А во второй половине были представлены местные дизайнерские одежонки, вещи, связанные какими-то умелыми американками, и там было необычно и интересно. Женщины в Америке, как я убедилась, делятся на тех, кто не понимает, как пришить пуговицу (реально не понимает: голова не усваивает, руки вяло повисают вдоль туловища; клянусь, сама сталкивалась), и на тех, кто невероятно виртуозен в деле шитья и вязания; просто асы и монстры. Вот тут широко были представлены асы и монстры.
Так что я воспламенилась, купила вон то и еще вон то. И два шарфика. И широкий серебряный браслет, такой удобный, словно он резиновый или шерстяной. И уже собиралась уходить, когда мой взгляд упал на кашемировый свитерок.
– Купи! – сказал внутренний голос.
– Чего это? Он китайский, – возразила я. – Развалится после первой стирки.
– Купи, – сказал голос.
– Он невозможного цвета, – сказала я. – Оливковый! С чем его носить? С красным? Это будет генерал советской армии. С синим? С джинсами? Мрак и депрессия. С черным – тупо. С желтым – я еще с ума не сошла. С коричневым – это для пенсионеров. С вишневым – можно, но у меня нет вишневой юбки, да и где ее взять? Тут всё песочные да «собачий зуб».
– Покупай, – настаивал голос.
– Он стоит двести долларов! – закричала я. – Китайский! Двести! Они обнаглели!
Я напомню, что на дворе стоял 1993 год, и двести долларов – это было как сейчас 350, а то и больше. Конечно, я его купила. Внутренний голос, как мы все знаем, имеет свой разум, свои резоны, свою, скрытую от нас, логику; он управляет нашей жизнью, ведя нас куда-то вон туда. Если его слушать – необязательно придет счастье. Но если не послушаться – счастья точно не будет.
Вот, например, он отлично знает – в отличие от вас – кого вы должны любить.
– Люби вот этого, – говорит он.
– Чего это? – думаете вы.
– Люби его! – говорит голос.
– Да с чего это? Он какой-то некрасивый!
– Люби, – говорит голос. – Все красавцы померкнут, будут, как пыль на ветру.
– Да у него характер какой-то противный.
– Люби, и увидишь: это лучший характер на свете.
– И шутки у него дурацкие!
– Будешь веселиться, даже вспоминая! Хохотать будешь!
– Да это бесперспективно! Я не буду счастлива!
– Будешь любить – будешь счастлива, – говорит голос.
И так именно и случается.
Так вот, купила я свитерок и дома рассмотрела. Все в нем было неправильно. Он был плотный, двойной, что ли, вязки, с изнанки красивее, чем с лицевой стороны – серо-шалфейный, такой всякий бы схватил. Но лицевая сторона была откровенно оливкового цвета, именно цвета фаршированных оливок, грудой наваленных в тазике в кулинарном отделе магазина. Так что надевая его, я чувствовала, что он нафарширован мною. Крой у него был свободный, сверху шире, чем внизу, честно говоря, это был мешок. К моему цвету лица он тоже был не очень. То есть так: пока я его не надевала, цвет лица у меня был хороший. А как только я фаршировала собой этот китайский мешок – так цвет лица у меня необъяснимо портился.
Я стала его носить. Он был теплый, но в нем было совершенно не жарко. Он был мешком, но его как-то получалось носить с чем угодно. Снимать его не хотелось. Он не мялся. Он не пачкался. Наконец я постирала его, – постирала, встряхнула, и он высох. Гладить его было не нужно.
В какой-то момент у него, как у всякого кашемира, на груди и рукавах появились катышки.
– Ага! – подумала я. – Ты все-таки такой же, как все.
Взяла бритвенный станочек и побрила свитер. Больше катышки не возникали.
Я носила китайское чудо год, два, три, и он мне стал надоедать. Сколько можно?
– Почему ты не синий? Почему не шоколадный? – спрашивала я с раздражением. Я покупала себе другие вещи, красивее, моднее и лучше, но проклятый свитер все время попадался мне под руку в шкафу и предпочитался. Я засунула его в шкаф подальше. Он выходил из глубин и надевался на меня. Тогда я решила уничтожить его. Для этого я спала в нем – как раз стояла зима и в доме было холодно. Кашемировый свитер, если в нем спать, уже через неделю можно выбрасывать. Но мой ничто не брало.
Шли годы. Да чего годы, десятилетия шли. Я уехала из Америки в Москву, где у меня было много полок в шкафах и много разнообразных кофточек и свитеров. Оливковый затерялся среди них. Периодически я перебирала и перетряхивала свою одежду, и часто оказывалось, что в шкафу орудовала моль, кормя своих деточек лучшими кусочками моих приобретений. Оливковый свитер эти скоты обходили стороной.
Наконец, внутренний голос сказал мне:
– Ну хорошо. Пойдем на крайние меры. Свари его в стиральной машине. Потом отжим на самой большой скорости. А потом в сушильную его, и пусть он там часок покрутится.
Мысль была интересная: я только что так загубила другой свитерок, любимый и ценимый. После стирки в машине он стал размером 20×20 см, то есть и на котенка не налез бы. От горя и ужаса я даже закричала. Это вот, представить, если муж пошел в магазин весь такой высокий и красивый, а вернулся росточком с полугодовалого ребенка. Хотя и купил все правильно, как было велено.
И я сварила оливковый, как мне подсказал внутренний голос. Вы уже догадались. Он не дрогнул. Чуть, может быть, плотнее стал, но если не знать, каким он был в юности, то и не скажешь, где он побывал.
Заплатила я за него в свое время 200 долларов. То есть за 22 года – разделите там в столбик, – это получается меньше десяти долларов в год он мне обошелся. Я не понимаю китайцев. Как у них рост экономики при таких раскладах получается? Так, а мне что делать? Это навеки, да? И, судя по всему, отдать его бомжам или другим нуждающимся не получится. Он вернется, он меня найдет, он придет, ночью, вскарабкается по стене дома на высокий мой этаж, распластается за окном, раскинув рукава, нашаривая форточку, щель в откинутой фрамуге, приоткрытую для воздушного тока створку окна. Такая вот любовь.
Витя
Все равно болею, делать нечего, читаю интернет. Что узнала?
Ельцин умер в 1996 году, а до 2000 года правил его двойник. Власти скрывают. Ну, это мне еще когда таксисты рассказывали. Это общеизвестно. Царя в России обязательно подменяют. Петр Первый съездил на запад, в Англию и Голландию, и его там подменили. Вернулся совершенно другой человек.
Емельян Пугачев тоже был на самом деле Петром Третьим, но власти скрывали. Про Александра Первого, который не умер, а стал Федором Кузьмичом, тоже все знают, даже говорить смешно.
Путина тоже подменили. То есть помимо того, что у него четыре двойника, он еще и не Путин, примерно с 2006 года. А Витя. Нами управляет Витя. Потому что тот, настоящий Путин, он был не такой, он «обещал: удерживать цены на ЖКХ, цены на бензин, бороться с коррупцией, дать людям доступное жилье.» А Витя цены не удерживает.
(Тут маленькая закавыка: не вполне понятно, как в рамках этой логичной и убедительной теории объяснить недавнее исчезновение президента из всех СМИ на десять дней? Ладно, Витя заболел или еще что, но как же четыре его двойника? У всех сразу отпуск, что ли? Я не понимаю.)
А сегодня узнала, почему я болею. И вы все тоже почему болеете. Это потому, что лекарств никто не покупает, так власти и «решили пустить вирус».
Мне нравится, что в нашем бантустане народ так близко, тесно, интимно переплетен с властью, мне дорого, что планы и задумки Кремля так прозрачны, так понятны народу, – тайные письмена, начертанные властителями, легко прочитываются слепыми подданными, шуршания и шепоты втекают в самое сердце народное.
Мы спим, и во сне нам открываются правды и судьбы. Что было, что сбудется, где живет дикобраз, где пасутся зебры, откуда ждать нашествия термитов, кто притворяется человеком, а сам, втайне, крокодил и Дух Смерти.
Недолго мы побыли с вами, белые люди, хватит, надоело. Вот доедим последний батат, сверкнем напоследок белыми зубами и уйдем во тьму.
Лаванда
На ярмарке купить бутылку постного масла – раз и два; времени не занимает, ни копаться не приходится, ни выбирать, ни думать, ни хмуриться: «нет, вон ту лучше… Нет, все-таки вот эту». Поэтому продавщице скучно, покупатели не задерживаются, а поговорить-то ей охота.
– В этом году картошка вся пропала, не знаю, что есть будем, – задерживает меня разговором, сразу начинает.
– Да?
– Да, вся пропала. Она еще во‑от такая, я ее тяну – а на ней уже два жука! Откуда взялись, я прям не знаю, сотни их, сотни. В прошлом году я лаванду сажала, так она их отпугивала. А зимой чё-т вся лаванда погибла, теперь вот я не знаю прямо. Вот сотни их так и ползут! Я – перчатки, маску, – и прыскаю! На каждый куст! Сколько яду перевела…
– А почему лаванда погибла?
– А не знаю! – оживляется еще больше. – Снегу мало было, вот наверно поэтому. Прошлые годы росла прекрасно. А в этом году не стало ее, и ползут!
Вид у нее такой довольный, как будто ползут не жуки, а это внуки с подарками понаехали; вообще, народ, как я заметила, страшно любит происшествия: мор, глад, трус, потоп и нашествие саранчи; не в реальной жизни любит, в реальной он либо борется и прыскает, как эта крепкая и довольная Нина Петровна, либо пьет и плачет; не в реальной, а вот в этой, литературной, рассказываемой, придумываемой и расцвечиваемой своей жизни. Это эпосы стоят в белых фартуках, эпосы. Только начни с ними про их жизнь, только прояви интерес чуть больший, нежели пересчитать сдачу, – все, заструилась Калевала ли, Илиада ли: и что погибло, и что разрушилось, и как ехали деньги везли от продажи рюкзаков, а под Новгородом бандиты с оружием: стой, вылезай! а я им: ребяты, деньги берите, но не стреляйте! я вам в матери гожусь, ребяты!..
Нина Петровна торгует от ПБОЮЛа, цивилизованно, с бейджиком на фартуке. А рядом, на перевернутой таре, обмахивается веером частный сектор: красавица дряхлых лет, вот просто красавица: кожа тонкая, бледная, глаза яркие, шиньон, правда, сполз немножечко со лба набок, но так она и человек простой, подмосковный, не Кобзон. Говорит, что ей восемьдесят три, и не понять, в чем кокетство, прибавила себе или убавила? Торгует яйцами и отходящими, последними, трепаными пионами.
– Сто километров везла – не разбила!
– Это у вас домашние?
– Домашние! Такие нежные! Последний десяток остался, все разобрали.
– А они свежие? Когда снесены?
Задумывается на лишнюю секунду. Сейчас соврет.
– Три дня назад! Свежайшие! Или вот цветочки возьмите, цветочки у меня изумительные!
Яйца несколько в говне, пионы уже клонятся долу, не жильцы.
– Ладно, давайте яйца. Почем они?
– Сто пятьдесят рублей.
– О боже.
– Сто пятьдесят. Надо бы сто шестьдесят! Держу цену, не повышаю, а надо бы! Пшеница ведь дорожает, другие повышают, я не повышаю, и что это я такая?.. Но вы знаете, что я вам скажу: тут все, буквально все полезное. Вы когда яйцо будете есть, вы пленочку себе на глаза наложите, она всё лечит.
– Пленочку?!
– Да, вот когда яйцо разобьешь, там под скорлупой есть такая, знаете, пленочка. Вот так вот ее возьмите и вот сюда, – оттягивает нижнее веко и показывает, куда накладывать говенную пленочку. – Все глазные болезни лечит.
– Какие же именно?
– Ну какие… Всякие! Катаракту, глаукому. Мне вот восемьдесят три, и я читаю без очков!
– Драгоценная моя, – говорю ей, – это что-то вы не то говорите. Катаракта – это помутнение хрусталика, это вещь необратимая. Это все равно как вы бы пытались из вареного яйца снова сделать сырое.
– Ну как же… Мне же и врач сказал… У вас, сказал, совершенно здоровые глаза… А потому что я каждый день пленочку…
И сидит на пластиковом ящике такая красивая, растерянная… Зря я, наверно, ее сказку разрушила. Надо было согласиться, покивать головой, поблагодарить, поахать, встроиться в это цветущее мракобесие, провалиться в средневековье, а там, глядишь, откроется и волшебный гербарий: сон-трава, разрыв-трава, приворот-трава… и все будет хорошо, и мы будем смотреть ясно, жить долго и победим лютого ворога лавандой.
Муджадра
Я не люблю здоровый образ жизни: очень много бессмысленного труда приходится затрачивать, а результат? Неочевидна связь между ведением здорового образа жизни и обретением здоровья.
И то сказать: вот буквально только что – судя по обилию появившихся статей – в моду вошло есть жир. Жир! – от одного этого слова все бывалоча бледнели и оседали на пол, а нынче – погляди в окно! – все только и интересуются, как съесть побольше жира – сала, масла, белой оборочки с ветчины, которую раньше отрезали и отодвигали на край тарелки со страхом. Давай бекон, давай прожилки, вот эти холестериновые бляшки давай, творогом жирным чтоб чавкать и истекать, кефир мне, девушка, шестипроцентный! – как нет шестипроцентного?! тогда сметану 30-процентную, нет, постная не пойдет.
Мы, предвижу я, с новым интересом взглянем на братскую Украину как источник розового с чесночком, со шкуркой. В крупной соли. А она – на нас. А то – газ, газ. А вот и не газ. Белоруссии тоже приготовиться. Вместе выпьем, вместе и закусим, верю.
Раньше, помню, главной задачей медицины считалось мучить человека в том направлении, чтобы он вкусного не ел. Мясо – ужас. Сливочное масло – да вы с ума сошли. Помню, в одном американском журнале, типа Ньюсуик, была реклама какого-то лекарства, снижающего уровень холестерина, якобы образовывавшегося в организме в результате вкусных ужинов при свечах с филе-миньоном и каберне-совиньоном.
На полосной фотографии, сопровождавшей рекламный пакет, два старика с хорошими зубными имплантами хохотали от счастья, обняв друг дружку: он ее, а она – его. Якобы их любовь пережила бури и искушения, и они любят друг друга, как и шестьдесят лет назад; да ни в жисть не поверю; на его-то месте я бы точно завела вторую семью, а то и две, не говоря уже о промежуточных и временных сиренах, которые бы нарушали этот отвратительный союз; впрочем, я отвлеклась. Носители имплантов, стало быть, счастливо стискивали друг дружку остеопорозными руками, так как приобрели по рецепту лекарство, снижающее холестерин. Пусть так.
Но это же Америка, страна юристов, from sea to shining sea. Ниже мелким, мельчайшим шрифтом шел дисклеймер: побочные эффекты от чудо-лекарства. Я добыла лупу и прочла.
Лекарство для снижения уровня холестерина в организме имело следующие побочные действия:
– выпадение волос без надежды на их повторное прорастание;
– облезание кожи с шелушением, краснотой, зудом и чешуйчатой лекарственной экземой;
– слепота временная и иногда (в 12 процентов случаев) постоянная;
– глухота постоянная;
– в отношении репродуктивных органов: сухость влагалища и, помнится, выпадение матки у женщин, и – от частичного до полного исчезновения потенции – у мужчин.
О потере памяти, остеопорозе (ломкости костей в результате вымывания кальция) и ранней деменции стоит ли говорить. Зато уровень холестерина снижался на много, много процентов! Было от чего хохотать-то!
При этом производитель честно заявлял, что прямой связи между этим уровнем и предупреждением инфаркта не наблюдается; продолжительность жизни тоже – нет, не увеличивается. Но уровень-то низкий! Ура-ура!
А теперь, значит, ешьте полезный жир.
А сегодня была я в одном заведении, до которого новая жировая религия еще не докатилась; они по старинке работали на шарлатанском понятии «детокс». Все у них служило этому мифическому детоксу, например; «Тар-Тар из Лосося с авокадо, манго и рукколой в апельсиновом соусе». «Лосось» с прописной буквы это не потому, что это его фамилия, а это такая особая рестораторская манера – так, в меню была «Куриная Грудка» и даже «Два Яйца».
Гуакамоле с водорослями Нори тоже были детокс; Салат из Свеклы с какой-то херней тоже, и даже Муджадра тоже была детокс.
Не спрашивайте у меня, кто такая Муджадра. Главное, каждое пятое блюдо обладало необыкновенной способностью выводить из организма воображаемые шлаки. По-моему, гениальная разводка, достойная жуликов, воспетых О’Генри: «Три доллара?! Свинец, из которого сделано это золото, и тот стоит дороже!»
В юности мы все время натыкаемся на слезливых старух, которые, вздыхая, поучают нас: «Главное, доча, здоровье. Здоровье, доча, береги!» А как шестнадцатилетняя доча должна его беречь, здоровье-то это? Которого девать некуда? И которое хочется развеять по ветру, растратить щедрой рукой, пустить колесом под горку! Как?