– Откуда вы все это знаете? – поразилась изумленная принцесса.
– Эта история была у моего отца одной из самых любимых, и он часто ее рассказывал. А что касается де Брезе…
– Прошу вас, будьте милосердны, пощадите меня, – засмеялась госпожа де Конде. – Если их история столь же впечатляюща, мне не избежать ночью кошмарных снов! Мне вполне достаточно воинов с частичками тела и сумасшедшей матери!
– Однако вы мне не сказали, какой ответ получил господин принц.
– Министр милостиво согласился на его нижайшую просьбу. Иначе я не была бы в таком гневе. Близится Рождество, а свадьба состоится скорее всего в феврале. Тяжкое испытание! Стоит мне о ней подумать…
– Так постарайтесь не думать!
– Это очень трудно. А что бы вы сказали, если бы мы сейчас с вами отправились навестить госпожу де Рамбуйе? – неожиданно предложила принцесса и поднялась с канапе. – У нее дышишь совсем другим воздухом, куда более приятным. Что вы на это скажете?
– Скажу «нет, спасибо». Воздух, которым там дышат, для меня чересчур эфирен.
– Думаю, что моя дочь уже там. Я поеду и заберу с собой вашу милую Изабель и очаровательного Франсуа…
Милая Изабель, которая вот уже добрых четверть часа подслушивала под дверью, сочла, что сейчас самое подходящее время, чтобы как можно скорее удалиться, и, подхватив юбки, бесшумно, как кошка, понеслась на противоположный конец галереи. Вообще-то она ничего не имела против визита в особняк на улице Сен-Тома-сюр-Лувр, где маркиза де Рамбуйе устроила литературный салон, но сейчас ей больше всего нужно было одиночество, чтобы хорошенько подумать об услышанной новости, которая интересовала ее больше всего на свете. Решение было одно – парк, где, конечно же, в декабре никто не станет ее искать, тем более что уже стало смеркаться.
Зайдя к себе в комнату и накинув теплый плащ с капюшоном, Изабель, никого не встретив в коридорах, углубилась в парк, торопясь в свой любимый уголок. Это был заросший акацией небольшой фонтан в виде чаши, на которую опирался локтями ангелок с пухлыми щечками. Он смотрел на изящный бассейн, куда стекала вода. А возле бассейна стояла каменная скамейка и располагала к самым чудесным мечтам. Фонтан находился в стороне от великолепного особняка Конде, славного малыша никогда не навещали, поэтому Изабель сделала его своим доверенным лицом и другом. Но не только потому, что он был одинок. Этот малыш напоминал Изабель другого кудрявого ангелочка, не менее обаятельного, хотя этот играл с водой, а другой дул в трубу, ангелочка, обосновавшегося в церкви Преси, возле любимого замка ее детства, о котором она хранила самые счастливые воспоминания, несмотря на то что жизнь там была куда скуднее и беднее, чем у родственников Конде. Может быть, там ей было легче воскрешать мятежную тень отца, которого она так и не успела узнать. Ей не исполнилось еще и года, когда его голова покатилась по черному помосту на Гревской площади. Но всем своим пылким сердцем она обожала ослепительное виденье – своего отца, который весело смеялся, окруженный ореолом мелькающих блестящих шпаг.
Благодаря портрету, висящему в спальне ее безутешной матери, Изабель знала, что отец ее был красив, с волосами темными, как у нее самой и ее брата Франсуа, родившегося после его смерти, тогда как старшая сестра Мари-Луиза была в мать – светловолосой, с огненным дерзким взором и лукавой улыбкой, приоткрывавшей чудесные белые зубы.
Горестные, но горделивые воспоминания вдовы помогли девочке соткать об отце легенду. Лелея эту легенду, Изабель, ставшая подростком, высоко возносилась в своих мечтах. Странные это годы – годы перехода от детства к юности. Детскую пухлость сменяет угловатость и неуклюжесть, которым предстоит смягчиться, обретя плавность и гармонию. Сердце трепещет, словно птенец, пробующий летать, но еще не знающий, куда полетит. Как хотелось Изабель стать такой же прекрасной и обольстительной, как ее обожаемый отец – Франсуа де Монморанси де Бутвиль!
К величайшему изумлению Изабель, ее сердце, обнаружив тем самым весьма спорный вкус, учащенно забилось при виде юного Людовика де Бурбон-Конде, герцога Энгиенского, когда он три года тому назад, наконец, вернулся в семейное гнездо и в тот блестящий круг, главной звездой которого была его мать.
До этого здесь его видели нечасто. Принц Конде, будучи губернатором Берри, редко когда выезжал оттуда и поселил своего сына в замке Монтрон, позаботившись, чтобы тот получил солидное образование, основанное на изучении классиков. Неожиданное решение для человека, который по всем своим манерам, характеру и даже внешнему виду – жирные редкие волосы на голове, обвисшие усы, неряшливая одежда – никогда не искал внимания и одобрения общества. Скажем больше, принц Конде никогда на подобное одобрение и не рассчитывал, так как обладал весьма умеренными талантами полководца, еще более умеренной храбростью и полным отсутствием обаяния: его постоянно недовольное лицо никому ничего хорошего не обещало. Если принц что-то любил, то только золото, и эта его любовь не ведала насыщения. Он не любил никого, и в особенности свою жену, которой не мог простить ее всем известной страсти к беарнцу – покойному королю Генриху IV. К тому же, имея склонность к мужчинам, он не ценил ее ослепительной красоты, которую заметил лишь в Бастилии, куда его привело очередное смутьянство и куда она за ним последовала. Оценив ее красоту, он время от времени одаривал жену вниманием. У Шарлотты было несколько выкидышей, затем она родила троих детей: дочь Анну-Женевьеву, ставшую такой же красавицей, как и мать, старшего сына Людовика, внешне некрасивого, но обладавшего обаянием и величием, и младшего Армана, принца де Конти, некрасивого и нескладного. Родив последнего сына, бедная принцесса получила возможность отдохнуть, к мужу она ничего кроме неприязни по-прежнему не испытывала. В самом деле, что может быть ужаснее супружеского долга, который исполняется не только без любви, но и с отвращением? А если прибавить к этому еще и ревность нелюбимого мужа… И то, что в таком аду было прожито целых три года… Но теперь она жила в Париже, а принц по большей части пребывал в Берри.
И вот, отложив в сторону книги и закрыв классную комнату, Людовик, герцог Энгиенский, вернулся, к великому огорчению своего отца, в Париж под крыло матери, чтобы обрести лоск и манеры, достойные принца, пропитаться атмосферой королевского двора и высшего света, посещая Королевский манеж, основанный когда-то господином де Плювинелем и перешедший в руки господина де Бенжамена. Обучение искусству владения оружием и езде на лошади в этом манеже достигло совершенства. А что касается манер и умения вести себя в гостиных, то тут юного принца могла обучить всем тонкостям его мать – своим обхождением и умением вести беседу она была не менее знаменита, чем госпожа де Рамбуйе, а прелестные подруги ее дочери только оттеняли ее очарование. И вот, когда принц приехал и Изабель впервые увидела его, она не смогла его забыть.
Хотя своим узким костистым лицом, покатым лбом и тонким длинным носом, похожим на лезвие кинжала, Людовик нисколько не походил на героя ее мечты, а скорее на волка. Беспорядочная грива темных волос, пробивающиеся усы и бородка, кожа, будто бы туго обтянувшая череп. Вдобавок юноша, хотя был изящен в движениях и недурно сложен, был не высок. Беда небольшая, ему только исполнилось семнадцать, он мог еще подрасти. Но забыла Изабель обо всем, встретив его взгляд. Глаза у юноши были необыкновенными – в их бездонной синеве светился ум, а улыбка, хотя зубы выдавались немного вперед, была очаровательной.
Но он лишь скользнул взглядом по смотревшей на него девочке. Ей тогда исполнилось двенадцать, она ничем не могла привлечь его взгляд, даже нарядом – чего и хотеть, бедная родственница! – и прозвище «черносливинка» говорило все, что можно было о ней сказать. Но как сжалось сердце Изабель, когда она увидела восторженную нежность юного герцога Энгиенского по отношению к своей старшей сестре! Да, Анне-Женевьеве было восемнадцать лет, и она блистала редкостной красотой: молочно-белая кожа, светлые шелковистые волосы, переливающиеся на солнце всеми оттенками золота, широко распахнутые бирюзовые глаза, тонкая талия и медлительная изысканность движений, от которой млели все поэты салона госпожи де Рамбуйе. Дочь унаследовала красоту своей матери, а Шарлотта де Конде и в сорок шесть лет оставалась одной из первых красавиц королевства, до сих пор воспламеняя мужские сердца. Среди прочих она покорила сердце обольстительного кардинала де Ла Валетта, который уже долгие годы оставался ее любовником и ближайшим другом ненавидимого ею кардинала де Ришелье.
Нежная привязанность, соединившая герцога Энгиенского и его пленительную сестру, вызвала у Изабель де Бутвиль ревность, тем более горькую, что прекрасная Анна-Женевьева не без издевки сама сообщила ей об их необыкновенной дружбе. Издевки Изабель ей не простила.
«Придет день, и она мне за нее заплатит», – поклялась она себе. И стала уговаривать мать отправить ее в любимое Преси, где никакие беспардонные вторжения не будут помехой ее мечтам.
У госпожи де Бутвиль достало тонкости понять, какие муки терзают сердце дочери, и в один чудесный день она нашла возможность поговорить с ней о том, что так волновало девочку. В этот день они прогуливались вдвоем по берегу Уазы, любуясь ее кружевными, затененными ивами и зарослями ольхи водами, куда более чистыми, чем вода в Сене, по которой плавали шаланды и баржи и где ссору уток с зимородками могло оборвать вылитое в воду ведро помоев.
Мать и дочь шли молча, наслаждаясь свежим воздухом и ароматом цветущих лип. Госпожа де Бутвиль ласково взяла Изабель под руку.
– Меня очень порадовало, Изабель, что вы пожелали вернуться домой именно сейчас, когда особняк Конде кипит празднествами, которые наша добрая кузина дает в ознаменование начала светской жизни ее сына Людовика.
– Вы разве не любите праздников, мама?
– Люблю, но не очень. Особенно когда они не прекращаются. И заметь, никогда еще вокруг Анны-Женевьевы не толпилось столько подруг.
– Вы думаете, каждая надеется стать невестой молодого герцога Энгиенского?
– Скорее всего… Хотя что может быть нелепее? Как Суассоны, Конде – принцы крови. Только очень знатная девушка, наделенная вдобавок немалым приданым, может рассчитывать стать герцогиней Энгиенской. Выбирать невесту для сына будет сам принц де Конде. Так что есть ли смысл в несбыточных надеждах?
– Между тем ходят слухи, что…
– Пусть ходят! С ними, как всегда, поторопились. Узнав свет, ваш кузен должен будет испробовать себя на военном поприще. Только после этого будет решаться вопрос о его женитьбе.
Изабель ничего не ответила.
Между тем слухи не утихали, и невестой герцога называли племянницу кардинала. Поговаривали даже о тайном обручении. Затем разговоры прекратились. Госпожа принцесса с облегчением вздохнула: подобные толки крайне болезненно действовали на нее. Не говоря уж о ее дочери. Мысль о женитьбе любимого брата доводила Анну-Женевьеву до неистовства. При этом у нее хватало здравого смысла, чтобы понимать: род Конде должен продолжаться, иметь наследников, но, по ее мнению, только особа королевской крови, эрцгерцогиня или инфанта могла стать продолжательницей их рода! И вот теперь вновь оживлялись слухи о нежеланной Майе-Брезе как о невесте герцога! Собственно, никакой неожиданности в этом не было, просто кардинал ненадолго прикрыл двери, не позволяя гулять сквознякам. Он ничего не имел против того, чтобы в свете знали, что принц королевской крови ищет руки его племянницы, при этом дамы семейства Конде не должны были слишком уж волноваться по этому поводу. Прежде чем думать об обручении, юный герцог Энгиенский должен был принять боевое крещение и показать, на что он способен. В его военных способностях сомневались, он мог пойти в своего незадачливого отца…
Однако в отличие от де Гиза-старшего, который терпел поражение во всех последних кампаниях, потерпел фиаско в битве при Доле в 1636 году и был наголову разбит при Фонтараби полтора года спустя, Людовик Энгиенский, прибыв к осажденному Аррасу, не только повел себя с завидной храбростью, но и показал те редкостные качества, которые говорили о том, что в будущем он может стать выдающимся полководцем… Женщины обезумели от восторга…
Вот о чем размышляла Изабель, сидя возле своего любимого фонтана в глубине парка темным декабрьским вечером. Значит, вскоре ей предстоит увидеть, как ее герой венчается, хотя в ней пламенело предвкушение чего-то совершенно неожиданного с той поры, как он вдруг остановил на ней свой дерзкий взор…
Старшая сестра Изабель, Мари-Луиза, была от рождения хороша собой, и ее спокойная красота не обещала никаких сюрпризов. Сама Изабель походила скорее на куколку, которой только со временем предстоит стать бабочкой. Но она никуда не торопилась, и в конце концов оказалось, что сложена она, как нимфа, что у нее обворожительное личико, золотистая кожа, пышные блестящие каштановые волосы, маленький вздернутый носик, большие темные с золотыми искорками глаза и розовые губы, которые всегда были готовы раскрыться в насмешливой улыбке, показывая самые прелестные в мире зубки. В противоположность медлительно-томной Анне-Женевьеве крошка Изабель была живой ртутью. Поглядев на нее, ее мать иной раз готова была чуть ли не плакать.
– Вы женственны во всем, дитя мое, – вздыхала она, – и все же, смотря на вас, я вспоминаю вашего отца. Ваш брат тоже похож на него… Вернее, был бы похож, если бы не злосчастный горб…
– Постарайтесь забыть о нем, матушка! Небольшая выпуклость на спине неприятна, не спорю, но она не лишает Франсуа обаяния и живости, в которых никто ему не отказывает. Госпожа принцесса не отпускает его от себя, говорит, что сделает своим пажом, и возит с собой повсюду. В голубой гостиной госпожи де Рамбуйе его тоже принимают очень хорошо. Он всегда весел, всегда любезен! Я уверена, что, когда придет время и он будет участвовать в военных кампаниях, он станет замечательным воином благодаря своей храбрости и умению владеть оружием. Всеми своими достоинствами он обязан вам, маман, вашим заботам, которыми вы окружили его с рождения. Ведь многие считали, что наш Франсуа не жилец.
– Вы очень любите брата, Изабель?
– Даже трудно себе представить, как я его люблю! Франсуа, мой дорогой, любимый маленький братик! И я думаю точно так же, как госпожа принцесса: последний из де Монморанси будет не на последнем месте! Я уверена, Франсуа не только с честью будет носить наше древнее имя, но прославит его еще больше!
– Сколько, однако, пыла! – воскликнула, смеясь, госпожа де Бутвиль. – Можно подумать, что Господь наделил вас пророческим даром.
– Я была бы за него благодарна, но пока просто повторяю слова госпожи принцессы. Учителя, которых она наняла для Франсуа, хвалят его за серьезность и прилежание в учебе, но как только он выходит из классной, он готов смеяться, шутить и шалить. А еще ухаживать за дамами, и все дамы от него в восторге.
На этом они прекратили свой разговор. Элизабет де Бутвиль предпочитала хранить в себе беспокойство, которое ей внушала необыкновенная привязанность Шарлотты де Конде к малышу Франсуа. Из-за нее юный Конти, третий ребенок принцессы, мог проникнуться к нему неприязнью, а то и возненавидеть…
Мальчик родился тщедушным, болезненным, с еще более нескладной фигурой, чем у Франсуа. Мать мало им занималась, потому что Его Высочество принц забрал сына из женских рук, как только уверился, что он сможет достигнуть без досадных случайностей взрослого возраста и жить нормальной жизнью. Этого сына принц предназначил церкви и отдал сначала в Клермонский коллеж в Париже, а потом отправил к иезуитам в Бурж, где условия были несколько иными. Отец хотел, чтобы мальчик получил солидное образование и сделался из хилого юнца светочем Ордена. Честно признаться, надежд было мало, но пока все их и питали.
Очевидная привязанность принцессы Шарлотты к «малышу Бутвилю» вызывала у ее любезного супруга постоянные едкие замечания:
– Вы, право слово, не надышитесь на уродца! Будь он вашим сыночком от одного из ваших обожателей, вряд ли бы вы носились с ним больше!
– Вы совершенно правы, больше бы не носилась. Этот мальчик – последний, кто носит знаменитое имя моих предков. Хотите вы того или нет, но он Монморанси, истинный Монморанси, уж я-то знаю!
– Нашли чем гордиться! Хотите вы того или нет, но он как был, так и останется уродцем!
– Мне жаль, что вы так бедны словами, а еще больше я сожалею о том, что у вас мало не только слов, но и чувств. Да, у Франсуа горб, но он так изящен, весел, непосредственен и мил, что его заметные всем достоинства заставляют забыть о недосмотре природы. К тому же он очарователен, полон ума, остроумия, благородства, хотя, боюсь, значение последнего слова вам неизвестно! Временами он напоминает мне моего обожаемого брата Анри, которого ваш любимый кардинал отдал в руки палача в Лионе, точно так же, как отдал парижскому палачу за пять лет до этого отца Франсуа…