Филипп, увидев, что конь норовист и неспокоен, обошёл его кругом, держась поодаль.
— Да, — сказал он, — выглядит отлично. Ну-ка, покажите, как он двигается.
Филоник сделал несколько шагов к коню. Тот заржал — звонко, как боевая фанфара, — взвился на дыбы, подняв повисшего на узде конюха и замахал передними копытами. Торговец выругался и ближе подходить не стал; конюх усмирил коня. По красной уздечке словно краска потекла; а с губ коня упало несколько капель крови.
— Гляньте-ка, какие удила, — удивился Александр. — С шипами!..
— Похоже, его и этим не удержишь, — небрежно сказал рослый Филот. — Красота это ещё не всё.
— А всё-таки он голову поднял! — Александр подался вперёд.
Мужчины шагнули за ним следом, глядя через него: ростом он был едва по плечо Филоту.
— Ты видишь, какой у него характер, государь! — Филоник старался изо всех сил. — Такого коня можно научить вставать на дыбы и бить врага…
— Лучший способ добиться, чтобы коня под тобой убили, это заставить его показать брюхо, — резко ответил Филипп. Потом обратился к сухопарому, кривоногому человеку, стоявшему рядом: — Попробуешь, Язон?
Царский конюший подошёл к коню спереди, говоря что-то мягко, успокаивающе. Конь подался назад, переступил напряжённо, вращая глазами… Конюший щёлкнул языком и сказал твёрдо:
— Ну, Гром, малыш…
При звуке своего имени, конь казалось содрогнулся от подозрения и злобы. Язон снова заговорил что-то нечленораздельное, просто звуки. Потом сказал конюху:
— Держи ему голову, пока я сяду. С этим ты и один должен управиться.
Он стал подходить к коню сбоку, собираясь ухватиться за основание гривы. Это единственный способ вскочить верхом, если нет копья, чтобы опереться на него и подпрыгнуть. Если бы был чепрак, то сидеть было бы удобнее — и красивее тоже, — но никакой опоры для ноги и он бы не дал. А подсаживают только стариков… И персов; все знают, какие они неженки.
В последний момент его тень промелькнула перед глазами коня. Конь резко рванулся, развернулся и ударил задними копытами, едва не попав в Язона. Язон отшагнул и посмотрел на него сбоку, сощурившись и скривив рот. Царь встретился с ним взглядом и поднял брови.
Александр, смотревший на это, затаив дыхание, обернулся к Птолемею и сказал с отчаянием:
— Он же его не купит!
— А кто ж такого купит? — удивился Птолемей. — Я вообще в толк не возьму, зачем его показывать стали. Ксенофонт не купил бы. Ты ж только что его цитировал: пугливый конь не позволит тебе навредить врагу, а тебе навредит выше головы.
— Пугливый?.. Он?.. Да я в жизни не видал коня смелее! Он же боец… Ты посмотри, как его били, даже под брюхом рубцы. Если отец его не купит — тот мерзавец с него шкуру сдерёт, с живого. Это ж у него на морде написано.
Язон попытался ещё раз. Но не успел даже подойти к коню, как тот начал лягаться. Язон посмотрел на царя, царь пожал плечами.
— Он же тени боится, даже своей, — горячо сказал Александр Птолемею. — Неужели Язон не понимает?
— Он и так понял вполне достаточно, он в ответе за царскую жизнь. Ты бы поехал на войну на таком коне?
— Да! Я бы точно поехал. Тем более на войну.
Филот поднял брови, но переглянуться с Птолемеем ему не удалось.
— Ладно, Филоник, — сказал Филипп. — Если это лучший конь в твоей конюшне, то давай не будем тратить время. У меня много дел.
— Государь, дай нам ещё чуточку времени. Он играет, не набегался. Сытый, весёлый…
— Я не стану платить три таланта за то, чтобы сломать себе шею.
— Господин мой, только для тебя… Я назначу другую цену…
— Мне некогда!..
Толстые губы Филоника вытянулись в узкую полоску. Конюх, изо всех сил повиснув на шипастой узде, начал разворачивать коня, уводить. Александр воскликнул громко:
— До чего обидно! Самый лучший конь!
Этот возглас, злой и убеждённый, прозвучал дерзким вызовом; люди стали оглядываться на него. Филипп тоже повернулся к сыну, удивлённый. Никогда ещё, как бы ни было плохо, сын не грубил ему на людях. Ладно, он оставит это до лучших времён. Конюх уходил, уводя коня.
— Здесь никогда не было коня лучше этого! И всё что ему нужно — обращаться с ним по-человечески!.. — Александр вышел на поле. Друзья его, даже Птолемей, от него отстали: уж слишком далеко он зашёл. Вся толпа смотрела, затаив дыхание. — Конь один на десять тысяч, а его забраковали!..
Филипп, оглянувшись снова, решил, что мальчик просто не понимает, насколько оскорбительно его поведение. Он же — как жеребёнок норовистый; слишком горяч стал с тех пор как совершил два своих ранних подвига; они ему в голову ударили. Самые лучшие уроки человек преподаёт себе сам, — подумал Филипп. И сказал:
— Язон тренирует лошадей уже двадцать лет. А ты, Филоник? Давно?
Торговец переводил взгляд с отца на сына. Сейчас он себя чувствовал канатоходцем на верёвке.
— Ну что тебе сказать, государь? Меня этому с детства учили…
— Слышишь, Александр? Но ты думаешь, у тебя лучше получится?
Александр посмотрел не на отца, а на Филоника. Взгляд был такой, что торговец отвёл глаза.
— Да. С этим конём получилось бы.
— Прекрасно, — сказал Филипп. — Если сумеешь, он твой.
Мальчик жадными глазами смотрел на коня, приоткрыв рот. Конюх остановился. Конь фыркнул, повернув голову.
— Ну а если не сумеешь? — весело спросил царь. — Каков твой заклад?
Александр глубоко вдохнул, не сводя глаз с коня.
— Если я на нём не проеду, то заплачу за него сам.
Филипп поднял густые чёрные брови.
— Три таланта?
— Да.
Мальчику только что назначили денежное содержание; такую сумму ему придётся отдавать ещё весь следующий год, а самому почти ничего оставаться не будет.
— Ты на самом деле готов на это? Я ведь не шучу!..
— Я тоже.
Теперь, перестав тревожиться за коня, он увидел, что все на него смотрят: офицеры и вожди, конюхи и торговцы; Птолемей, Гарпал и Филот; и мальчишки, с которыми он провёл это утро… Высокий Гефестион, который двигался так хорошо, что всегда привлекал внимание к себе, шагнул вперёд, оказавшись перед остальными. На миг их глаза встретились.
Александр улыбнулся Филиппу:
— Значит поспорили, отец. Конь в любом случае мой, а проигравший платит, так?
Вокруг царя раздался смех и шум рукоплесканий; от радости и облегчения, что всё так хорошо обернулось. Только Филипп, пристально смотревший на сына, разглядел, что это улыбка, какая бывает в бою. И ещё один человек это знал, но на него никто не обратил внимания тогда.
Филоник, почти не в силах поверить в столь удачный поворот судьбы, заторопился перехватить мальчишку, который пошёл прямо к коню. Выиграть он конечно не может, но надо позаботиться, чтобы хоть шею себе не свернул… А что царь возьмёт эту заботу на себя — надежды не было.
— Мой господин, ты сейчас убедишься…
Александр оглянулся на него.
— Уйди.
— Но, господин мой, когда ты подойдёшь…
— Уйди!.. Вон туда, под ветер. Чтобы он не только не видел тебя, но чтобы и духу твоего здесь не было, понял? Ты уже достаточно постарался.
Филоник заглянул в побледневшие, расширенные глаза — и без звука пошёл точно туда, как ему было велено.
Только теперь Александр сообразил, что забыл спросить, когда коня назвали Громом и было ли у него прежде какое-нибудь другое имя. Конь уже ясно сказал, что слово «Гром» связано для него с тиранией и болью. Значит ему нужно новое имя… Он обошёл коня, так что тень осталась за спиной, глядя на рогатое пятно под чёлкой.
— Быкоглав, — сказал он, перейдя на македонский, на язык любви и правды, — Букефал, Букефал…
Конь поднял уши. Этот голос был не похож на те ненавистные, какие он знал. Но что дальше? Людям он больше не верил. Он фыркнул и ударил копытом, предупреждая.
— Наверно царь жалеет, что послал его на это дело, — сказал Птолемей.
— Он под счастливой звездой родился, — возразил Филот. — Хочешь, поспорим?
— Я его забираю, — сказал Александр конюху. — Ты можешь быть свободен.
— О нет, господин мой! Только когда ты сядешь, господин мой… Ведь с меня же потом спросят!..
— Никто ничего не спросит, конь уже мой. Ты просто отдашь мне узду, только не дёргай. Я сказал, дай сюда!.. Живо!
Он взял поводья и сразу отпустил их, поначалу только слегка. Конь фыркнул, потом повернул голову и понюхал его. Правое переднее копыто беспокойно рыло землю. Он перехватил поводья в одну руку, а свободной погладил потную, влажную шею; потом перехватился за оголовье уздечки, так что колючие удила совсем перестали тревожить. Конь чуть подвинулся вперёд. Он сказал конюху:
— Уходи вон в ту сторону. Не маячь перед глазами.
Теперь он потянул голову коня навстречу яркому весеннему солнцу. Тени оказались за спиной, их больше не было видно. А он купался в ароматах конского пота и дыхания.
— Букефал, — позвал он тихо.
Конь потянулся вперёд, стараясь увлечь его за собой; он слегка натянул поводья. На морде сидел слепень — он согнал, проведя ладонью сверху вниз, до мягкой губы. Конь порывался идти дальше, словно прося: «Давай поскорее убежим отсюда».
— Да, — сказал он, погладив коню шею, — Да. Но всему своё время, Букефал. Когда я скажу, мы уйдём. Но убегать — это не для нас с тобой.
Надо скинуть плащ, мешает. Пока рука была занята пряжкой, он продолжал разговаривать, чтобы конь помнил только о нём.
— Ты только подумай, кто мы такие: Александр и Букефал!..
Но вот плащ скользнул за спину, упал на землю… Он провёл рукой по спине коня. Наверно почти четырнадцать ладоней, для Греции очень высокий конь; а он-то привык к тринадцати… Этот почти такой же высокий, как у Филота, который без конца хвастается своим. Чёрный глаз повернулся в его сторону.
— Ти-ихо… ти-ихо… сто-ой… Я тебе скажу, когда.
Собрав свободные поводья в левой руке, он ухватился за гриву на крутой шее, а правой взялся за холку. Конь напрягся, побежал… Он пробежал с ним рядом несколько шагов, чтобы уловить момент, потом прыгнул, перебросил правую ногу… Есть!
Веса конь почти не ощутил. Но ощутил неколебимую уверенность всадника, непреодолимую доброту его рук и сдержанную, но непреклонную волю. Эту волю он понимал — он и сам был такой, — и знал, какова она бывает у людей. У этого была невероятная, нечеловеческая. Людям он не подчинился, но был согласен подчиниться богу. Поначалу толпа наблюдала молча. Эти люди знали коней, и понимали, что этого пугать нельзя. В тишине слышалось только взволнованное дыхание массы людей. Они ждали, что вот сейчас конь придёт в себя, и были уверены, что в лучшем случае он унесёт мальчишку; были готовы рукоплескать, если малыш сможет удержаться, пока конь не устанет… Но он держал коня в руках, тот ждал его приказа… Зазвучали удивлённые голоса. А когда он наклонился вперёд и с криком ударил коня пятками, когда они рванулись вниз к заливным лугам — поднялся рёв. Они исчезли вдали; только облако пыли потянулось вслед, обозначая их путь. Их долго не было, потом они наконец появились. Солнце было у них за спиной, так что тень прямо перед глазами. И копыта триумфально втаптывали эту тень в землю, словно ноги фараона на барельефе, топчущего попранных врагов.
На конском поле они перешли на шаг. Конь фыркал и встряхивал уздечку. Александр сидел свободно, как учил Ксенофонт, — ноги прямо книзу, — держался бёдрами, расслабив ногу от колена. Он ехал к помосту, но его кто-то уже ждал внизу… Это был отец.
Он спрыгнул по-кавалерийски, перекинув ногу через шею коня и повернувшись к нему спиной. На войне такой способ считается самым надёжным, если только конь позволяет. Этот помнил всё, чему успел научиться когда-то в добрых руках. Филипп протянул обе руки — Александр шагнул навстречу и обнял его.
— Только смотри, отец, чтобы мы ему рот не дёргали, — сказал Александр. — Ему больно.
Филипп похлопал его по спине. Он плакал; даже из слепого глаза катились настоящие слёзы.
— Сынок!.. — Слезы мешали говорить. Жёсткая борода была влажной. — Молодец, сын мой. Мой сын.
Александр ответил на его поцелуй. Сейчас казалось, что этот момент останется с ними навсегда.
— Спасибо, отец. Спасибо за коня. Я его буду звать Быкоглав.
Вдруг конь рванулся резко… К ним шёл Филоник; сияя улыбкой, рассыпаясь в похвалах и поздравлениях. Александр оглянулся и мотнул головой — Филоник ретировался. Покупатель всегда прав!..
Их окружила толпа, напирала…
— Отец, скажи им, чтобы держались подальше. Он пока не выносит людей. Мне придётся самому его обтереть, чтобы не простудился.
Занимаясь с конём, он держал рядом самого лучшего конюха, чтобы конь узнал его в следующий раз. Толпа осталась на поле. Потому, когда он вышел во двор конюшни — раскрасневшийся от скачки и от работы, растрёпанный, пропахший конским потом, — там было пусто. Только болтался без дела высокий мальчик, Гефестион, чьи глаза желали ему победы. Александр улыбнулся, показав, что узнал его. Гефестион улыбнулся в ответ, поколебался чуть, подошёл поближе — возникла пауза.
— Ты хотел на него посмотреть?
— Да, Александр. Это было так, словно он тебя знает. Я это чувствовал, как знамение. Как ты его зовёшь?
— Быкоглав.
Они говорили по-гречески.
— Это лучше, чем Гром. То имя он ненавидел.
— Ты живёшь где-то близко. Верно?
— Да, могу показать, прямо отсюда видно. Не эта первая гора, вон там, и не вторая — а за ними.
— Ты здесь уже бывал однажды, я тебя помню. Ты мне ремень помог закрепить… Нет, то был колчан. А отец твой тебя уволок.
— Я тогда не знал, кто ты.
— И эти горы свои ты мне тогда показывал. Я помню. А родился ты в месяц льва, в тот же год что и я.
— Верно.
— Ты на полголовы выше. Но у тебя и отец высокий, правда?
— Да, высокий. И дядья тоже.
— Ксенофонт говорит, рослого коня можно отличить при самом рождении, по длинным ногам. Когда мы оба вырастем, ты всё равно будешь выше.
Гефестион заглянул в доверчивые, искренние глаза. И вспомнил, как отец говорил, что если бы не тот наставник с кирпичной мордой, что морил его голодом и перегружал работой, то сын царя мог бы подрасти повыше. Надо было, чтобы кто-нибудь его защищал всё это время, чтобы какой-нибудь друг был рядом…
— Это неважно. Всё равно, на Букефала никто кроме тебя не сядет.
— Пойдём, посмотришь на него. Только слишком близко не подходи. Я вижу, мне придётся первое время всегда быть рядом, когда конюхи будут с ним заниматься.
Он вдруг обнаружил, что говорит на македонском. Они переглянулись — и рассмеялись оба.
Они ещё долго болтали, пока он не вспомнил, что собирался прямо из конюшни, как был, пойти к матери и рассказать ей последние новости. Первый раз в жизни он совершенно забыл о ней.
Через несколько дней он принёс жертву Гераклу. Герой всегда был настолько щедр и великодушен, что заслужил чего-то большего, чем козел или баран.
Олимпия согласилась. Если сын её ничего не жалел для Геракла, то она ничего не жалела для сына. Она беспрерывно писала письма всем своим подругам и родне в Эпир, рассказывая, как Филипп раз за разом пытался сесть на коня, но тот его сбрасывал, позоря перед народом; как конь был свиреп, словно лев, — но её сын укротил его. Она распаковала новый тюк тканей из Афин, предложила ему выбрать кусок для нового праздничного хитона. Он выбрал простую, тонкую белую шерсть; а когда она сказала, что это слишком скромно для такого великого дня, — ответил, что для мужчины в самый раз, то что надо.
К святилищу героя он нёс своё приношение в золотой чаше. Присутствовали и мать и отец, церемония была торжественная.
Произнеся подобающие обращения к герою, со всеми восхвалениями и эпитетами, Александр поблагодарил его за всё хорошее, что он сделал для людей, и закончил так:
— Каким ты был со мной, таким и оставайся. Будь благосклонен ко мне во всех моих начинаниях, по молитве моей.
Он поднял чашу. Полупрозрачная струя ладана полилась на пылающий костёр, словно янтарный песок; к небу поднялось облако благоуханного голубого дыма.