Латынин слушал, не перебивая, только однажды мне показалось, что он поморщился - когда я заговорил о своем визите к Жильцовым.
После того как я замолчал, мы еще какое-то время шли рядом, не говоря ни слова. Лично я ждал теперь от него каких-нибудь сообщений. Но не дождался.
- Ну что ж, - сказал он, тяжко, как мне показалось, вздохнув, - я благодарен вам за участие в судьбе моего сына. Спасибо, конечно, и за заботу о моем имуществе, - тут мне послышалась в его словах некоторая ирония. - Но, насколько я понял из ваших слов, Саша с этой нехорошей компанией порвал, иначе меня давно уже обворовали бы. А без Саши им этого сделать и не удастся: квартира находится на охране. Вы знаете, что это такое?
Я знал. Окна и двери в квартире, поставленной на охрану в специальной милицейской службе, снабжаются особыми устройствами, которые дают сигнал на пульт дежурного о том, что кто-то проник в дом. Если это хозяин, он должен в течение короткого времени позвонить этому дежурному и дать отбой. В противном случае бригада сотрудников милиции немедленно выезжает на место.
- Так что никаких оснований для паники нет, - заключил он. - Но вы не ответили, какая у вас конечная цель?
Он по-прежнему желал, чтобы рассказывал я, и пока это ему удавалось. Тогда я напрямик сказал ему, что конечная цель журналистской работы есть, разумеется, написание материала. И, предупреждая дальнейшие вопросы, объяснил, что история его сына представляется мне в чем-то характерной, а потому заслуживающей внимания.
- С конкретными фамилиями? - спросил он.
- Вполне вероятно, - ответил я.
Некоторое время мы снова шли молча. Наконец он сказал неожиданно мягко:
- Мне бы этого не хотелось...
Я пожал плечами.
- И не только из-за того, что таким образом вы ославите меня и мою семью на весь город, - продолжал он все так же мягко. - Вы уж простите, молодой человек, за откровенность, но я понимаю, что это вас только подхлестывает: у меня есть определенное положение, и от этого материал будет особенно "жареным"...
Я попытался возразить, но он остановил меня движением руки:
- Повторяю: не только в этом дело. Главное - в моем сыне. Вы говорите, что желаете помочь. А я боюсь, как бы в погоне за остреньким материалом вы ему не навредили. Видите ли, Саша только внешне такой благополучный и независимый. На самом деле он ребенок с очень трудной судьбой. Да, я не боюсь этого слова - именно судьбой! А отсюда - с трудным характером и не слишком крепкой нервной системой. Вот так-то...
Я молчал, тем самым предлагая ему продолжать.
- Уж не знаю, что вам наговорила эта болтушка Жильцова, - произнес он наконец, - но я очень любил Сашину мать.
Латынин остановился возле парапета и облокотился на него, глядя на реку. Теперь ко мне был повернут роскошный аристократический профиль.
- Странное дело, - сказал Виктор Васильевич задумчиво. - Вы, вероятно, лет на двадцать меня моложе, при этом совершенно посторонний мне человек, а обстоятельства складываются так, что я должен перед вами чуть ли не исповедоваться.
Он усмехнулся, и сбоку эта ухмылка показалась мне иронической, хотя в голосе его слышна была только грусть.
- Ну да ладно, делать нечего, - Латынин решительно провел рукой по своему седому бобрику и повернулся ко мне лицом. - Слушайте: Надю я действительно любил. Да, потом появилась Лена, моя теперешняя жена, но если вы думаете, что это было вот так легко - развелся, женился! - вы ошибаетесь. Я ведь понимал, что не просто меняю одну жену на другую, я Сашку оставляю! Мне тогда казалось, что сердце не выдержит и разорвется... Да, я знаю, что вы думаете: не разорвалось и благополучно оставил. Так ведь это же жизнь! Но даже если я и виноват; Надя наказала меня самым страшным образом. Врагу не пожелаю пережить то, что пережил я, когда она умерла.
Виктор Васильевич помолчал, вроде задумавшись, а потом сказал:
- Знаю, не должен бы я этого говорить, но как она могла не подумать о сыне?! Конечно, я ее судить не имею права, но, по-моему, все, что сейчас с Сашей происходит, тоже отдаленный результат ее... - Тут он запнулся на секунду и закончил, подыскав слово: - Ее поступка. - А потом, спохватившись, прибавил: - Хоть и с себя я, разумеется, ни грана вины не слагаю.
- Да, так вот, - продолжал он, устремив взгляд куда-то поверх моей головы. - Надя умерла... Саша жил у бабушки, у Надиной матери. Моя бывшая теща... Это, знаете ли, такой тип женщины - добрая, любвеобильная, но абсолютно без царя в голове. Когда мы наконец получили квартиру, Саше было десять лет, это был уже очень капризный и избалованный ребенок. Нет, я бабушку тоже не виню! Я понимаю, что это со стороны легко осуждать, а когда Саша стал жить со мной, я сам ни на минуту не мог забыть... ну того, что случилось. Кое-кто из знакомых ахал: дескать, ребенок делает что хочет, растет совершенно безнаказанным. Знаете, я бы тут другое слово употребил: ненаказуемым. Это точнее. Ну, что мама умерла, Саша, конечно, знал. Но до сих пор не могу понять, зачем понадобилось говорить ребенку про самоубийство! Бабушке, видите ли, кто-то сказал, что иначе он может узнать об этом, когда вырастет, и в переходном возрасте получит душевную травму, а то и психическую. Объяснение, само собой, бабушка нашла такое туманно-розовое: "Мама не захотела больше жить". Как будто нельзя было предположить, что парень вырастет и начнет спрашивать: почему? Ему, конечно, объяснили. Нашлись сердобольные, вроде Жильцовых, - добавил он вдруг зло.
Латынин замолчал, провожая отсутствующим взглядом плывущую мимо нас баржу. У меня появилось твердое ощущение, что он говорит сейчас совершенно искренне, что это действительно нечто вроде исповеди. А исповедь лучше не перебивать.
- Понимаете, - сказал Виктор Васильевич, и мне показалось, что он медлит, подбирая нужные слова, - сын всегда был к остается для меня самым дорогим человеком на свете. Потому-то мне особенно больно, что наши с ним отношения сложились так... неудачно. Вот вы хотите написать статью в газету. Вы побывали у Жильцовых, потом поговорите с кем-то из Сашиных товарищей, встретитесь с ним самим. Я пытаюсь поставить себя на ваше место: к каким выводам вы придете? Скажем, о тех самых наших взаимоотношениях? Я бы, пожалуй, пришел к таким: всю жизнь отец пытался "купить" собственного сына - игрушками, подарками, деньгами, и вот результат. А ведь это не так. Никогда я Сашу "купить" не хотел, во всяком случае, сознательно. Просто... Как бы это вам объяснить? У меня в сердце были к нему любовь и жалость. Понимаете? Жалость и любовь. Я просто не в состоянии был ему в чем-то отказать. Все знаю: это не самый лучший способ воспитания, но иначе я просто не мог. А дальше - больше. У Саши с детства характер очень неровный. То вдруг дуется абсолютно беспричинно, то лезет ласкаться. Как думаете, что я почувствовал, когда однажды понял, что чаще всего он стал ласкаться, если ему что-нибудь от меня нужно? Это где-то с седьмого класса началось. Он стал грубить - не только мне, но и Елене. Хотя прямо скажу: такую мачеху, как она, поискать, она всегда относилась к нему, как к родному сыну. Я уж и к врачам обращался, и к педагогам. Все разводят руками: переходный возраст! Увлеките, говорят, ребенка совместным делом. Вон иные домашние спектакли разыгрывают, в турпоходы ходят. Создают ситуации, когда можно у собственных детей заслужить авторитет и уважение. Ну какие там турпоходы! Не так я устроен, да и времени и сил не хватало. Концерты, репетиции, половину времени на гастролях... Короче, что называется, сына я упустил.
В последних словах звучала такая горечь, что я не удержался, заметил:
- Саше только семнадцать, стоит ли так отчаиваться?
Он пожал плечами:
- Я надеюсь, конечно. Но сегодня, скажите, так ли уж я виноват, чтобы вытаскивать меня на свет божий со всем грязным бельем? Я понимаю, будь у Саши отец пьяница или алкоголик -тогда да! Бейте в колокола! А сам мальчик, виноват ли он в том, что так сложилась его жизнь? И вот подумайте теперь, поможет ему ваша статья - при его-то ранимом характере? Или наоборот? Может ли она что-нибудь исправить? Ну, хотя бы кого-то другого уберечь от подобной беды?
Ох, не прост артист Латынин! И не глуп. Произошло то, чего я опасался: новых фактов особенно не прибавилось, зато изменилась их интерпретация, и вот я уже в сомнениях.
Что же, однако, я имею в активе? Еще одного отца, не нашедшего общего языка с сыном? Такое случается в семьях министров, дворников и артистов с коллекцией антиквариата. На поверхности слабо маслянится лишь вывод о том, что материальное благосостояние не играет решающей роли.
Сашу Латынина все равно, конечно, надо искать. У меня на этот счет есть обязательства перед Кригером, которые не выполнить я не могу. Но из работы это грозит превратиться, если не явятся новые факты, так сказать, в общественное поручение, на которое я, получается, угрохал пять последних дней. Завражный меня по голове не погладит.
Латынин как будто читал мои мысли.
- Я понимаю, это ваша работа, - говорил он без нажима, как бы советуясь, - но, быть может, вы дадите возможность нам самим решить сейчас наши семейные проблемы. Ведь если вы правы и Саша действительно связался с преступниками, а потом порвал с ними, эта история могла оказать на него немалое влияние. Вдруг он изменился, повзрослел? Мне почему-то кажется, что сейчас может возникнуть ситуация, когда я смогу найти его доверие, помочь ему как-то...
Латынин говорил почти просительно, и я чувствовал, что, по крайней мере, в данный момент у меня не хватает убедительных аргументов для возражения. Что за досада, черт возьми! Оно конечно, не хлебом единым, но ведь и хлебом тоже!.. А пока я зарабатываю его тем, что пишу в газету.
- Только Бога ради не сочтите за обиду, - продолжал он, понизив голос, чуть ли не вкрадчиво, - но я же понимаю... Вы потратили немало усилий... Тут он остановился, взял меня за руку повыше локтя и заглянул в глаза: - Я готов компенсировать, с лихвой даже...
А вот этого ему говорить не следовало. Видно, что-то отразилось на моем лице, потому что он сразу вскричал:
- Нет, нет, вы не поняли! Это ни в коем случае не... не... - он никак не мог вытолкнуть из себя слово, даже сонное выражение слетело с его лица, - не взятка, нет же! Только разумная компенсация за потраченные силы, за время!
Я разозлился. Ну не так чтоб очень, в конце концов, это был не первый подобный случай в моей практике, и я не институтка, чтобы падать в обморок от безнравственного предложения. Я в своем деле профессионал и потому всегда готов к любому повороту. Латынин допустил ошибку, он перестраховался и сам дал мне в руки аргумент, которого недоставало. Пусть даже аргумент этот был из области эмоций, а не логики.
Одни хотят меня убить, другой хочет меня купить, накручивал я себя, и у каждого есть веские причины, чтобы я перестал искать мальчишку! Так нет же, вот вам шиш! Найду, теперь обязательно найду, всем назло, - а там посмотрим! Кончилось тем, что я разозлился уж совсем неадекватному меня сжались зубы и напряглись желваки на скулах. Но я нарочно распускал себя, не брал в руки, чтобы Латынин мог полюбоваться моей реакцией. Он наблюдал за мной с нескрываемой тревогой.
Несколько секунд я молчал, как бы пытаясь справиться с собой. Впрочем, мне почти не приходилось играть.
- Будем считать, Виктор Васильевич, что вы мне этого предложения не делали, - сказал я наконец сухо. - И давайте договоримся: пока я не получу возможность поговорить с Сашей, решать, будет материал или нет, рано. Вы меня поняли?
Он кивнул.
- Вы ведь знаете, где его искать?.. - добавил я не то вопросительно, не то утвердительно и сам замер в ожидании ответа.
Собственно, ради этого вопроса я, наверное, и лицедействовал. В расчете, что если раньше Латынину могло быть невыгодно сообщать мне о возвращении своего блудного сына, то теперь он должен расценить это как шанс. Но все оказалось напрасным.
- Нет, к сожалению, - покачал он головой. Я внимательно следил за его лицом, стараясь уловить признаки фальши. Но на нем действительно не было написано ничего, кроме сожаления.
- Ну что ж, тогда до свидания. - Я вырвал листок из блокнота и записал на нем свои телефоны, рабочий и к Феликсу. - Если Саша вдруг объявится звоните.
- Вы тоже, - ответил он
Шагая по направлению к машине, оставленной возле входа в бассейн, я размышлял о том, что ко всем прочим вопросам, на которые мне неизвестны были ответы, прибавился еще один, хоть и не такой значительный, К чему больше относилось сожаление Виктора Васильевича Латынина: к пропаже сына или к моей несговорчивости?
24
- Хватит! - Сухов с силой прихлопнул ладонью громовские фотографии. Всему есть предел!
В голосе его было не просто недовольство, в нем было возмущение. А я-то шел к нему, тайно гордясь своими необыкновенными достижениями, рассчитывал как минимум на скупую похвалу профессионала, которая, как известно, дороже неуемных восторгов дилетанта. И вот дождался. Восторги при мне, а профессионал костерит меня на чем свет стоит...
- А что я сделал не так? - предпринял я слабую попытку сопротивления.
- Все! - отрезал Сухов.
Я сидел на стуле в его кабинете, а он бегал передо мной, заложив руки в карманы.
- Все! - повторил он. - Ведь я предупреждал тебя, просил тебя: никакой самодеятельности! Уж ты-то, я думал, пишешь про милицию, должен понимать, что мы тут не в бирюльки играем. Эх!..
Он с досадой махнул рукой, остановился напротив меня и произнес чуть не по слогам:
- Здесь у-го-ловный розыск. Здесь работают специально обученные люди. А ты кто такой? Теперь уже я обиделся:
- Интересно знать, а ты бы что делал на моем месте? Между прочим, это не я начал следить за ними, а они за мной! И еще, между прочим, я первым делом попытался дозвониться тебе, но не смог.
Это был мой козырь.
- Не смог... - устало повторил за мной Сухов, вдруг успокоился, сел за стол и принялся перекладывать туда-сюда бумаги. Потом сказал, угрюмо передразнивая меня: - Между прочим, это означает, что я занимался своим делом. А на твоем месте я бы записал номер машины и спокойно поехал в редакцию - заниматься своим делом...
Я не уловил в его интонации чрезмерной убежденности и перешел в наступление:
- Между прочим, когда я нашел Марата, я так и поступил. Сухов посмотрел на меня почему-то иронически:
- Марата он нашел... Нат Пинкертон! В общем так, - продолжал он уже серьезное - про это дело ты забыл. Я тебе звоню, когда мы передаем его в суд. Ясно? Иначе придется мне позвонить твоему главному редактору и сказать, что ты мешаешь следствию.
Тут настал мой черед вскочить со стула:
- Я мешаю?!
- Ну, можешь помешать, - как ни в чем не бывало ответил Сухов.
- Звони, - сказал я решительно. - Редактору нас мужик с головой, я ему кое-что объясню, он поймет. А пока вы будете перезваниваться, я...
- Не понимаешь... - прервал меня Сухов задумчиво и, как мне показалось, с сожалением. - Ни черта ты не понимаешь! Ну ладно, садись за стол.
Я сел, все еще негодуя, а Сухов, гремя ключами, подошел к огромному сейфу, достал оттуда папочку и бросил передо мной:
- Читай!
Я осторожно развязал тесемки.
- Не бойся, не секретное, - насмешливо сказал он, - Секретное тебе не положено. Дело пятнадцатилетней давности... На титульном листе было написано:
"ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
по уголовному делу №....
по обвинению:
Галая Марата Владимировича в преступлениях, предусмотренных ст. 146, ч. 2, п.п. "а", "б", "д" и ст. 218, ч. 2 УК РСФСР..."
- "Нападение с целью завладения личным имуществом граждан, соединенное с насилием, опасным для жизни и здоровья потерпевшего, или с угрозой применения такого насилия", - продекламировал Сухов, - "а" - по предварительному сговору группы лиц, "б" - с применением оружия или других предметов, используемых в качестве оружия, "д" - лицом, ранее совершившим разбой... Статья 218, часть 2 - ношение, изготовление или сбыт кинжалов, финских ножей или иного холодного оружия... Ты читай, читай, может, хоть так чего-нибудь поймешь.