Глава 1
– Здесь тебе разносолов носить никто не будет, так что нечего воротить морду с кислым видом. И скажи спасибо, что дают хотя бы это... – недовольно пробурчал тюремщик. – Что, госпожа хорошая, такую еду откушивать не желаем? К другим яствам привыкли? Так я вот что скажу – отвыкать надо! Спесь-то с себя давно сбить пора, или спрятать ее куда подальше, только до некоторых никак не доходит, что их в грязь сунули и там навсегда оставили!.. – с грохотом захлопнув дверь в камеру, тюремщик уже из-за дверей громко добавил. – Оказались здесь, а все одно высокородными себя считают, думают, что они едва ли не выше остальных. Ага, как же! Я тебе так скажу: жри, чего дают, и не вякай! Тут все одинаковы – и господа, и простолюдины.
Святые Небеса, ну сколько раз этот человек может повторять одно и то же?! Едва ли не каждый день он хамит мне в открытую, а вместе с тем оскорбляет и издевается настолько, насколько хватает его убогой фантазии! Кажется, тюремщику доставляет немалое удовольствие унижать заключенных, особенно тех, кто находится под его присмотром. Вдобавок ко всему тот сальный взгляд, каким он смотрит на меня, говорит сам за себя. К несчастью, за последние пару лет на подобных людей я насмотрелась более чем предостаточно, только вот, увы, ничего не могу сделать, чтоб поставить на место таких вот зарвавшихся наглецов. Стоит считать удачей хотя бы то, что этот человек пока что не ударил меня ни разу, хотя некоторым заключенным, как я слышала, от него доставалось полной мерой, тем более что кулак у мужика был тяжелый, а сам тюремщик здесь чувствовал себя едва ли всемогущим.
Здесь – это в городской тюрьме, в которой я нахожусь уже третий месяц, и, если честно, только не так давно более или менее сумела придти в себя от пережитого. Впрочем, любой, окажись на моем месте, чувствовал бы себя немногим лучше. Узкая камера с крохотным зарешечены окошком, пара охапок старой соломы, на которой я сплю, в углу камеры – слив для стока нечистот... А еще неистребимый запах тюрьмы, который впитывается в твое тело, одежду, волосы, душу... Никому из обычных людей в страшном сне не приснится, что можно очутиться здесь, в этом каменном мешке, без будущего, без надежды с опустошенной душой и болью в сердце. Скажи мне кто-то несколько лет тому назад, что я окажусь здесь, в этом мире боли и отчаяния – посчитала бы этого человека сумасшедшим, или способным на скверные шутки. К несчастью, в жизни многое непредсказуемо – не просто же так люди говорят: от тюрьмы да от сумы – не зарекайся.
Мало того, что окружающая обстановка угнетает, давит на душу, так еще меня просто-таки выворачивает лишь от одного вида той бурды, которую здешний охранник приносит сюда раз в день. Я уж не говорю про вонь, которая исходит от этого варева. Не представляю, что за тухлятину и гнилые овощи надо бросить в котел, чтоб в результате появилась эта отвратительная похлебка! Конечно, если будешь помирать голодной смертью, то проглотишь и эту гадость, только вот я пока что не дошла до подобного состояния.
Впрочем, сейчас тюремщик ушел, и мне надо поторапливаться с обедом, а не то вообще ничего не успею съесть, потому как на любую еду (даже на такую мерзкую), в тюрьме всегда найдутся свои едоки. Взяла ломоть хлеба, положенный стражником на пол подле миски, а саму миску с вонючей похлебкой поставила поближе к стене, затем прихватила кувшин с водой, и села у противоположной стены, то бишь на все ту же подстилку из полусгнившей соломы. Здешний хлеб, как это ни странно, по вкусу был совсем неплох, во всяком случае, его можно было есть не только безо всякой опаски, но даже с удовольствием. Хлеб надо съесть побыстрей, а нет то мало ли что...
А незваные гости уже здесь: не прошло и минуты, как в камере стали появляться крысы. Этих серых созданий в здании тюрьмы было, можно сказать, в излишке, а уж если называть вещи своими именами, то их здесь было полным-полно, причем крысы среди этих тяжелых серых стен чувствовали здесь едва ли не хозяевами. Сейчас все эти хвостатые гостьи, вылезая из невесть каких щелей, подбегают к поставленной у стены миске с все тем же мерзким варевом, и принимаются за угощение с заметным аппетитом. Судя по всему, подобная еда им явно по вкусу, и я знала, что не пройдет и четверти часа, как миска будет вылизана чуть ли не досуха. Ну и пускай едят, тем более что им эта бурда нравится, а я никак не желаю пробовать то, отчего можно легко отдать Богам если не душу, то желудок или печень – без проблем.
Глядя на то, как суетятся крысы, со всех сторон облепив грязную глиняную миску с отколоченными краями, мне внезапно вспомнился преподаватель по этикету. Этот строгий человек, помимо всего прочего, в свое время учил меня пользоваться обеденными приборами, объяснял, чем отличается вилка для закусок от вилки для рыбы, или в чем разница между десертной вилкой и кокотной вилкой для жульенов... Сервировка стола, порядок пользования приборами... Сейчас, глядя на ободранную миску, облепленную крысами, и тот кусок хлеба, который я тороплюсь съесть, прошлое воспринимается как давний сон, который был в какой-то иной жизни, не имеющий никакого отношения ко мне.
Зачем я сейчас подкармливаю крыс? Ну, все же это живые существа, да и надо было куда-то выкинуть то отвратительное варево, по ошибке именуемое едой. Вначале, оказавшись среди этих стен, я просто отказывалась есть эту гадость, и тогда тюремщик, мерзко улыбаясь, сообщил мне, что если у меня нет аппетита, то я могу и поголодать. Проще говоря, он не стал бы мне приносить даже хлеб, то единственное, чем я сейчас питаюсь. Делать нечего, пообещала, что соглашусь есть эту бурду, но, естественно, рисковать здоровьем я не собиралась – и без того за последние пару лет у меня едва ли не отбили все, что можно. В слив для нечистот это варево совать не стоит – не следует забивать сток, и потому я решила: если серые разбойницы, то и дело бегающие по камере, не имеют ничего против подобного угощения, то почему бы и не покормить грызунов?
Ох, сколько их сегодня набежало! Глянь со стороны – это бесконечно шевелящийся и пищащий серый клубок, скрывший под своими телами все ту же глиняную миску. Надо же: еще совсем недавно я до смерти боялась крыс, кричала во весь голос, стоило мне хотя бы увидеть промелькнувшую вдали серую тень. Да и в первые несколько дней моего пребывания в тюрьме я только что не тряслась от ужаса при виде этих грызунов, которые то и дело бесстрашно пробегали по камере. Мои крики и просьбы перевести меня в другую камеру заметно повеселили нашего тюремщика, которому, кажется, доставлял удовольствие не только мой испуг, но и возможность поиздеваться над высокородной заключенной.
Сейчас тот страх уже давно притупился, вернее, улетучился, тем более что крысы, к моему удивлению, оказались на диво умными созданиями. Возможно, это покажется кому-то странным, но некоторых из этих грызунов я стала узнавать по обличию, и даже более того – пытаюсь разговаривать с ними. Скажете – так с ума сходят? Нет, таким образом как раз стараются не потерять разум. Находиться в одиночной камере все дни напролет – это очень тяжело, и если хоть каким-то образом не избавиться хотя бы от части тех тяжелых мыслей, что безвылазно сидят в твоей голове – вот тогда и в самом деле можно тронуться рассудком. Для того чтоб этого не произошло – тут в собеседники и крысы сойдут, лишь бы рядом было живое существо, которое смотрит на тебя умными глазами и все понимает, хотя ничего и не говорит. Хотите – верьте, хотите – нет, но постепенно между нами было заключено нечто вроде негласного соглашения: я отдаю им миску с похлебкой, а они не трогают мой хлеб, хотя, положа руку на сердце, должна признать: я старалась съедать хлеб как можно быстрее, а не то крысы могут и нарушить наше соглашение...
Святые Небеса, если бы так легко можно было договариваться с людьми!
Вновь обвела взглядом тесную камеру. Интересно, что меня ждет дальше? Суд уже состоялся, и если не сегодня, то завтра-послезавтра мне объявят приговор. Хотя бабушка и говорит, что делает все для моего освобождения, и чтоб я особо не беспокоилась – мол, все будет хорошо!, но у меня все же есть серьезные основания сомневаться в снисходительности судей. Почему? Ответ очевиден: тут замешаны очень серьезные имена, и эти люди считают себя пострадавшими, а заодно всеми силами пытаются выдать черное за белое: что ни говори, но в нашем кругу незапятнанная репутация – это едва ли не самое главное, и потому сейчас кое-кому необходимо переложить вину с больной головы на здоровую. Ну, они могут сколь угодно изображать попранную добродетель, только вот насчет того, кто по-настоящему пострадал во всей этой истории – тут у меня имеется свое мнение, совершенно противоположное от того, что пытается доказать следствие.
Этот каменный мешок, в котором я сейчас нахожусь... Ну, не я первая оказываюсь здесь, и не последняя, наверняка тут пришлось побывать кое-кому и из аристократов. Имя, полученное мной при рождении, звучит как Оливия Эрилл Нойлин де ля Сеннар... Вообще-то у этого имени есть еще довольно длинное продолжение с перечислением титулов моих предков, но, думаю, не стоит забивать голову лишними подробностями. К тому же, скажем так, подлинным аристократом, наследником одного из древнейших семейств нашей страны, был только мой отец, а вот мать – из простолюдинов. Тут следует упомянуть некий досадный факт: к тому времени, когда моему отцу исполнилось двадцать лет, семейство графа де ля Сеннар (то бишь речь идет о семейке моего отца) было почти целиком разорено. Проще говоря, кроме громкого имени у моего отца не было ничего, а кредиторы только и ждали того момента, как пустить по миру очередных высокородных задавак.
По счастью, от подобной невеселой участи отца спасла женитьба на дочери невероятно богатого простолюдина, а заодно и полученное им огромное приданое. Как ни удивительно, но это был брак по любви, и молодые люди прожили в счастливом супружестве шесть безоблачных лет, после чего графиня скончалась, оставив супругу маленькую дочь, то есть меня. Надо признать, что отец искренне оплакивал ее смерть, и даже уехал в столицу, чтоб вокруг ничего не напоминало ему об умершей жене. Он хотел забрать с собой и меня, только этому воспротивилась бабушка со стороны матери: дескать, я только что дочь потеряла, а ты и внучку хочешь увести? К тому же ребенок еще слишком мал, чтоб отправляться в дальний путь, да и (ты уж извини!) воспитатель из тебя, зятек дорогой, никудышный. Так что езжай один, а ребенок пусть побудет под моим присмотром. Поверь – так будет лучше для всех нас!..
Ну, с бабушкой спорить сложно, и к тому же отец в глубине души побаивался своей слишком властной тещи, которая не делала никакого различия между аристократами и простолюдинами, и держала в ежовых рукавицах не только свою семью, но и всех тех многочисленных работников, что трудились на нее. К тому же в словах тещи был резон, с которым не поспоришь, так что отец уехал один, а я перешла жить в дом бабушки, которая – чего там скрывать!, мне ни в чем не отказывала, баловала, как могла. Лучшая одежда, учителя, игрушки, и в то же время мне была предоставлена полная свобода... Святые Небеса, какое тогда было счастливое время!
Надо признать, что я росла балованным ребенком, к которому, тем не менее, все относились по-доброму. Говорят, внешне я была на редкость хорошенькой, да вдобавок ко всему болтушкой и хохотушкой, и потому многие улыбались, лишь только завидев меня. Правда, когда бабушке говорили о том, какая у нее славная и красивая внучка, та лишь махала рукой – не сглазьте на будущее!.. Да, кое в чем бабуля оказалась права...
Кроме моей матери (да будет ей земля пухом!) у бабушки было еще двое сыновей, которые помогали ей вести дела, и, кроме того, имелось чуть ли не десяток внуков. Что ж, большая семья – дело хорошее, только вот ни для кого не было секретом, что бабушка отчего-то любила меня едва ли не больше всех внуков, и, кажется, подобное положение вещей никому из родственников особо не нравилось и не очень-то устраивало родню.
Через пару лет после отъезда отец женился вновь, после чего вернулся в свой замок. Увы, но столичная жизнь обходилась дорого, вернее, отец оставил там почти все свои деньги, и потому счел за лучшее воротиться домой вместе со своей новой женой – здесь жить все же подешевле, а его новая супруга хотя и была аристократкой, но, увы, без гроша за душой. Сразу скажу: жена отца была хорошей, милой женщиной, ничем не похожей на злых мачех из сказок, и мы с ней прекрасно поладили. Однако и бабушку оставлять мне не хотелось, и с той поры я, можно сказать, попеременно жила в двух местах: и в отцовском замке, и в огромном бабушкином доме.
Несмотря на то, что после смерти моей матери прошло немало лет, отец все еще испытывал искреннее уважение к своей бывшей теще, и это несмотря на то, что та была простолюдинка, да и в разговорах далеко не всегда придерживалась деликатного обращения. Чего уж там таить – бабушка частенько выражалась грубовато, но она была очень умной женщиной, которая после смерти своего супруга умело управляла его делами, приумножая состояние своей семьи.
Повзрослев, я стала считаться едва ли не лучшей невестой в наших краях. Не хвалясь, скажу, что Боги не обделили меня красотой – каштановые волосы, темно-карие глаза, на редкость правильные черты лица... Говорят, что внешностью я уродилась в красавицу-мать, которая очаровывала мужчин едва ли не с первого взгляда, да и отец внешне был очень привлекательным человеком. Во всяком случае, у меня с детства от кавалеров не было отбоя. Однако не менее важным для женихов было и другое: бабушка давала за мной огромное приданое. Почему не отец, а именно бабушка решила осчастливить внучку более чем приличным состоянием? Ответ прост: у отца в новой семье к тому времени народилось уже четверо замечательных детишек, а хозяин из родителя был неважный, деньги у него утекали, словно песок сквозь пальцы, так что если бы не бабушкины обещание, то я могла считаться бесприданницей. Впрочем, тогда подобное не имело для меня никакого значения.
Желающих предложить мне руку и сердце было предостаточно, во всяком случае, предложений о сватовстве моему отцу поступало в великом множестве, только вот свой выбор я уже давно сделала. Можете мне не верить, но уже в двенадцать лет я влюбилась в сына нашего соседа. Парнишку звали Полан, и он был одним из четырех сыновей маркиза Рейнье, чье имение располагалось неподалеку от нашего замка. Полан был старше меня всего на два года, но, как это ни странно, с раннего детства испытывал ко мне нечто вроде чувства великого обожания. Пусть парнишка не был писаным красавцем, но для мужчины это не главное – просто Полан был из числа тех людей, рядом с которыми чувствуешь себя хорошо и надежно. А еще мы понимали друг друга едва ли не с полуслова, и ссор у нас никогда не бывало. Знаете, иногда случается так, что детская любовь перерастает в настоящее глубокое чувство, и это был как раз наш случай. Долгие годы мы были рядом, и так сложилось, что свою дальнейшую жизнь друг без друга уже не могли представить. Наши родители ничего не имели против, и все складывалось как нельзя лучше.
Я прекрасно знала – среди знати идут разговоры о том, что Полану крупно повезло. Он был третьим сыном в семье, а так как по закону все имущество должен наследовать старший из сыновей, то, по сути, у парня за душой ничего нет, кроме принадлежности к аристократическому семейству. И вот надо же такому случиться – этот бедный парень сумел охмурить лучшую невесту в наших краях! Дескать, парню улыбнулась фортуна, а ведь далеко не каждому удастся ухватить счастье за хвост! Говорили многое, но никто из нас двоих не обращал внимания на все эти слова: сколько людей – столько и мнений, пусть болтают, кому хочется. Каждый день, просыпаясь, я думала о том, что сегодня вновь увижусь с Поланом, и мне хотелось петь от радости, а череда дней казалось непрерывным праздником... Сейчас даже не верится, что это когда-то было на самом деле.
Когда мне исполнилось шестнадцать лет, у нас в замке состоялась грандиозная помолвка, на которую была приглашена вся местная знать. Я и Полан, оба счастливые и взволнованные, кольца, которыми мы обменялись, слова священника об ответственности такого шага... Приехавшие родственники, роскошный прием, бессчетное количество гостей, веселье, фейерверк... Можно сказать, в тот день моя душа пела птицей, и казалось, что это только начало нашей будущей счастливой жизни.
Повторяю – это был чудесный праздник, только вот в нем присутствовала небольшая горчинка: наша с Поланом свадьба должна состояться только через два года, и основанием для этого была старинная традиция семейства Рейнье, пришедшая из невесть каких древних веков, но которой неуклонно следовало семья маркиза. Что за традиция? Дело в том, что мужчины семьи Рейнье могли жениться только после того, как им исполнится двадцать лет. Ну, чтить обычаи и традиции – святое дело, их следует неукоснительно придерживаться, и потому никто из нас двоих против нее особо не возражал, хотя не скажу, что подобное положение вещей нас вполне устраивало. Уж если решили пожениться, то зачем тянуть с этим делом невесть сколько времени?!