— Я всё понял. Ты мог обойтись и без свидетеля.
— Прекрасно. Завтра, если друзья твои уберутся, я стражу сниму. А сегодня можешь подумать, как дальше жить. Давно пора.
Он отвернулся. Стражник за дверью взял на караул… Филот, выходя следом, хотел было оглянуться, чтобы показать Александру свою поддержку и возмущение, — но, в результате, так и не посмотрел на него.
Шло время. Александр — он снова был свободен — обнаружил, что людей вокруг него стало гораздо меньше. Быть в моде — это иногда слишком дорогое удовольствие, даже для молодых… Теперь вся мякина отлетела, осталось только полноценное зерно. Он заметил всех, кто остался ему верен, и помнил их до конца жизни.
Через несколько дней его вызвали в малый парадный зал. Сказали только, что царь его ждет.
Филипп сидел на троне. В зале был судейский чиновник, несколько писцов и кучка людей, пришедших с тяжбами и ждавших аудиенции. Не сказав ни слова, царь показал сыну сидение ниже трона и продолжал диктовать письмо.
Александр постоял момент, потом сел. Филипп окликнул стражу у дверей:
— Пусть введут!
Четверо охранников ввели Феттала, в кандалах. Двигался он неуклюже, волоча ноги, скованные железом. Запястья под браслетами кровоточили. Он был небрит и нечесан, но голову держал высоко; и поклонился царю не более почтительно, чем если бы был здесь гостем сейчас. Александру поклонился точно так же; и никакого упрека во взгляде.
— Ну вот ты и здесь, — угрюмо сказал царь. — Если бы ты был порядочным человеком, то приехал бы отчитаться о своей миссии, верно?.. А был бы умным — убрался бы куда-нибудь подальше Коринфа, а?
Феттал чуть наклонил голову.
— Наверно ты прав, царь. Но у меня контракт в Коринфе, а я привык свои контракты выполнять.
— Жаль, устроители твои разочарованы будут, но выступать ты будешь в Пелле. Один. И это твоё последнее представление будет.
Александр встал. Все смотрели на него; теперь стало понятно, зачем его позвали.
— Да-да, — сказал царь. — Пусть Феттал на тебя поглядит. Это ты виноват в его смерти.
— Но он же человек искусства, человек Диониса!.. — Голос Александра звенел. — Он же священен… Неприкосновенен!..
— Вот пусть бы и занимался своим искусством…
Филипп кивнул судейскому, тот начал что-то писать.
— Он фессалиец!.. — напомнил Александр.
— Он уже двадцать лет афинский гражданин. И действовал как мой враг после подписания мира. Так что нет у него никаких прав, и он это прекрасно знает.
Феттал слегка качнул головой, глядя на Александра, но тот не сводил глаз с царя.
— Если воздать ему по заслугам, то завтра его повесят, — сказал царь. — А если хочет помилования — придется просить у меня… И тебе тоже придется!
Александр стоял окаменев, дыхание перехватило. Все глаза были устремлены на него
.
Он сделал шаг к трону…
Феттал с лязгом выдвинул ногу вперед и встал в героическую, мужественную позу, которой так восхищалась публика. Теперь все смотрели только на него.
— Нет уж, позволь мне самому ответить за всё! Посол не должен превышать своих полномочий, а я в Карии был слишком навязчив… Что же касается до выступления в мою защиту, вместо сына твоего я призываю Софокла. Слушай.
Он вытянул вперед обе руки в классическом жесте, который очень кстати обнажил его раны. Вокруг раздался тихий потрясенный шепот. У Феттала было больше лавровых венков, чем у любого олимпийского победителя; его имя знали все греки, даже и те, кто никогда не видел театра… Он заговорил звучным голосом, который мог бы дойти и до двадцатитысячной аудитории, но теперь был приглушен соответственно помещению.
Строки он выбрал вполне подходящие, но они и не имели значения. Это была демонстрация. И смысл ее был вполне ясен: «Да, царь, я знаю, кто ты, — но и ты знаешь, кто я. Не пора ли кончать эту комедию?»
Филипп сощурил черный глаз. Послание было понято. Он даже удивился, когда Александр, едва сдерживая волнение, подошел к актеру и встал рядом с ним.
— Конечно, государь, я попрошу помилования для Феттала. Как же иначе!.. Он для меня жизнью рисковал — так неужто я для него каплю гордости своей пожалею?.. Пожалуйста, прости его… Тем более, что я виноват, а не он. И ты, Феттал, прости меня пожалуйста!..
Жест Феттала — со скованными руками — был красноречивее любых слов. И хотя, конечно, никто аплодировать не стал — всем показалось, что они присутствуют при финальной сцене спектакля, идущей под гром аплодисментов.
Филипп кивнул Фетталу и сказал удовлетворенно:
— Ну ладно. Надеюсь, это тебя научило не прятаться за бога, когда безобразие затеваешь. На этот раз я тебя прощаю. Только не вздумай этим злоупотребить… Уведите его и снимите кандалы. Остальными делами я займусь позже.
Он вышел. Ему нужна была передышка, чтобы успокоиться; иначе ошибок можно понаделать. Ведь эти двое только что чуть было не выставили его в дурацком виде! Хорошо, у них не было времени спеться… А то так подыгрывали друг другу, что чуть не сорвали весь его спектакль…
В тот вечер Феттал сидел в гостях у своего давнего друга Никерата, который поехал за ним в Пеллу, — на случай если выкупать придется, — а теперь натирал мазями его раны.
— Знаешь, дорогой мой, у меня просто сердце кровью обливалось за мальчишку. Я пытался ему просигналить, но он всё принял за чистую монету!.. Он уже видел меня на веревке!
— Я тоже. Ты хоть когда-нибудь поумнеешь?
— Да ладно тебе!.. Ты за кого Филиппа принимаешь? Думаешь, он пират иллирийский? Ты же, вроде, видел его в Дельфах; он настоящий грек… Он и сам понял, что слишком далеко зашел; еще до того как я ему сказал. Но до чего ж дорога отвратительная была!.. Давай возвращаться морем.
— Ты знаешь, что коринфяне тебя на полталанта оштрафовали? И роли твои отдали Аристодему. Когда играешь для царя Филиппа, никто другой тебе платить не станет…
— Но сыграли мы здорово, скажи? Я никак не рассчитывал, что парень будет настолько естественен. А какое чувство театра!.. Ты только подожди, пока он определится, — это будет нечто особенное, попомни мое слово… Но сегодня!.. Это было просто чудовищно, так его давить. Право слово, сердце кровью обливалось за него.
Тем временем, Гефестион шептал в полуночной тишине:
— Да, конечно, я знаю. Я всё знаю… Но тебе надо поспать хоть немного. Я останусь с тобой. Постарайся уснуть.
— Он мне на горло наступил, понимаешь? — снова сказал Александр добела раскаленным голосом.
— За это его никто не похвалит. Что он заковал Феттала — это скандал, так все говорят. И все говорят, что ты вел себя прекрасно. Вы оба. Поле осталось за вами.
— Он мне на горло наступил, чтобы показать, что он это может, понимаешь?.. Перед Фетталом, перед всеми…
— Все об этом просто забудут. И ты забудь. Все отцы бывают несправедливы когда-нибудь. Я помню, однажды…
— Он мне не отец!
Утешающие руки Гефестиона замерли на момент.
— Конечно, перед богами он тебе не отец. Это они выбирают…
— Ты больше этого слова не произноси.
— Бог это раскроет. Ты должен ждать божьего знака, ты же сам знаешь… Подожди, скоро война. Ты опять ему битву выиграешь, и он же тобой хвастаться будет!..
Александр лежал на спине, глядя вверх. Вдруг он обхватил Гефестиона таким объятием, что тот едва не задохнулся.
— Без тебя я бы с ума сошел, правда!
— Я без тебя тоже, — пылко ответил Гефестион.
Александр замолчал. Его сильные пальцы впились в плечо Гефестиона; синяки продержатся с неделю… А ведь я — тоже подарок царя, подумал Гефестион. Милость, которую он может и отнять… Слов больше не было. Вместо них он предложил другу печаль Эроса: ведь она, по крайней мере, приносит сон.
Из тени колонны выскользнула молодая рабыня; черная нубийская девушка в красном платье. Совсем маленькой ее подарили Клеопатре, как дарят щенят, чтобы росла вместе с ней. Темные глаза рабыни — с дымчатыми белками, похожие на агатовые глаза статуй, — быстро зыркнули по сторонам, прежде чем она заговорила:
— Александр, моя госпожа сказала, пожалуйста, пойди к ней в сад царицы. Возле старого фонтана. Ей надо с тобой повидаться.
Он глянул на неё с тревожной заинтересованностью, но тут же, казалось, ушел в себя:
— Я сейчас не могу. Занят.
— Ну пожалуйста, подойди к госпоже сейчас! Пойдем, она плачет!..
На ее темном блестящем лице тоже висели капли, как дождь на бронзе.
— Ладно, скажи ей, сейчас приду.
Стояла ранняя весна. На старых кустах розы рубинами горели в косом вечернем свете плотные бутоны… Миндальное дерево, растущее меж каменных плит, казалось висящим в воздухе в розовом облаке цветов… Из фонтана — под навесом на колоннах — вода сбегала в старый бассейн, выложенный порфиром; с папоротниками, проросшими по швам кладки… Клеопатра, сидевшая на стенке бассейна, при звуке его шагов подняла голову. Слезы у нее уже высохли.
— Ой, как хорошо, что Мелисса тебя нашла!..
Он поставил колено на бордюр бассейна и быстро махнул рукой.
— Погоди. Пока ничего не сказала — погоди. Послушай меня.
Она посмотрела на него озадаченно.
— Я однажды просил тебя, чтобы ты меня предупредила, помнишь? Ты не об этом собралась говорить?
— Предупредила?.. — Похоже, она была полна своих забот и не могла понять, о чем он. — Ой, нет!..
— Погоди. Я не хочу влезать в её дела, никакие. Ни в какие заговоры. Это условие отец придумал.
— Заговоры?.. Нет-нет, ты не уходи пожалуйста…
— Слушай, я тебя от обещания твоего освобождаю. Ничего не хочу знать.
— Нет, правда, не уходи!.. Александр, ты когда был в Молоссии у царя Александроса… Что он за человек?
— Наш дядя? Так он же был здесь несколько лет назад, ты должна его помнить. Крупный такой, борода рыжая, выглядит молодо для своих лет…
— Да, помню. Но что он за человек?
— Ну, честолюбивый; на войне, я б сказал, храбрый; правда, судит так себе, но в общем правит хорошо, осмотрительно…
— А от чего его жена померла? Он к ней хорошо относился?
— А я откуда знаю? Умерла-то она от родов… — Он запнулся, глянул ей в лицо, и спросил изменившимся голосом: — Ты почему спрашиваешь?
— Меня за него замуж выдают!..
Он отшатнулся. И не нашел ничего лучше, как возмутиться:
— Ты когда об этом узнала? Мне же должны были сказать!.. Царь ничего мне не говорит. Ничего.
Она посмотрела на него молча. Потом сказала:
— Он только что за мной посылал.
И отвернулась.
Он подошел, привлек ее к себе, стал гладить голову… Пожалуй, он не обнимал ее так с самого детства; все последние годы, в слезах ее утешала Мелисса.
— Прости. Но тебе нечего бояться. Он неплохой человек, в жестокости его никто не обвиняет, и люди его любят. И ты будешь не слишком далеко…
А она слушала его и думала: «Ну вот! Вы как само собой считаете, что можете выбирать, кто вам подходит; вам стоит только пальцем пошевелить. Когда тебе найдут жену, захочешь — пойдешь к ней; не захочешь — не пойдешь… Можешь и с любовницей остаться или с другом своим… А я должна быть счастлива, что этот старик, брат матери моей, жестокостью не прославился!..»
— До чего ж боги несправедливы к женщинам!
— Да, я тоже так думал. Но боги справедливы; так что тут, должно быть, люди виноваты… — Глаза их встретились вопрошающе, но думали они о разном. — Филипп хочет быть уверен в Эпире, когда в Азию пойдет. А что мать об этом думает?
Она схватила его за складку хитона, как хватают молящие.
— Александр, как раз об этом я тебя и хотела попросить. Ты ей скажешь? За меня.
— Сказать ей?.. Но она, наверняка, раньше тебя всё знает!
— Нет. Отец сказал, нет. Он мне велел сказать.
— В чем дело? — Он схватил ее за руку. — Ты что-то прячешь от меня?
— Нет-нет! Только вот… по-моему, он знает, что она разозлится.
— В этом можешь не сомневаться — это ж оскорбление какое!.. Но для чего ему так стараться унизить ее, если дело само по себе… А-а!.. Как же я сразу не догадался?
Лицо его изменилось. Отпустив ее руку, он начал расхаживать взад-вперед по плитам; ноги его кошачьим инстинктом избегали сколотых кромок. Клеопатра с самого начала была уверена, что он сможет разгадать тайную угрозу, что он сделает это даже лучше матери… Но теперь не в силах была вынести ожидание. Вот он снова повернулся к ней… Кожа серая, глаза страшные!.. Он вспомнил о ее присутствии и сказал коротко:
— Я иду к ней.
Повернулся уходить…
— Александр! — Он задержался нетерпеливо. — Что всё это значит? Объясни мне, что это значит!
— А сама не видишь? Филипп сделал Александроса царем в Молоссии и гегемоном в Эпире. Неужели этого мало? Александрос его шурин — неужели этого мало? Почему? Зачем делать его еще и зятем вдобавок? Не понимаешь?.. Он не вдобавок зятем становится, а вместо… Он теперь зять, а не просто шурин!
— Что-о?.. — медленно спросила она. Потом добавила: — Только не это, боже упаси!
— Ну а что же еще?! Что он мог задумать такого, что сделает Александроса врагом — если только не задобрить его новой женитьбой?.. Что еще, кроме как закинуть его сестру обратно в Эпир?.. И сделать царицей Эвридику!
Она вдруг завыла и стала рвать на себе волосы. Потом порвала платье и начала бить по обнаженным грудям… Он схватил ее за руки, оправил платье, и снова обнял ее.
— Успокойся! Не кричи на весь мир о своих бедах, нам надо подумать.
Она подняла на него глаза, расширившиеся от страха.
— А что она сделает?.. Она же меня убье-ет!
Эти слова его не поразили — они оба были дети Олимпии, — но он снова обнял сестру и погладил; как наверно гладил бы пораненную собаку, если надо ее успокоить.
— Ну уж нет, не будь дурочкой. Ты ж знаешь, своим она вредить не станет. Если она кого и убьет… — Он умолк, сумев превратить непроизвольное резкое движение в неуклюжую ласку. — Ты не бойся. Принеси жертвы богам. Они что-нибудь сделают.
— Я ду-умала, — сказала она сквозь слезы, — если он не-неплохой челове-век… мне можно… Мелиссу взять с собой… я бы хоть у-уехала отсю-уда… Но чтобы и она-а была та-ам, да еще после э-этого!.. Лу-учше вправду умереть!.. Умереть лучше-е-е!..
Растрепанные волосы попали ему в рот, он ощущал их влажную соленость. Потом, глянув мимо нее, он заметил красный проблеск за лавровым кустом. Высвободил руку, подозвать… Мелисса подходила с явной неохотой. Ладно, — подумал он, — всё равно она могла подслушать только то, что ей так или иначе расскажут, не сегодня так завтра.
— Слушай, я иду к матери, — сказал он Клеопатре. — Прямо сейчас.
Он передал сестру в протянутые черные руки с розовыми ладонями; и пошел навстречу испытанию, от которого некуда было деться. Через несколько шагов оглянулся. Девушка-рабыня сидела на кромке каменного бассейна, склонившись над принцессой, уткнувшейся ей в колени.
Весть о помолвке разнеслась быстро. Гефестион решил, что Александру тут есть о чём подумать, — и угадал. К ужину он не появился; сказали, что у царицы. Гефестион зашел к нему в комнату, подождать, и уснул на кровати. Разбудил его щелчок щеколды.
Вошел Александр. Глаза ввалились, но горели лихорадочным возбуждением. Он подошел, коснулся Гефестиона, как трогают талисман на счастье, хотя думают совершенно о другом. Гефестион смотрел на него молча.
— Она мне рассказала, — сообщил Александр.
Гефестион не спросил, о чём. Он и так знал.
— Она мне сказала, наконец. — Он сосредоточенно смотрел на Гефестиона и сквозь него. — Сотворила заклинание — и божьего позволения спросила, рассказать мне. До сих пор он всегда запрещал. Знак какой-то был. Но я этого не знал никогда.
Гефестион сидел на краю кровати, не шелохнувшись, не произнося ни звука. Ведь нельзя разговаривать с людьми, выходящими из царства духов; иначе они могут вернуться туда насовсем!.. Это все знают…
Краешком сознания Александр замечал, как неподвижен его друг, как напряжено лицо его, как сосредоточен взгляд серых глаз, блестящих в свете лампы… Он глубоко вздохнул и потер рукой лоб. Сказал: