— Андроид готов?
— Почти,— сказал Станфорд.
— И приятели для игр?
— Готовы. С ними проблем меньше.
— Больше мы ничего не можем сделать?
— Ничего,— ответил Станфорд,— Теперь остается только ждать. Янг далеко продвинулся вперед благодаря одной только силе воли — теперь воля исчезла. Он не может заставить себя повернуть обратно. Теперь он больше ребенок, чем взрослый мужчина. Он создал момент регресса — вопрос только в том, хватит ли этого, чтобы провести Янга через этот путь обратно к младенчеству?
— Должно дойти до этого? — Риггз выглядел несчастным: похоже, он думал о своем будущем,— Вы ведь только предполагаете, не правда ли?
— Должен быть пройден весь путь, или это просто незачем было затевать,— поучительным тоном произнес Станфорд,— Следует начинать с чистого листа и пройти весь путь — в противном случае ничего не получится.
— Что произойдет, если он застрянет посередине пути? Наполовину ребенок, наполовину взрослый человек — что тогда?
— Об этом я не хочу даже думать,— негромко откликнулся Станфорд.
Он потерял своего любимого медвежонка и отправился искать его в сумерках, заполненных иллюзорными вспышками огоньков. Мир затих перед сном. Трава была мокрой от росы. Он чувствовал, как холодная влага просачивается в его туфли. В поисках пропавшей игрушки он подошел к цветущей живой изгороди.
Это было необходимо, уговаривал он себя, необходимо, чтобы отыскать милого маленького медвежонка — иначе тому придется провести ночь в одиночестве. Он старался не признаваться себе, даже глубоко в душе, что скорее это он сам нуждается в медвежонке, а не медвежонок в нем.
В какой-то ужаснувший его момент совсем низко пролетела летучая мышь в погоне за жужжащей целью — шарик мрака в сгущавшихся сумерках. Он присел на корточки, съежившись от внезапного ужаса, пришедшего из ночи. Горло его сжало от страха, и теперь он воспринимал огромный темный сад как незнакомое место, где скрываются поджидающие его тени.
По-прежнему не решаясь подняться, он всеми силами старался побороть тот непонятный страх, который вырастал за каждым кустом и скалился из каждого темного угла. Где-то в мозгу оставался маленький тайный уголок, который знал, что летучая мышь — это не более чем летучая мышь и что тени в саду — только отсутствие света.
Он знал, что не должен бояться, что для этого нет никаких оснований. Об этом говорили здравый смысл и те знания, которых теперь у него не было. Само их наличие казалось невероятным — ведь он едва ли достиг двухлетнего возраста. Он попытался произнести эти два слова: «двухлетний возраст». Что-то случилось с его языком и губами — они отказывались повиноваться.
Он пытался определить смысл этих слов, объяснить самому себе, что он подразумевал под двухлетним возрастом… И в какой-то момент ему показалось, что он понял значение пришедшего в голову словосочетания, но понимание тут же вновь ускользнуло…
Летучая мышь вернулась и он, дрожа, еще ниже пригнулся к земле, а потом испуганно поднял глаза, стреляя ими в разные стороны, и самым краешком заметил сияющий огнями дом. Он знал, что это убежище.
— Дом,— сказал он.
Слово звучало неправильно, не само слова, а то, как он его произносил.
Он побежал к дому на дрожащих, неуверенных ногах, и перед ним выросла огромная дверь с ручкой, расположенной слишком высоко. Но был и другой вход — маленькая дверка в большой двери, та, которую обычно делают для кошек, собак и иногда для маленьких детей. Он пробрался в нее и сразу почувствовал уют и безопасность дома. Уют, безопасность и одиночество.
Он нашел своего любимого медвежонка, поднял его, прижал к груди. И только почувствовав прикосновение к коже шершавой спины, он пришел наконец в себя от пережитого ужаса. Что-то не так. Что-то совсем не так. Что-то идет не так, как должно.
Это не сад, не темные кусты или пикирующая крылатая тень, которая пришла из ночи. Это что-то еще — нечто такое, что он упустил, что должно быть здесь — и отсутствует.
Сжимая медвежонка, он сидел, цепенея от страха, и лихорадочно пытался заставить разум найти ответ. Что же не так? Ответ существовал, он был в этом уверен. Как и в том, что знал его когда-то. Когда-то он мог понять, что ему нужно, почувствовать, но не определить.
Янг еще крепче сжал медвежонка и съежился в темноте, наблюдая за лунным светом, который падал в окно высоко над его головой и высвечивал на полу яркий квадрат. Он поднял лицо, уставился в черноту и увидел белый шар Луны, смотревшей на него и будто следившей за ним. Луна, казалось, подмигнула ему — и он радостно засмеялся.
За его спиной со скрипом открылась дверь. Он обернулся. Кто-то стоял в проеме, почти полностью заполняя его собой. Красивая женщина. И она улыбалась. Даже в темноте он смог почувствовать нежность улыбки и увидеть сияние ее золотистых волос.
— Время кушать, Энди,— сказала женщина,— Пора кушать, мыться и идти спать.
Эндрю Янг радостно вскочил на ноги и протянул к ней руки— счастливый, наконец-то довольный жизнью.
— Мама! — закричал он.— Мама!.. Луна!..— Он поманил ее пальцем. Женщина, мягко ступая по полу, подошла ближе, опустилась перед ним на колени и обняла его, крепко прижав к себе. Щекой к щеке. Он вновь посмотрел на Луну. Самым удивительным было то, что яркая золотая Луна светила теперь как-то по-новому.
Снаружи, на улице, стояли Станфорд и Риггз. Они смотрели на огромный дом, возвышавшийся над деревьями.
— Он теперь там,— сказал Станфорд,— Все спокойно, значит, все должно быть хорошо.
— Он плакал в саду,— отозвался Риггз,— Он в ужасе побежал в дом. И, должно быть, перестал плакать, только когда она вошла.
Станфорд кивнул.
— Я боялся, что мы опоздали с этим, но, по правде говоря, даже не представляю, как можно было сделать это раньше.
Любое внешнее воздействие разрушило бы все, чего он достиг. Ее появление действительно было необходимо. Теперь все хорошо. Время выбрано верно.
— Вы уверены, Станфорд?
— Уверен. Конечно уверен. Мы создали и натренировали андроида. Мы снабдили ее личность глубоким чувством материнства. Она знает все, что следует делать. Она почти человек и практически абсолютно схожа с обычной человеческой матерью восемнадцати футов ростом. Мы не знали, как выглядела мать Янга, и надеялись лишь на то, что он тоже не помнит ее. С годами его память идеализировала образ. Это все, что мы могли сделать. Мы создали идеальную мать.
— Если только это сработает.
— Сработает,— заверил Станфорд.— Несмотря на нехватку времени, мы методом проб и ошибок определили верное направление поиска. Так что все будет в порядке. До сих пор он сражался один. Теперь он может прекратить борьбу и снять с себя ответственность. Этого достаточно, чтобы провести его через самую трудную часть проблемы и перенести его в безопасное и защищенное второе детство, которое у него должно быть. Теперь пришла пора расслабиться и наслаждаться жизнью. Есть тот, кто будет думать и заботиться о нем. Возможно, он продвинется несколько дальше… почти приблизится к колыбели. И это хорошо, чем дальше он зайдет, тем в большей степени очистится память.
— А потом? — волнуясь, спросил Риггз.
— Потом он сможет снова пройти путь взросления.
Они стояли и молча наблюдали.
В огромном доме огни в окнах кухни светились уютом.
«Я тоже…— думал Станфорд.— Когда-нибудь… И мне предстоит то же самое… Янг указал путь нам, миллиардам,— здесь, на Земле, и по всей Галактике. Он проложил дорогу. Будут другие, и им окажут больше помощи. Мы научимся делать это лучше.
Нам есть над чем поработать.
Еще тысяча лет или около того — и я тоже отправлюсь обратно, в свое детство,— обратно к колыбели, детским мечтам, под защиту материнских объятий…»
Будущее наконец перестало его пугать.
СПОКОЙНОЙ НОЧИ, МИСТЕР ДЖЕЙМС
К нему стала возвращаться память.
Он снова вступал в жизнь из небытия.
Он вдохнул запах земли и ночи и услышал шепот листвы на насыпи. Легкий ветерок, шелестевший листьями, коснулся его своими мягкими неясными пальцами, словно проверяя, не сломаны ли у него кости и нет ли синяков и ссадин.
Он присел, уперся руками в землю, пытаясь сохранить равновесие, и стал вглядываться в темноту.
Его зовут Хендерсон Джеймс. Он человек и сидит где-то на планете, которая называется Земля. Ему тридцать шесть лет. Он известен в своем кругу и неплохо обеспечен. Он живет в родительском доме на Саммит-авеню — вполне приличный район, хотя и утративший за последние двадцать лет часть своей фешенебельности.
По дороге на насыпи проехала машина, заскрипев шинами по асфальту. На мгновение ее фары осветили верхушки деревьев. Вдалеке, приглушенный расстоянием, захныкал клаксон, где-то тоскливо лаяла собака.
Его зовут Хендерсон Джеймс. Если это верно, то почему же он здесь? Зачем Хендерсону Джеймсу сидеть на склоне насыпи, прислушиваясь к шелесту листьев, хныканью клаксона и лаю собаки?
Случилось что-то неладное. Если бы только он вспомнил, что именно, то понял бы все.
Нужно что-то сделать.
Он сидел, вглядываясь в темноту, и вдруг почувствовал, что его знобит, хотя ночь была теплой. Из-за насыпи доносился шум ночного города, скрип шин удалявшегося автомобиля и приглушенный ветром гудок, какой-то человек прошел рядом по улице, и Джеймс прислушивался к звукам его шагов, пока они не утихли совсем.
Что-то случилось. Он должен что-то сделать. Он уже начал это делать, но какое-то необъяснимое происшествие помешало ему, привело его сюда на насыпь.
Он проверил, все ли в порядке. Одежда — шорты, рубашка, ботинки на толстой подметке, часы и сбоку в кобуре револьвер.
Револьвер!
Ему нужен был револьвер.
Он охотился за кем-то, охотился с оружием.
Искал кого-то, кто затаился в темноте, кого надо убить.
И тут он вспомнил. Вспомнил — и удивился странному, методичному, шаг за шагом продвигающемуся вперед способу мышления, вернувшему ему память. Сначала имя и основные сведения о себе. Потом осознание того, где он находится, и вопрос, почему он здесь. И наконец, револьвер и мысль о том, что им нужно воспользоваться. Логический способ мышления, совсем как в букваре.
Я человек.
Я живу в доме на Саммит-авеню.
Дома ли я сейчас?
Нет, я где-то на насыпи.
Почему я здесь?
Ведь обычно человек рассуждает не так. По крайней мере, нормальный человек так думать не станет. Человек мыслит обрывками фраз, преодолевает преграды, а не обходит их.
Оно страшновато, такое мышление «в обход», неестественно, неправильно и совершенно бессмысленно. Но ведь не менее бессмысленно и то, что он очутился здесь и совершенно не помнит, как попал сюда.
Джеймс медленно встал и ощупал себя. Его одежда не испачкана — она чиста и не измята. Его не избили и не выбросили из машины — на теле ссадин нет, лицо не повреждено, и чувствует он себя неплохо.
Ухватившись за ремень, он сдвинул кобуру на бок, затем вынул револьвер и проверил его своими ловкими и умелыми пальцами. Револьвер был в полном порядке.
Джеймс поднялся по склону насыпи, нетвердой походкой пересек дорогу и ступил на тротуар, тянувшийся вдоль ряда новых одноэтажных домов с верандами. Услышав шум приближающегося автомобиля, он сошел с тротуара и спрятался за кустами. Он сделал это осознанно, и ему стало немного стыдно своего поступка.
Машина проехала мимо, и никто не заметил его. Он понял, что его не заметили бы, даже если бы он остался на тротуаре.
Ему не хватает уверенности в себе. Вот в чем дело. В его жизни есть пробел — таинственное происшествие, которое он не может вспомнить. Это и подорвало твердую и прочную основу всего его существования, сделало его поступки бессмысленными, мгновенно превратило его в пугливое животное, которое бежит и прячется при виде человека.
Это и что-то еще, заставившее его думать «в обход».
Он все еще сидел в кустах, следил за улицей и тротуаром, не теряя из виду белые, призрачные дома с их палисадниками.
Пуудли сбежал, вот почему Джеймс прячется в палисаднике перед домом мирно спящего и ничего не подозревающего горожанина, вооруженный револьвером, готовый помериться умом, силой и ловкостью с самым кровожадным и злобным существом, обнаруженным в Галактике.
Любой пуудли опасен. Его нельзя держать у себя. Существует даже закон, запрещающий держать не только пуудли, но и ряд других инопланетных животных, гораздо менее опасных, чем пуудли. Закон этот вполне справедлив, и никто — прежде всего он сам — не станет его оспаривать.
А теперь пуудли на свободе и прячется где-то в городе.
Джеймс похолодел при одной мысли об этом, представив себе, что может произойти, если он не выследит этого инопланетного зверя и не прикончит его.
Хотя вряд ли можно назвать пуудли зверем. Он больше, чем зверь. Насколько больше, Джеймс как раз и собирался выяснить. По правде говоря, он узнал немного, далеко не все, что можно узнать; однако и этого оказалось вполне достаточно, чтобы привести его в ужас. Прежде всего он увидел, какой может быть людская ненависть, и убедился, до чего же она мелка, если постигнуть глубину, силу и дикую кровожадность ненависти пуудли. Это не слепая ненависть, бессмысленная и непоследовательная, которая ведет к поражению, а разумная, расчетливая, целенаправленная. Она приводит в движение умную, разящую без промаха машину, натравливая хитрого и кровожадного зверя на любое живое существо, не являющееся пуудли. Поведение пуудли подчинено закону самосохранения, заставляющему его опасаться всех и каждого. Он понимает этот закон так: безопасность гарантируется только… смертью всех других живых существ. Чтобы совершить убийство, пуудли не требуется никакого повода. Достаточно того, что другое существо живет, движется, этим самым оно представляет угрозу — пусть даже самую незначительную — для пуудли.
Конечно, это безумие, какой-то бессмысленный инстинкт, давно и глубоко укоренившийся в сознании пуудли. Впрочем, может быть, он лишен смысла не более, чем многие людские представления?
Пуудли давал, да и сейчас предоставляет ученым уникальные возможности для изучения поведения инопланетных существ. Получив разрешение, можно было бы наблюдать за пуудли на их собственной планете. Не имея такой возможности, легко наделать глупостей, а это может повлечь за собой серьезные последствия.
Джеймс похлопал рукой по кобуре, как будто револьвер — гарантия того, что он справился с поставленной задачей. Ему было ясно, что следует предпринять: он должен найти пуудли и убить его еще до наступления утра. Ведь пуудли начнет размножаться. Он уже давно готовился к этому, и теперь оставались считанные часы до появления на свет десятков его детенышей. Пуудли размножается почкованием. Через несколько часов после того, как раскроются почки на его теле, маленькие пуудли разбегутся в разные стороны. Они вырастают очень быстро, и если крайне трудно захватить одного пуудли, скрывающегося где-то во чреве громадного спящего города, то обнаружить и изловить его многочисленных детенышей просто невозможно.
Итак, сегодня или никогда!
Сегодня пуудли не станет убивать каждого встречного. Сейчас зверю необходимо лишь одно — найти укромное место, где он мог бы без помех посвятить себя воспроизведению потомства.
Пуудли хитер. Он наверняка выбрал себе убежище еще до того, как совершил побег. Он не стал бы терять драгоценное время на поиски подходящего места и на запутывание следов. Пуудли точно знал, куда надо идти, и теперь он давно там. Почки выступают на его теле, увеличиваясь и набухая.
Во всем городе есть только одно место, где инопланетное животное может укрыться от любопытных глаз. И человеку, и пуудли нетрудно догадаться, где оно. Но вот вопрос: знает ли пуудли, что человек может его обнаружить? Может быть, пуудли недооценивает человека? Или, наоборот, зная, что человек способен разгадать его план, попробует укрыться в другом месте?
Джеймс выбрался из кустов и пошел по тротуару. На углу при мерцающем свете фонаря он прочитал название улицы. Оказывается, цель ближе, чем можно было надеяться.
В зоопарке царила тишина, и только время от времени раздавался леденящий душу вой, от которого волосы становились дыбом.