этого я сказать не могу.
— А когда мы увидимся? — спросил я.
— Может быть, никогда.
— Как это вы не боитесь? — сказал я ему. — Я наблюдал за вами третьего дня. Уж больно вы смело ходите. Кругом шпики…
— А кто вам сказал, что не боюсь? — возразил Железнов и пошел по улице с таким независимым видом, как ходят только очень уверенные в себе люди.
Когда я вернулся домой, Марта не спросила меня, где я пропадал, и, вероятно, не только потому, что была приучена к таким исчезновениям Блейка, но и вследствие природной сдержанности, вообще присущей латышам. Она только поинтересовалась, надо ли подавать завтрак, и осталась, кажется, довольна, когда я не отказался от ее услуг.
Часа через два в квартире появилась Янковская.
Я слышал, как она еще при входе, в передней, осведомилась у Марты, вернулся ли я, стремительнее, чем обычно, вошла в кабинет и, как мне показалось, с облегчением вздохнула при виде меня.
— Наконец–то! — капризно произнесла она. — Знаете, кажется, я начинаю к вам привыкать. — Я молча ей поклонился. — Ну, как? — спросила она, опускаясь в кресло. — Как вам удалось справиться?
Я не понял ее.
— С чем справиться?
Янковская рассмеялась.
— С немцами!
Я вопросительно на нее посмотрел.
— Нет, серьезно, куда это вы запропали?.. — Она рассмеялась. — Я уж не знаю, как вас и называть: Андрей, Август или Дэвис… Пожалуй, лучше всего Август… Где вы пропадали, Август?
Она плохо скрывала свое любопытство; было очевидно, что она ждет от меня подробного рассказа о поездке.
— Где был, там уже нет, — ответил я, как бы поддразнивая ее, а на самом деле обдумывая, что ей сказать. — Ездил с господином Эдингером к морю, он хотел решить с моей помощью одну задачу…
— Ах, не лгите! — воскликнула Янковская с раздражением. — Я звонила к Эдингеру, он никуда не уезжал из Риги!
Оказывается, она проверяла меня на каждом шагу и не находила нужным это скрывать! Было очень важно узнать, о чем она спрашивала Эдингера и что он ей ответил.
— Да, он не мог мне сопутствовать, — сказал я. — Он остался в Риге.
— А где вы были? — быстро спросила Янковская.
— У советских партизан, — ответил я с усмешкой. — Ведь вам известно обо мне все!
— Мне не до шуток, Август, — перебила Янковская. — Если бы Эдингер не знал, где вы находитесь, он немедленно принялся бы вас искать.
— А вы спрашивали его обо мне? — спросил я в свою очередь.
— Конечно, — вызывающе ответила Янковская. — Вдруг вы на самом деле вздумали бы перебежать к партизанам?
Эта дамочка не раз говорила, что желает мне всяческого благополучия, но, как и следовало ожидать, не пощадила бы меня, вздумай я нарушить ее игру.
— Что же вы сказали обергруппенфюреру?
— А что он сказал вам? — ответила мне вопросом на вопрос Янковская.
— Вот я и хочу знать, скажете вы мне правду или нет, — сказал я с вызовом. — Я жду.
— Вы, кажется, всерьез входите в роль Блейка, — одобрительно заметила Янковская. — Я ничего не выдумывала и лишь повторила то, что сказали вы сами. Сказала, что вас нет, что вы мне срочно нужны и что Эдингер, по вашим словам, осведомлен о месте вашего пребывания.
Это был донос. Хорошо, что я попросил у Эдингера разрешения сослаться на него, иначе она могла основательно меня подвести. Она согласна была, чтобы я полностью перевоплотился в Блейка, но помешала бы мне снова стать Макаровым… Да, это был самый настоящий донос, и в данном случае вещи следовало называть своим именем.
— Но ведь это донос! — воскликнул я. — Что же ответил вам Эдингер?
Узнать ответ Эдингера было сейчас важнее всего!
— Он засмеялся и сказал, что это не столько его тайна, сколько ваша, — ответила Янковская. — Во всяком случае, дал мне понять, что здесь не замешана женщина.
Я с облегчением вздохнул. Немцы покупали меня! Блейк был тонкая штучка… Они отлично понимали, что Блейка не так просто провести, он не мог не видеть, ведется за ним наружное наблюдение или нет, и они сняли с него наблюдение. К такому заключению пришел во время нашей поездки не только я, но и Железнов, а он был опытней меня. Возможно, Эдингер даже решил, что Янковская звонит по моему поручению, и захотел оказаться в моих глазах человеком слова. Он отдавал себе отчет, что у Блейка нет иного выхода, как пойти на службу к немцам, но понимал, что Блейк не заурядный шпион, и отношения с ним надо строить, так сказать, на базе «честного слова»… Все, все в этом мире, в котором я так внезапно очутился, все использовалось в игре… И я с облегчением подумал, что на этот раз Эдингер меня не подвел!
— Но ведь это донос! — повторил я. — Вы вели себя нелояльно, Софья Викентьевна. Представьте себе, что я сказал вам неправду. Вы погубили бы меня. Эдингер сразу бросился бы по моим следам…
— И на этот раз вас некому было бы спасти, потому что обратного пути у вас нет, — цинично согласилась Янковская. — Я не советую вам пренебрегать мною, вы еще слишком неопытны, а немцев обмануть нелегко. Это меня и тревожило, поэтому я и спросила, как вы справились… — Она подошла ко мне и провела рукой по моим волосам. — Будьте умницей, нам невыгодно ссориться, — примирительно сказала она. — Чего хотел от вас Эдингер?
Черт знает, какие у нее были связи и возможности! С ней не стоило ссориться, и я бы не поручился, что она не могла узнать о моем разговоре с Эдингером от кого–нибудь из его окружения, поэтому я не собирался сильно отклоняться от истины.
— Он просил показать рацию, при помощи которой Блейк сносился с Лондоном, — признался я с таким видом, точно Янковская вырвала это признание против моей воли.
— Рацию?! — воскликнула Янковская. — Но ведь это же блеф!
— То есть как блеф? — спросил я. — Разве у Блейка не было рации?
Янковская пожала плечами.
— Я лично не слыхала ни о какой рации. Конечно, могла быть, и каким–нибудь путем немцы могли о ней пронюхать. Но вы–то… Это рискованный путь — блефовать с немцами! Вы о рации не знаете ничего, а играть с ними комедию долго не удастся, вы рискуете головой.
Я насмешливо посмотрел на Янковскую.
— Ну а если я обнаружил рацию?
— Вы?! — На этот раз она удивилась вполне искренне. — Каким образом?
— Я нашел в этом кабинете кое–какие координаты, которые помогли мне…
Я сказал это так, точно это было самое повседневное дело — находить тайные передатчики, посредством которых резиденты английской секретной службы осуществляют свою связь. Янковская широко раскрыла глаза.
— Вы это серьезно?
— Вполне.
— И вы нашли указание на местонахождение рации в этом кабинете?
— Вот именно.
— Но каким образом?
— Это мой секрет.