Кэтлин осталась в дверях, а я подошел к койке. Джаз перемещала взгляд с меня на Кэтлин и обратно, наблюдая, что мы сделаем.
Я прислонил костыли к стене и опустился на стул рядом с кроватью.
– Привет, малыш.
Снова улыбка, и палец руки, лежащей на небольшом бугорке груди, слабо шевельнулся.
– Ты выиграл, верно? – Ее голосок сипел от забившей грудь мокроты.
Я собирался вести разговор шутливо, но твердо, однако мои планы не учли ее сломленности. Здесь царила смерть, и Джаз была ее поверенной, так что она сдавала карты.
– Можно поговорить с тобой наедине, Эган?
Это позвучало так тихо, что Кэтлин наверняка не слышала, но я все равно вздрогнул.
– Кэт, ты не против, если мы ненадолго останемся вдвоем?
С выражением жалости и замешательства на лице она кивнула и вышла, бесшумно закрыв за собой дверь.
– Кэтлин иногда встречается с другим мужчиной, Эган. Его зовут Витамин D. Иногда она говорит, что идет на работу, а на самом деле идет к нему домой. – Джаз смотрела на меня пустыми глазами, ее голос не выражал никаких чувств. Потом взяла меня за руку так легко, как подбирают с пола упавшую булавку. – Спроси ее сам. Мне сказал это Друг. Он сказал, что ты должен знать.
Домой мы ехали в молчании. Поднялся ветер, и все заметалось взад-вперед, а потом вдруг намертво затихло.
В этот вечер был мой черед готовить ужин, и, как только мы добрались до дому, я сразу направился в кухню. Кэтлин в комнате включила телевизор. Я слышал, как она что-то сказала Другу, будто поздоровалась.
Налив в кастрюлю воды для спагетти, я подумал о десяти тысячах долларов. Положив на сковородку масла и давленого чесноку, я подумал о Витамине D, кто бы он ни был.
– О черт! Друг, убери это! Друг, брось!
– Что случилось?
– Ничего. Просто Друг запрыгнул на кушетку со своей костью. И поставил пятно. Я займусь этим.
Кэт вошла в кухню, качая головой и улыбаясь.
– Вот скотина! Вечно ему говорю не делать этого. Впервые он на меня зарычал. – Она снова покачала головой.
– Он просто привык к моей старой кушетке, где мог делать что хочет.
Кэтлин засуетилась у раковины с тряпкой и моющим средством, включила кран.
– Ну а тут новая кушетка и новый день в жизни этого пса!
– Кэт, погоди, ладно? Я хочу у тебя кое-что спросить. Ты знаешь парня по прозвищу Витамин D?
– Это не парень, но я знаю парня, который создал эту группу. Виктор Диксон. Это их лид-гитарист. – Она закрыла кран и отжала тряпку в раковину. – Откуда ты узнал про «Витамин D»? Ты же никогда не слушаешь рок.
– Кто он такой, этот Виктор Диксон?
– Мой прежний парень. Он организовал эту группу. Они только что начали продвигаться. По «Эм-ти-ви» начинают крутить их первый ролик. Ты видел?
Вода закипела, и я хотел запустить в кастрюлю спагетти, но не смог. Слишком перепугался?
– Вы продолжаете… ваши отношения?
Кэт сложила руки на груди и вздохнула. В ее глазах зажглись огоньки.
– Ревнуешь, а? Это хорошо! Что ж, я знаю его с колледжа. Потом он исчез на несколько лет, а потом вдруг вернулся, и мы встречались пару месяцев. Он был скорее моим другом, чем парнем, хотя многие думали, что у нас что-то серьезное. Почему ты спрашиваешь? Как мы до этого дошли?
– Джаз сказала мне…
Друг в комнате зашелся лаем.
– Друг! Друг! Друг! – Казалось, он совсем свихнулся. Мы с Кэтлин переглянулись и двинулись к нему.
По телевизору какой-то человек деревянной дубиной бил по голове маленького белого тюлененка. Тюлененок кричал, а снег вокруг окрасился темно-красной кровью. Японские рыбаки вытягивали огромный невод, полный мертвых дельфинов. Друг стоял перед телевизором и лаял.
– Друг, прекрати!
По телевизору кто-то взял деревянную клетку. Внутри было десять мертвых попугаев, они аккуратно лежали вплотную друг к другу, образуя многоцветную полосу. За лаем я расслышал что-то про нелегальный ввоз редких птиц в Соединенные Штаты.
– Друг, заткнись!
– Ой, Эган, взгляни.
На операционном столе, притянутая к нему ремнями, лежала собака. Ее брюхо было распорото, губы скривились над зубами, а глаза наполнял безумный ужас.
Только этого нам и не хватало – образовательной передачи про жестокое обращение с животными.
Это был невозможный, сверхъестественный день. Один из тех дней, когда лучше всего просто поднять руки вверх и сразу после ужина лечь в постель в надежде, что на этом он и закончится.
Но в воздухе витало что-то не то, и мы закончили день выяснением отношений за ужином.
Между нами все еще маячил этот Виктор Диксон. Нет, никаких контактов с ним с тех пор, как мы вместе. И все-таки иногда он звонил ей на работу. Да, пару раз они обедали вместе. Нет, между ними ничего не было. Я ей не верю? Как мне могла прийти в голову такая мысль?
Я сказал, что мне очень хочется ей верить, но почему она ничего мне не говорила раньше?
Потому что это только еще больше все запутало бы, по ее мнению.
Наши голоса звучали все громче, а ужин – кстати, неплохой ужин – стыл.
Друг оставался с нами до третьего раунда, а потом улизнул из комнаты, повесив голову и поджав хвост. Мне хотелось сказать ему: не ты ли заварил всю эту кашу?
– Так вот что ты называешь доверием, Эган: что из-за подозрений даже готов бросить меня?
– Очень смешно, но продолжай, Кэтлин. Как бы ты себя чувствовала на моем месте? Встань на мое место.
– Спасибо, я бы чувствовала себя прекрасно. Потому что я бы поверила каждому твоему слову.
– Ну, знаешь! Да ты просто девчонка.
И это было слишком. Она встала и унеслась прочь.
* * *
Пока я ждал и волновался, в течение получаса дважды позвонила Язенка.
В первый раз она лишь сказала, что Кэтлин дома у Витамина D, и дала мне номер телефона.
Я позвонил. Ответил заспанный голос с южным акцентом. Я попросил Кэтлин.
– Эй, приятель, ты знаешь, который час? Кэт здесь нету. Я не видел ее несколько дней. Господи, да ты знаешь, сколько сейчас времени? Эй, а откуда ты узнал этот номер? Его же нет в справочнике. Тебе Кэт его дала? Она у меня получит, когда снова ее увижу. Она же обещала никому его не давать.
– Послушайте, это очень важно. Я действительно буду очень благодарен, если вы дадите мне поговорить с ней. Я ее брат, и у нас в семье серьезная проблема.
– Ну, мне очень жаль, но ее действительно здесь нет. Впрочем, секундочку – у меня есть телефон, по которому ее можно найти.
И он дал мне мой номер.
* * *
Второй телефонный разговор с Язенкой длился дольше. Ее голос звучал как шепот папе на ухо. К концу каждого предложения слова замедлялись и затихали.
– Эган? Это снова я. Ты должен меня выслушать. Животные готовят восстание. Это произойдет скорее, чем я думала. Они собираются убить всех. С них хватит. Спасутся только их друзья. Восстанут все звери на земле. И перебьют всех… Как только повесишь трубку, возьми карту. В Греции есть такой остров – Формори. Ф-О-Р-М-О-Р-И. Завтра же уезжай туда. Все начнется через три дня.
– Джаз…
– Нет, молчи! На этом острове они оставят некоторых жить. Тех, кто друг животным. Друг говорит, что ты можешь поехать туда и остаться в живых. Но Кэтлин – нет. Она не давала ему грызть его косточку. Пожалуйста, пожалуйста, уезжай, Эган! Прощай. Я люблю тебя!
Это был мой последний разговор с ней. Когда через двадцать минут я добрался до больницы, медсестра с печальным лицом сообщила мне, что Джаз только что умерла.
* * *
Сейчас почти полчетвертого утра. Я посмотрел в атлас и нашел: Ф-О-Р-М-О-Р-И.
Друга я отпустил погулять больше трех часов назад, но он еще не вернулся. И Кэтлин тоже.
Луна нынче необычайно яркая. Несколько минут назад, стоя в дверях, я увидел, как на фоне ее спокойного светлого лика пролетели в строгом плотном строю тысячи и тысячи птиц.
Нужно быстрее решать.
Горечь мелких подробностей
Я частенько засиживалась в кафе «Бремен». Кофе здесь изысканно горчит, бархатные кресла бирюзового цвета принимают тебя в объятия, как старые друзья, а панорамные окна встречают утренний свет с той же радостной готовностью, с какой встречает всякого входящего здешний официант, герр Риттер.
Можно заказать всего лишь чашку чая или бокал вина – и сиди за столиком сколь душе угодно. Свежие круассаны дважды в день поступают из соседней пекарни. А по вечерам в кафе готовят фирменное блюдо для поздних посетителей: пончики в сахарной пудре размером с карманные часы, именуемые «крепышами». Как же приятно зайти сюда зимним вечером и получить тарелку, полную горячих «крепышей»!
«Бремен» работает семь дней в неделю по девятнадцать часов в сутки. Единственный день в году, когда кафе закрыто, – это двадцать четвертое декабря, канун Рождества, но уже на следующий день оно радует глаз нарядными красно-зелеными скатертями, а за столиками веселятся компании в новеньких рождественских свитерах и коротают время одиночки, в этот семейный праздник более обычного склонные к общению.
Есть в жизни маленькие простые радости – последний номер любимого журнала, новая пачка сигарет, запах свежей выпечки. Все они наличествуют в кафе «Бремен»; но даже без них это место может подарить вам немало счастливых минут.
Я любила сидеть в кафе, глядя в окно и напевая себе под нос. Мой тайный порок. А у кого их нет? Мой муж украдкой поедает сладкие батончики, моя мама не может оторваться от киножурналов, а я напеваю себе под нос. Дайте мне свободный час и хороший вид из окна, и я с радостью пропою вам всю Пятую симфонию Малера или любую вещь из битловского «Белого альбома».
Певица я не бог весть какая, и первой готова это признать, но ведь пою я тихонько и лишь для собственного удовольствия, а если кто нечаянно подслушает – пусть тогда пеняет на себя.
* * *
Случилось это ближе к вечеру в один из последних дней ноября, когда весь город, казалось, обратился в калейдоскоп глянцевых огней на зыбкой пелене дождя. Типичная поздняя осень, когда дождь холоднее, чем снег, и все вокруг выглядит тоскливым и неприветливым. В такой день надо бы сидеть дома и читать книгу, прихлебывая горячий бульон из белой чашки с толстыми стенками.
Однако я решила заглянуть в «Бремен», поскольку чувствовала себя совершенно измотанной. Перед тем были споры с детьми, визит к дантисту и нудный шопинг ради всяких «невидимых мелочей» – туалетной бумаги, клея, соли и т. п., – то есть вещей, которые мы не замечаем в повседневной жизни, пока вдруг не обнаруживаем их досадное отсутствие. Такой вот невидимый день, когда ты утомительно наматываешь круги, отдавая время необходимым, но бессодержательным занятиям, – оксюморон домохозяек.
Войдя в кафе, промокшая и нагруженная сумками, я невольно издала радостный стон, увидев свободным мой любимый столик. И устремилась к нему, как уставшая зарянка к своему гнезду.
Тотчас же рядом возник герр Риттер, как всегда элегантный и очень старомодный, в черном костюме и галстуке-бабочке, с безупречно-белым полотенцем на согнутой руке.
– У вас усталый вид. Был трудный день?
– Был никакой день, герр Риттер.
Он предложил мне пирожное с кремом – к черту калории! – однако я ограничилась бокалом красного вина. Оставался час до возвращения детей из школы. Час на то, чтобы понемногу ослабли туго затянутые внутренние узлы, пока я смотрю из окна на теперь уже ставший романтичным дождь.
Сколько времени ушло на это молчаливое созерцание – две минуты? Три? И вот я, почти не сознавая того, начала напевать себе под нос. Однако вскоре из кабинки позади меня донеслось громкое и протяжное: «Ш-ш-ш!»
Я в смущении оглянулась и увидела краснолицего старика, в свою очередь глядевшего на меня.
– Не все вокруг поклонники Нила Даймонда, знаете ли, – сказал он.
Да уж, чудесное завершение чудненького дня: теперь меня попрекнули пением «Holly Holy»!
Я состроила извиняющуюся гримасу и уже было вновь повернулась к окну, но в последний момент краем глаза заметила фотографии, разложенные незнакомцем на мраморном столике. На большинстве снимков присутствовали члены моей семьи и я сама.
– Откуда это у вас?
Он протянул руку назад, не глядя, взял со стола один из снимков и передал его мне.
– Это ваш сын через девять лет, – сказал он. – У него повязка, потому что он лишился глаза в автомобильной аварии. Как вы знаете, он мечтал стать пилотом, но для этого необходимо отличное зрение. Так что он перебивается малярными работами от случая к случаю и много пьет. Рядом на снимке – девушка, с которой он живет. Она любит героин.
Моему сыну Адаму сейчас десятый год, и он буквально помешан на самолетах. Мы называем его комнату ангаром, потому что все стены там обклеены плакатами пилотажных групп: «Голубых ангелов», британских «Красных стрел», итальянских «Триколори». И повсюду авиамодели, авиажурналы и еще много чего самолетного – пожалуй, даже слишком много. А недавно он потратил целую неделю на составление писем во все известные авиакомпании (включая марокканскую «Air Maroc» и румынскую «Tarom») с одним и тем же вопросом: что нужно сделать, чтобы стать у них пилотом? Мы с мужем всегда восхищались и гордились такой целеустремленностью сына, не представляя для него иного будущего, кроме как в авиации.
Однако на фотографии, которую я держала в руке, наш сын – наш малыш с аккуратной стрижкой под ежик и пытливыми зелеными глазами – превратился в неряшливого патлатого бродягу лет восемнадцати.
Лицо его выражало смесь горечи, скуки и безнадежности. По внешним признакам, на снимке был, несомненно, Адам, только старше на несколько лет и в образе жалкого, вконец опустившегося типа – из тех, кого вы при встрече на улице отгоняете от себя брезгливой гримасой или обходите далеко стороной.
И еще эта повязка на глазу! Одна лишь мысль о возможном увечье собственных детей столь же нестерпимо мучительна, как и мысль о их смерти. Это просто… просто недопустимо. Этого не может быть. Но если, на беду, такое происходит, виноваты всегда мы, их родители, независимо от возраста детей и обстоятельств случившегося. Наши родительские крылья должны быть достаточно широки, чтобы защитить своих чад от ранений и боли. Это часть нашего договора с Богом: произведя на свет потомство, мы несем ответственность за его жизнь. Мне вспомнился персонаж «Макбета», который, узнав о гибели своей семьи, в горестных стенаниях называет детей цыплятками: «Как, всех моих цыпляток, вместе с маткой?» И сейчас, увидев моего сына с этой глазной повязкой, я внезапно ощутила во рту вкус крови.
– Да кто вы такой?
– А вот еще снимок, взгляните: ваш супруг вскоре после развода. Он отрастил усы, полагая, что они ему к лицу. А по-моему, с усами у него глуповатый вид.
Мой муж Вилли из года в год предпринимал попытки отрастить усы. И всякий раз его новые усы выглядели еще хуже предыдущих. Как-то в разгар отвратительной семейной сцены я сказала, что он начинает возню с усами всякий раз, когда заводит интрижку на стороне. После этого попытки прекратились.
На фото, помимо усов, он носил одну из этих дурацких маек фанатов хеви-метала – с языками пламени, молниями и названием группы: «Вынос мозга». И к своему ужасу, я вдруг вспомнила, что как раз на днях Адам принес домой пластинку этой самой группы, назвав ее «офигительной».
– Меня зовут Четверг, фрау Беккер…
– Сегодня как раз четверг.
– Совершенно верно. А если бы мы с вами встретились вчера, меня звали бы Средой.
– Кто вы такой? Что означают эти фотографии?
– Они показывают будущее. Или, точнее, один из вариантов будущего. Ведь будущее – штука нестабильная и каверзная. Оно зависит от множества факторов. Тот путь, которым вы следуете сейчас, ваш стиль жизни и общения с близкими – все ведет вот к этому… – Он указал на фотографию в моей руке и развел ладони в выразительном жесте, мол: «Что поделаешь? Значит, так тому и быть».