Мы посовещались, идти ли нам за раненым самцом или преследовать стадо, и наконец решили догонять стадо. Мы отправились, думая, что более никогда не увидим этих огромных бивней. С тех пор я часто думал, что так было бы лучше. Следовать за слонами было нетрудно, поскольку они оставляли за собой тропу примерно в ширину проезжей дороги, причем в своем паническом бегстве ломали густой кустарник, словно это была трава тамбуки. Однако приблизиться к слонам было не так просто, и мы тащились уже более двух часов под палящими лучами солнца, когда наконец увидели их. За исключением одного самца, все они стояли, сбившись в кучу, и по их беспокойным движениям и по тому, как они подымали хоботы, обнюхивая воздух, я понял, что они задумали недоброе. Одинокий самец, очевидно, стоял на страже ярдах в пятидесяти от стада и шестидесяти от нас. Думая, что, если мы попытаемся подойти поближе, он может нас заметить или почуять и что тогда стадо вновь обратится в бегство, мы все прицелились в этого самца и разом выстрелили по моей команде, поданной шепотом. Все три пули попали в цель, и он упал замертво. Стадо вновь бросилось бежать, но, к несчастью для него, на расстоянии около ста ярдов ему преградила дорогу нулла – высохшее русло с крутыми берегами. В него и попали с разбегу слоны, и когда мы достигли края впадины, то увидели, что они в диком смятении отчаянно пытаются выбраться на другой берег. Слоны оглашали воздух трубными звуками и, движимые эгоистическим инстинктом самосохранения, в панике отталкивали друг друга совсем так же, как в подобном случае действовало бы большинство человеческих существ.
Теперь нам представился удобный момент, и, поспешно зарядив ружья, мы выстрелили и убили пять бедных животных. Мы безусловно перебили бы все стадо, если бы слоны внезапно не прекратили попытки выбраться на берег и не пустились во всю прыть по нулле. Мы слишком устали, чтобы их преследовать, а возможно, нам уже немного надоело убивать, потому что восемь слонов и так неплохая добыча для одного дня.
Отдохнув немного и дав время нашим слугам вырезать сердца двух слонов, чтобы приготовить их на ужин, мы, довольные, направились к себе, решив послать на следующее утро носильщиков, чтобы они отпилили бивни убитых слонов.
Вскоре после того, как мы прошли то место, где капитан Гуд ранил самца-патриарха, мы наткнулись на стадо антилоп, но не стреляли, так как у нас и без того было много мяса. Они пробежали мимо нас и остановились позади небольшой группы кустов, на расстоянии около ста ярдов, и обернулись, чтобы на нас посмотреть. Гуду не терпелось разглядеть их поближе, поскольку он никогда не видел южноафриканскую антилопу. Он отдал свое ружье Амбопе и в сопровождении Хивы направился к кустарнику. Мы сели подождать его, не сожалея о том, что нашелся повод немного отдохнуть.
Солнце садилось в своем багряном великолепии, и мы с сэром Куртисом любовались красивой картиной, как вдруг услышали рев слона и увидели его огромный силуэт. Он несся в атаку с поднятым хоботом и хвостом, четко вырисовываясь на фоне красного солнечного диска. В следующее мгновение мы заметили, что капитан Гуд и Хива бегут что есть сил обратно к нам, а раненый слон (это был он) несется за ними. Миг мы не решались выстрелить, чтобы не попасть в капитана и слугу, хотя, правду говоря, от стрельбы с такой дистанции было бы мало толку.
А затем случилось нечто ужасное. Капитан Гуд пал жертвой своей страсти к европейской одежде. Если бы он, подобно нам, согласился расстаться со своими брюками и гетрами и охотился во фланелевой рубашке и вельдскунах, все обошлось бы. Но теперь брюки мешали ему в отчаянной гонке, и внезапно, когда он был ярдах в шестидесяти от нас, подошвы его европейских ботинок, отполированные бегом по траве, скользнули, и он упал прямо под ноги слону.
У нас вырвался вздох ужаса, потому что мы знали, что его гибель неизбежна, и бросились к нему.
Через три секунды все было кончено, но не так, как мы предполагали. Хива увидел, что его господин упал. Отважный юноша обернулся и бросил прямо в морду слону свой ассегай, который застрял у того в хоботе.
С воплем боли рассвирепевший слон схватил бедного зулуса, швырнул его на землю и, наступив на тело Хивы своей огромной ногой, обвил хоботом верхнюю его половину и разорвал его надвое.
Обезумев от ужаса, мы бросились вперед, стреляя наугад без перерыва, и наконец слон упал на останки зулуса.
Капитан Гуд поднялся и, ломая руки, предался отчаянию над останками храбреца, пожертвовавшего своей жизнью, чтобы его спасти. Хоть я и много испытал в своей жизни, но тоже почувствовал комок, подступающий к горлу. Амбопа стоял, созерцая огромного мертвого слона и изуродованные останки бедного зулуса.
– Что же, – вдруг сказал он, – Хива умер, но умер как мужчина.
Глава V
Мы идем по пустыне
Мы убили девять слонов, и у нас ушло два дня на то, чтобы отпилить бивни, перетащить их к себе и тщательно зарыть в песок под громадным деревом, которое было видно с расстояния нескольких миль вокруг. Нам удалось добыть огромное количество превосходной слоновой кости – лучшей мне не приходилось видеть: каждый клык весил в среднем от сорока до пятидесяти фунтов. Бивни громадного слона, разорвавшего бедного Хиву, весили, по нашему примерному подсчету, сто семьдесят фунтов.
Самого же Хиву, вернее то, что осталось от него, мы закопали в норе муравьеда и, по зулусскому обычаю, положили в могилу его ассегай на случай, если ему пришлось бы защищаться по пути в лучший мир.
На третий день мы снова тронулись, надеясь, что если останемся живы, то на обратной дороге откопаем нашу добычу. После долгого и утомительного пути и целого ряда приключений, о которых у меня нет времени подробно рассказывать, мы достигли крааля Ситанди, расположенного у реки Луканги. Собственно говоря, только отсюда должно было по-настоящему начаться наше путешествие.
Я очень хорошо помню, как мы туда пришли. Направо был маленький туземный поселок, состоящий из нескольких жалких лачуг и каменных пристроек для скота. Чуть пониже, у самой реки, виднелись клочки обработанной земли, где туземцы выращивали свой скудный запас зерна. За ними шли необозримые, уходящие вдаль просторы вельдов – лугов с высокой густой волнующейся травой, в которой бродят стада мелких животных.
Крааль Ситанди находится на самой границе этой плодородной местности. Налево от него начинается огромная пустыня. Трудно сказать, чему приписать такое неожиданно резкое изменение характера почвы, но контраст был настолько разителен, что невольно бросался в глаза.
Мы разбили наш лагерь немного выше маленькой речки. На ее противоположном берегу был каменный откос, по которому двадцать лет назад бедный Сильвестр возвращался ползком после безумной попытки добраться до копей Соломона. Как раз за этим откосом начинается безводная пустыня, поросшая низкорослым колючим кустарником.
Наступал вечер, и огромный солнечный шар медленно опускался в пустыню, освещая ее необозримое пространство последними сверкающими разноцветными лучами.
Предоставив капитану Гуду заниматься устройством лагеря, я пригласил сэра Генри прогуляться, и мы отправились на вершину откоса и оттуда стали смотреть на пустыню. Воздух был чист и прозрачен, и далеко-далеко на горизонте я мог различить неясные голубоватые очертания снежных вершин гор Сулеймана.
– Взгляните, – промолвил я после недолгого молчания, – вот стены, окружающие копи царя Соломона. Одному лишь Богу известно, сможем ли мы когда-нибудь на них взобраться!
– Там должен быть мой брат. А если он там, я во что бы то ни стало доберусь до него, – сказал сэр Генри с присущей ему спокойной уверенностью.
– Ну что ж, будем надеяться, что это нам удастся! – вздохнул я и повернулся, чтобы идти в лагерь, когда неожиданно заметил, что мы не одни. Позади нас, устремив пристальный взгляд на далекие горы, стоял наш царственный зулус Амбопа. Видя, что я смотрю на него, он заговорил, обращаясь к сэру Генри, к которому, как я уже убедился, он успел сильно привязаться.
– Так это и есть та страна, куда ты хочешь идти, Инкубу? (Это слово означает «слон» – так прозвали туземцы сэра Генри.) – сказал Амбопа, протягивая свой широкий ассегай в сторону гор.
Я возмущенно спросил его, какое он имеет право так фамильярно разговаривать со своим господином. Пусть туземцы называют друг друга какими им вздумается прозвищами, но недопустимо и неприлично с их стороны называть в лицо белого человека своими нелепыми языческими именами. Зулус тихо засмеялся, и этот смех меня еще больше рассердил.
– Откуда ты знаешь, что я не ровня вождю, которому служу? Конечно, мой господин принадлежит к королевскому роду – это видно по его росту и осанке, но, может быть, я тоже из королевского рода, как знать? О Макумазан! Будь моими устами и передай слова мои Инкубу, моему господину и вождю, ибо я хочу говорить с ним, да и с тобой тоже.
Я рассердился на Амбопу, потому что не привык, чтобы туземцы так со мной разговаривали, но он внушал мне невольное и совершенно непонятное для меня уважение. Кроме того, мне было интересно знать, о чем он собирается с нами говорить. Я тотчас же перевел его слова сэру Куртису, прибавив, что, с моей точки зрения, он нахал и его наглое поведение возмутительно.
– Да, Амбопа, – ответил сэр Генри, – я хочу попасть в эту страну.
– Пустыня широка, и в ней нет воды, а горы высоки и покрыты снегом. Ни один человек не может сказать, что находится за горами, за которыми прячется солнце. Как ты пойдешь туда, Инкубу, и зачем ты желаешь туда идти?
Я перевел и эти его слова.
– Скажите ему, – попросил сэр Генри, – что я иду туда, потому что думаю, что человек одной со мной крови уже давно туда ушел, и теперь я хочу его найти.
– Ты говоришь истину, Инкубу. По пути сюда я встретил одного готтентота, и он рассказал мне, что два года назад какой-то белый человек ушел в пустыню по направлению к тем горам. С ним был слуга-охотник. Они оттуда не возвратились.
– Откуда ты знаешь, что это был мой брат? – поинтересовался сэр Генри.
– Я этого не знаю. Но я спросил готтентота, каков этот человек с виду, и он ответил мне, что у него твои глаза и черная борода. Охотника, который был с ним, звали Джимом. Он был из племени бечуанов и носил на теле одежду.
– Нет никакого сомнения, что это ваш брат! – воскликнул я. – Я хорошо знал Джима!
Сэр Генри задумчиво кивнул.
– Я был в этом уверен, – промолвил он. – Джордж человек настойчивый, и если уж он вбил себе что-нибудь в голову, то от этого не отступится. Таким он был с детства. Если он решил перейти Сулеймановы горы, он их перешел; конечно, если с ним в пути не случилось несчастья. Поэтому мы должны его искать по ту сторону гор.
Амбопа немного понимал по-английски, но редко разговаривал на этом языке.
– Это далекий путь, Инкубу, – заметил он.
Я снова перевел его слова.
– Да, – согласился сэр Куртис, – путь далекий. Но на свете нет такого пути, что невозможно пройти, если для этого отдать все свои силы. Амбопа, если человека ведет любовь, то для него нет ничего непреодолимого. Нет для него таких гор, которых бы он не перешел, нет таких пустынь, которых бы он не пересек, кроме гор и пустынь, которых никому не дано знать при жизни. Ради этой любви он не считается ни с чем, даже с собственной жизнью, и готов пожертвовать ею, если на то будет воля Провидения.
Я перевел и эти слова.
– Великие слова ты произнес, отец мой! – молвил зулус (я всегда называл так Амбопу, хотя он не был зулусом). – Великие, возвышенные слова, достойные уст настоящего мужчины! Ты прав, отец мой Инкубу. Слушай! Что такое жизнь? Это легкое перышко, это семя травинки, которое ветер носит во все стороны. Иногда оно размножается и тут же умирает, иногда улетает в небеса. Но если семя здоровое, оно случайно может немного задержаться на предначертанном ему пути. Хорошо, борясь с ветром, пройти такой путь. Человек смертен. В худшем случае он может умереть немного раньше. Я пройду с вами через пустыню и горы, если только не паду на пути, отец мой!
Он замолк, но тотчас же продолжил в страстном порыве красноречия, которое иногда овладевает зулусами и доказывает, что это племя не лишено поэтического дара и интеллекта, несмотря на склонность к постоянным и излишним повторениям.
– Что такое жизнь? – говорил он. – Скажите мне, о белые люди! Вы такие мудрые, вы, кому известны тайны мироздания, тайны звезд и всего того, что находится над ними и вокруг них! О белые люди, вы, кто в мгновение ока передаете слова свои издалека без голоса, откройте мне тайну нашей жизни: куда она уходит и откуда появляется?
Вы не можете мне ответить; вы сами этого не знаете. Слушайте же меня: я отвечу сам. Из мрака мы явились, и во мрак мы уйдем. Как птица, гонимая во мраке бурей, мы вылетаем из Ничего. На одно мгновенье видны наши крылья при свете костра, и вот мы снова улетаем в Ничто. Жизнь – ничто, и жизнь – все. Это та рука, которая отстраняет Смерть. Это светлячок, который мерцает в ночной темноте и потухает к утру. Это белый пар дыханья волов в зимнюю пору, это едва заметная тень, которая стелется по траве и исчезает на закате солнца.
– Странный вы человек, Амбопа, – заметил сэр Генри, когда зулус умолк.
Амбопа засмеялся:
– Мне кажется, что мы очень похожи друг на друга, Инкубу. Может быть, и я ищу брата по ту сторону гор.
Я взглянул на него с подозрением.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил я его. – Что ты знаешь об этих горах?
– Мало, очень мало. Говорят, что за ними находится прекрасная, таинственная страна, страна чудес и волшебства, страна храбрых воинов, высоких деревьев, бурных потоков, белоснежных вершин, страна великой белой дороги. Я слыхал о ней. Но стоит ли об этом говорить? Уже наступает вечер. Кому суждено, тот увидит ее.
Я снова посмотрел на него с недоверием. Этот человек определенно что-то знал.
– Не бойся меня, Макумазан, – сказал Амбопа в ответ на мой взгляд. – Я не рою яму, чтобы вы в нее упали. Я не замышляю ничего недоброго. Если нам когда-нибудь суждено перейти эти горы, которые находятся позади солнца, я скажу все, что знаю. Но Смерть бродит на их вершинах. Будьте мудрыми и вернитесь назад. Вернитесь, мои господа, и охотьтесь на слонов. Я сказал.
И, не говоря больше ни слова, он поднял в знак прощального приветствия свое копье, повернулся и пошел к лагерю. Когда мы пришли туда, то увидели, что он чистит ружье, как самый рядовой кафр-слуга.
– Какой странный человек! – задумался сэр Куртис.
– Более чем, – подтвердил я. – Его поведение не внушает мне доверия. Он что-то знает, но говорить не хочет. Впрочем, не стоит с ним ссориться. Нас ожидает впереди много загадочного, и наш таинственный зулус для этого как раз подходит.
На следующий день мы начали готовиться в дорогу. Тащить через пустыню наши ружья и другое снаряжение было, конечно, немыслимо. Мы рассчитали носильщиков и договорились с одним жившим поблизости кафром, чтобы он позаботился о наших вещах, собираясь захватить их на обратном пути. У меня разрывалось сердце при мысли, что мы должны оставить наши чудные ружья у этого вора. От одного вида оружия у старого прохвоста разгорелись глаза, и он не мог оторвать от него своего жадного взгляда. Поэтому мне пришлось принять некоторые меры предосторожности.
Прежде всего я зарядил все ружья, взвел курки и заявил ему, что если он до них дотронется, то они тут же выстрелят. Кафр немедленно произвел эксперимент с моей двустволкой. Раздался выстрел, и пуля пробила дыру в одном из его быков, которых в это время гнали в крааль, а сам он от отдачи ружья полетел вверх тормашками. С испугом старик вскочил на ноги и, очень расстроенный потерей быка, имел наглость потребовать с меня возмещения его стоимости. При этом он клялся, что ничто на свете не заставит его дотронуться до нашего оружия.
– Спрячь этих живых дьяволов в солому, – ворчал он, – иначе они всех нас убьют!
Зная, что старик очень суеверен, я пригрозил ему, что в случае пропажи хоть одной вещи я убью колдовством и его, и всех его родичей, а если мы погибнем в пути и он осмелится украсть наши ружья, то явлюсь к нему с того света и мой призрак будет преследовать его и днем, и ночью. Затем я сообщил негодяю, что заговорю весь его скот и он взбесится, что все молоко его коров скиснет, а самого его доведу до такого состояния, что ему не захочется жить. Кроме того, я пообещал выпустить на него из ружей сидящих там чертей, чтобы они должным образом поговорили с ним. Словом, дал ему достаточно ясно понять, какое его ждет наказание, если он не оправдает нашего доверия. После этого старый прохвост поклялся, что будет хранить наши вещи, как дух своего покойного отца.