3.
Митчел Эверет Гидеон, сорока четырех лет, старший антрепренер, а ныне – недавно избранный вице–президент Лос–Анжелесского Клуба Миллионеров, закурил темно–коричневую двухдоларовую сигару “Джойа де Никарагуа”, потом погасил пламя золотой зажигалки “данхилл”, с помощью которой он прикуривал сигару. Это произошло примерно в то же время, когда Энди Палатазин сидел в своей постели и смотрел на пустое неподвижное кресло–качалку. Гидеон, невысокий полноватый мужчина с заметным брюшком и лицом таким же невинным, как лицо Шолтай–Болтая, если бы не темные глубоко посаженные глаза и тонкогубый рот, сидел в своем кабинете в Лауриэль–каньоне и смотрел на полдесятка счетов, разложенных перед ним на антикварном столе из черного дерева. Счета покрывали расходы на доставку и оплату обычных товаров: пару грузовых составов необработанной дубовой планки требуемых размеров, которая была уже доставлена на фабрику в район Хайлэд–парк, резервуары с лаком и морильным раствором, несколько десятков рулонов шелка от Ли Вонга и компании, обосновавшихся в Чайнтауне, тюки с хлопковой обивочной тканью, шесть барабанов с бальзамом.
– Грабители! – пробормотал Гидеон, выдавая акцентом свое нью–йоркское происхождение и воспитание. – Грязные паршивые грабители! Особенно Ли Вонг. И я с ним веду дела почти пятнадцать лет! – сказал сам себе Гидеон, впиваясь зубами в кончик сигары. – И теперь старый паршивец третий раз за этот год поднимает цены! Боже!
“И так же с остальными. В эти дни дубовая планка чуть ли не на вес золота, и только на прошлой неделе мне позвонил Винченто от братьев Гомес, чтобы сообщить, чем он жертвует ради меня, продавая дуб так дешево! Жертвует! Как же! – подумал Гидеон, жуя сигару. – Еще один проклятый грабитель! Что ж, в следующем месяце срок возобновления контракта,– сказал он сам себе. – Тогда и посмотрим, кто желает иметь со мной дело, а кто – нет?”
Он втянул в легкие дым, потом свирепо выпустил его в потолок, сметая счета в сторону ладонью, пальцы которой украшало бриллиантовое кольцо. “Нет, этот год меня буквально прикончит,– подумал он. – До сих пор только бальзамические составы не повышались в цене, и вот, пожалуйста – люди из лаборатории де Витта начинают поговаривать о повышении цен. Спрашивается, разве может человек в наше время прилично прожить?”
Гидеон поднялся и налил себе приличную порцию “Шива Регаль”. На нем были до хруста отутюженные свободные брюки желто–коричневого цвета, огненно–красная рубашка, открытая на груди, с полудесятком свешивающихся золотых шнуров. На ногах пара коричневых удобных туфель от Гуччи. На кармане рубашки имелась монограмма – буквы МГ белым цветом. Вместе со стаканом и сигаретой Гидеон через отодвинувшуюся дверь вышел на открытую террасу с фигурным железным ограждением. Прямо из–под ног его уходила в темноту кустов и деревьев пятидесятифутовая стена, а слева смутно виднелись из–за зарослей сосен огни еще одного каньонного обиталища. Прямо перед Гидеоном, будто многие пригоршни драгоценных камней, разбросанных щедрой рукой ювелира на черном бархате, горели огни потрясающей многоцветной панорамы ночного Лос–Анжелеса. Голливуд и Беверли–Хиллз. По Голливудскому, Закатному бульварам, по авеню Санта–Моника двигались казавшиеся игрушечными огоньки автомашин. Над барами и дискотеками в интимном ритме каждого заведения пульсировали неоновые огни рекламы и вывесок. Посреди этого электрического вытканного ковра темнели квадратами и прямоугольниками парки и кладбища. Гидеон затянулся сигарой, наблюдая, как светофоры на авеню Фонтана меняют цвет с красного на зеленый.
“Миллионы людей там, внизу,– подумал Гидеон,– сейчас или спят, или пьют, дерутся, разговаривают, любят друг друга, или ненавидят. И рано или поздно им всем понадобится то, что я продаю. Эта мысль сразу привела его в хорошее расположение духа. – Время идет, мир поворачивается,– сказал он сам себе,– и каждый день кому–то не везет в последний раз. Автомобильные катастрофы, самоубийства, просто убийства, или мать–природа берет, наконец, свое. И я знаю, что тебе теперь понадобится, малыш. Тебе понадоблюсь я!”
Иногда он сам себе казался Богом, когда вот так глядел сверху вниз на Лос–Анжелес. Иногда ему казалось, что он может протянуть руки к черным небесам и куском мела начертать на этой школьной доске – Митчел Гидеон. Чтобы все видели все старые учителишки из его старой публичной школы. Конечно, они уже давно все умерли. И похоронены, надеюсь, подумал он. Но все–таки ему хотелось, чтобы все те, кто говорил, будто он кончит плохо, знали теперь, что Гидеон кончил хорошо, и что он теперь наверху. Что теперь он курит двухдолларовую сигару и пьет “Шива Регаль” из хрустального стакана и смотрит, как суетятся внизу, в долине, маленькие человечки. Теперь он был Митчел Гидеон – погребальный король Лос–Анжелеса.
Вдоль каньона пронесся прохладный ветерок, сбив дюйм пепла с конца сигары. В порыве ветра Гидеону почудился запах дуба, древесной морилки, лака, шелка и воска, пыли и жевательного табака – запахи его юности, когда он проходил период ученичества у старого Джекоба Ичвайна в Бруклине. Джекоб делал гробы… Да, были времена…
Он швырнул сигару за поручень, глядя вслед уносящимся вниз искрам, и уже собирался вернуться в тепло кабинета, когда вдруг обнаружил, что смотрит вправо, мимо световой пыли ночного города, в сторону темных холмов почти прямо над валом Голливудской Чаши.
Он снова чувствовал на себе магическое притяжение замка Кронстина, словно сам превратился в стрелку компаса. Он знал, что глаза его устремлены в точности к нему, через пространство в две мили, через сосны, каньон, крыши зданий. Замок стоял там, как будто корка, нарост над тем местом, где в теле земли образовалась ссадина, на вершине холма в конце Блэквуд Роуд, где он стоял вот уже сорок лет. И в пятый раз за такое же количество дней Митчел почувствовал желание покинуть дом, залезть в свой шоколадно–коричневый “мерседес” и по старой, местами требующей ремонта, дороге добраться к этому огромному готическому замку.
Он подошел к самому концу террасы – дальше двигаться было уже некуда – и остановился, сжимая в ладони холодный поручень ограждения. В лицо его снова дунул порыв холодного ветра, вызывая во всем теле неприятные мурашки, и вместе с этим дуновением до Гидеона как будто донеслось его собственное имя. Как будто его позвали откуда–то издалека. Он почувствовал ритм пульса в висках, словно невидимые руки медленно давили по бокам его головы. И на мгновение Гидеону показалось, что он и в самом деле видит нависший над ним стокомнатный замок Кронстина, с белой свечой луны над башней, несущейся сквозь шелк летящих ночных облаков. Пальцы Гидеона крепче сжали поручень, и теперь перед его глазами возник конвейер, по которому в его направлении плыли рекой не полностью еще готовые гробовые крышки. Вокруг него стояли люди: мужчины, женщины, даже дети, но освещение было плохим, повсюду лежали густые тени, и словно толстая паутина, не давали ему увидеть лица этих людей. Широкая черная конвейерная лента несла крышки к погрузочной платформе, где ждали грузовики, рыча моторами. Казалось, что все здесь хорошо знали друг друга, но почему–то все молчали. Длинные ряды флюоресцентных ламп над головой горели в половину мощности, и люди вокруг Гидеона двигались, словно сомнамбулы, подобно теням без лиц. Лента конвейера жужжала все громче и громче, наращивая скорость, принося все больше и больше гробов, которые нужно было грузить на машины. В руках у Гидеона была лопата. Стоявший перед ним рабочий откидывал крышку очередного гроба и Гидеон бросал внутрь полную лопату коричневой песчаной земли. Следующий рабочий у конвейера делал то же самое, следующий – тоже. В конце конвейера крышку закрывали и транспортер–погрузчик спешил установить очередной гроб в кузов грузовика. Гидеон увидел, что рубашка у него впереди вся грязная.
Почти у самого уха чей–то голос произнес:
– Митч!
Он услышал стук падения на бетон какого–то предмета, и в первую секунду подумал, что это его лопата. “Я отстану! Скорее!” – подумал он. Потом он почувствовал запах “шанеля”. Набросив свитер поверх своего халата цвета серебра, который, к сожалению, не совсем скрывал ее живот и раздавшиеся бедра, приобретенные за годы гурманского отношения к еде, рядом стояла его жена, Эстелл Гидеон. Ее темно–коричневые глаза были слегка припухшими после сна, лицо было покрыто бело–зелеными слоями специальных кремов, поставляемых самой Элизабет Арден на Родео–драйв. Гидеон моргнул, посмотрел себе под ноги. На полу террасы лежали осколки разбившегося хрустального стакана. “Гм,– тихо сказал Гидеон. – Кажется, я его уронил”.
– Что ты здесь делаешь, дорогой? – спросила его жена. – Так холодно!
– Я… – Он замолчал. “Что же я тут делаю?” – Я работал,– вспомнил он,– у себя в кабинете. – Он потер глаза, посмотрел туда, где тьма скрывала взобравшийся на вершину холма замок Кронстина. По позвоночнику пробежала холодная дрожь и он быстро отвел взгляд в сторону. – Я просто вышел подышать свежим воздухом. Ты не можешь заснуть?
– Я спала, но проснулась,– сказала она, зевнув. – Когда ты думаешь ложиться?
– Еще несколько минут. Я проверял кое–какие счета. Этот кровопивец Вонг опять сидит на моей шее. – Он посмотрел на мерцающие ночные огни города и подумал: “Там кто–то умирает как раз сейчас. И вот что я сделаю… Я обслужу вас по специальной таксе… За тенистый участок на кладбище, за дубовый гроб с шелковой обивкой в стиле “Конкистадор”…” Он почувствовал запах воска, слабый, сладкий и одновременно кисловатый. Он посмотрел на руку, которая только что сжимала рукоять лопаты.
– Как ты здесь насорил,– сказала жена, неодобрительно цокая языком. – Сколько стаканов ты выпил?
– Что? А, всего один, не больше. Осторожней, дорогая, смотри под ноги. Нет, оставь, пускай этим займется Натали утром. Ей все равно нечего делать, кроме как вытряхивать пепельницы и смотреть оперы по телевизору.
Эстелл молча смотрела на него несколько секунд:
– Ты странно выглядишь, Митч. У тебя все в порядке?
– Странно. В каком смысле?
– Обеспокоенный, встревоженный… не знаю. Если вдруг плохо будет с делами, ты же мне скажешь, правда?
– Конечно, скажу…
“Черта лысого я скажу,– подумал при этом Гидеон. – В последний раз, когда я пытался рассказать тебе о положении дел, ты заснула и только продолжала для вида кивать головой”.
Казалось, теперь никакие проблемы Гидеона больше не интересуют, за исключением Карен, его двадцатилетней любовницы, которая жила на Маринадель Рей. С ней он снова чувствовал себя молодым, хотя многие ночи они проводили только разговаривая, вместо того, чтобы заниматься любовью. У Эстелл тоже любовники. Митчел всегда мог определить, когда у нее вспыхивало новое увлечение, потому что тогда она снова принималась усердно посещать занятия в клубе здоровья Беверли–Хиллз. Как правило, это были здоровенные молодые парни с загаром. Теннисисты, телохранители, пляжные завсегдатаи. Он ничего не имел против, потому что знал Эстелл достаточно хорошо. Она была умна, чтобы не допустить не одного из них слишком близко к своему кошельку. Это было нечто вроде твердого соглашения. У него свои, у нее – свои. Но по–своему они друг друга любили, пусть и не физически. Они были хорошими друзьями. И развод бы обошелся Митчелу дорого – ведь он построил свое дело на те средства, что получил от отца Эстелл еще тогда, в Нью–Йорке.
– Здесь так холодно,– сказала Эстелл,– пойдем спать.
– Да–да, сейчас. – Он стоял неподвижно, ощущая спиной массу замка Кронстина, который притягивал его, будто магнит. – Что–то потустороннее,– прошептал он.
– Что потустороннее, Митч? Ты услышал что–то по радио о новом преступлении этого ужасного Таракана?
– Нет, не это. Проклятье, что произошло с Митци? Нам уже давно должны были что–то сообщить.
Она пожала плечами:
– Иногда собаки просто убегают от хозяев.
– Сторожевые собаки не должны убегать просто так. За эту суку я выложил три сотни зеленых. И ты говоришь, что четыре года спустя она может просто сбежать?
– Может, кто–то ее украл? Я уже слышала о таких случаях. Похищение собак. Они особо охотятся за доберманами.
– Как же, похищение! Попробовал бы только кто–нибудь сунуть Митци в машину! Она бы ему обе руки откусила! Просто, в проклятом городе нет больше безопасного места. В дома врываются квартирные воры, по всему каньону всякий ненормальный, вроде Таракана, гуляет на свободе, и полиция не знает, в какую сторону смотреть. – Его взгляд потемнел. – А ты помнишь, что случилось в замке Кронстина?
– Это было одиннадцать лет назад,– напомнила ему жена.
– Одиннадцать лет или одиннадцать дней, все равно это произошло, верно? Боже, мне–то положено знать! Я видел тело бедного старика… то, что от него осталось. – Во рту у Гидеона стало сухо, вдруг появился привкус чего–то напоминающего бальзамирующую жидкость. Эх, зря он разбил тот стакан, сейчас ему срочно необходим еще один глоток “Шива”. Он подавил желание повернуть голову и посмотреть в ночь, туда, где огромной горой камня и бетона поднимался в двух милях от него замок. Если здесь и есть место с лучшим видом на Лос–Анжелес, чем его терраса, подумал Митч Гидеон, то это замок. Копы так и не нашли тех маньяков, которые совершили преступление. Наверное, никогда уже не найдут.
– Вот тебе и Калифорния,– тихо и назидательно сказала Эстелл. – Край экзотических фруктов.
– Край маньяков и убийц. Не знаю, дорогая, что происходит, но в последние дни я страшно необычно чувствую себя. Я словно напуган или что–то в этом роде. – Он провел ладонью по лбу и волосам. Кончики пальцев были совершенно онемевшими, как в той игре в “руку мертвеца”, когда ты сжимаешь большой палец до тех пор, пока не побелеет полностью, не станет холодным и словно мертвым. Как будто совсем не человеческим. – С нами может случиться примерно то же, что случилось со стариком Кронстином. Что–либо подобное может случиться с кем угодно в любой момент.
– Но он был ненормальный,– сказала жена и зябко поежилась. – Какой–то ненормальный убил другого ненормального. Пойдем в дом. Сильный ветер.
– Митци,– прошептал Гидеон. – Что за дьявол, что случилось с моей собакой?
– Ты можешь купить себе другую. – Жена протянула руку и взяла его за локоть. – Пойдем, ляжем спать.
Ее рука показалась Гидеону восхитительно теплой. Он взглянул на нее, открыл было рот, чтобы рассказать о том странном чувстве, которое испытывал в последнее время… о жутком видении, в котором он сам работал лопатой у конвейера, по которому один за другим двигались гробы… о том, как ему показалось, будто бы его имя прошептал холодный ветер, воющий в каньоне, или о том, что даже днем, находясь в одном из своих шести моргов, разбросанных по всему Лос–Анжелесу, он вдруг ловил себя на том, что, стоя у окна, не отрывал глаз от холма, где молча и бесстрастно в лучах осеннего солнца стоял замок известного актера, исполнителя ролей в фильмах ужасов. Он хотел рассказать жене о том, как он напуган, больше, чем когда–либо за всю свою жизнь, больше…
Но глаза Эстелл уже почти закрывались, веки опустились, словно мясистые дверки. Она сонно улыбнулась и сказала бледным на фоне бело–зеленого лица ртом:
– Пойдем, дорогой, давно пора спать.