Мы вылезли из Малыша. Я ополоснул лицо из бутылки с водой и стал на примусе готовить рисовую кашу.
Челкаш всегда начинает утро с гимнастики; не изменил себе и в этот раз: потянулся, сделал несколько приседаний, побегал для разминки взад-вперед по просеке, затем вновь залез в машину, сложил постель и вообще навел в салоне порядок — я же говорил, он аккуратист, каких поискать.
После завтрака я сфотографировал место нашей ночевки (сами понимаете, Челкаш не упустил возможность сняться на фоне редколесья); мы выехали на дорогу и помчали навстречу всходящему солнцу. Как все путешественники, мы хотели заглянуть за горизонт, увидеть что-то новое, неизвестное.
Ближе к полудню стало слишком жарко, друзья, слишком жарко. Только когда мы подъехали к Верхнерузскому водохранилищу, потянуло прохладой.
Перед нами открылась потрясающая картина: сверкающая на солнце гладь воды, на противоположном берегу не просто деревья, а зеленые терема, и под ними, точно детские кубики, светлые домишки. К этому времени Малыш уже тянул не так резво, как утром — в общем, просил передышки. Для несведущих в технике поясню. Дело в том, что у «Запорожца» нет водяной рубашки — то есть, он охлаждается только воздухом и в жаркие дни немного перегревается. Зато в холодную погоду работает лучше всех машин, поверьте мне — лучше всяких иномарок.
Ну так вот, подъехали мы, значит, к водохранилищу и вытаращили глаза на открывшийся пейзаж.
— Красотища! — вымолвил Челкаш. (Я же говорил, его тонкая натура не может не отметить прекрасное).
— В самом деле, потрясающий вид, — согласился я. — Не хватает только музыки.
Точно по волшебству, музыка тут же появилась — от домов, стоящих за березами на нашем берегу, донесся петушиный хор. Я взял фотоаппарат, мы вылезли из Малыша и направились в сторону деревни.
Мы шли по тропе среди высоких берез; то и дело останавливались — я делал снимки, Челкаш обнюхивал цветы, рассматривал жуков на кочках — он без меры любопытный, во все сует свой нос. Сейчас-то он знает, что не все ползущее и летающее безопасно, а в молодости не раз попадал впросак. Помню, как-то стал ловить осу — подумал, обычная муха. Ну, оса и ужалила его. Нос Челкаша распух и превратился в малиновый кабачок. Дня три мой друг страдал от боли и я делал ему примочки.
Так вот, мы шли по тропе и внезапно увидели художника — парня, голого по пояс, в панаме. Он сидел на пригорке перед этюдником и писал водохранилище. Мы подошли поближе, но не очень близко, чтобы не спугнуть вдохновение художника. Парень заметил нас и махнул рукой:
— Подходите, не стесняйтесь, мне зрители не мешают, — и, когда мы подошли, спросил: — Как, ничего?
На мой взгляд, этюд был замечательным, и я искренне сказал:
— Красиво.
— Во всяком случае, реалистичный этюд, согласны? — парень отложил кисть. — Ведь есть красота — это то, что естественно. А есть красивость — это все показное, нарочитое… По большому счету, там, где нет реализма, правды, там обязательно есть уродство. Ну, то есть, я хочу сказать — искусство, в котором нет любви к природе, к человеку — разрушительно… Настоящий художник никогда не хитрит, не ловчит, у него вообще нет таких черт, как хитрость, притворство, согласны?
Я кивнул, но тут же вспомнил сразу нескольких приятелей, первоклассных художников и хитрецов — будь здоров! Я уже открыл рот, чтобы возразить парню, но… вокруг была слишком прекрасная природа, и затевать спор расхотелось. Странное дело — почему-то среди красоты хочется говорить только о хорошем, и кажется, что вообще в жизни хорошего гораздо больше, чем плохого, вы заметили?
Парень встал, представился Володей, достал из брюк сигареты, предложил мне закурить. Покуривая, мы спустились к воде, и парень продолжил:
— Сейчас полно всяких формалистов. Смотришь на их картины и ничего не понимаешь — какие-то квадратики, загогулины. Но некоторые внушают нам: «Это гениально!». Чепуха! Лев Николаевич Толстой говорил: «Великие произведения искусства потому и великие, что понятны всем».
Я с готовностью согласился и с парнем, и с Львом Николаевичем.
— Хотя, — парень вдруг засмеялся, — формалисты со своей красивостью нужны — после них особенно ценишь реалистов, согласны?
Я подтвердил, что все жизненное, правдивое мне гораздо интересней самой захватывающей выдумки.
— Потому вот и катаюсь по Подмосковью со своим другом, — заключил я и, обернувшись, показал на Челкаша, а он… он сидел перед этюдником и, высунув язык от усердия, что-то старательно выводил лапой на работе художника.
Мы подбежали к нему и ахнули — на почти законченном этюде темнели отпечатки лап. Челкаш так увлекся, что я с трудом оттащил его от этюдника.
— Ты что делаешь?! Кто тебя просил?! Всю работу испортил! — я и смеялся и отчитывал «новоиспеченного художника».
Парень тоже смеялся:
— Решил подрисовать что-то. Ничего, сейчас исправим. Не ругайте его, не такая уж провинность с его стороны.
А Челкаш и не чувствовал себя провинившимся, он чувствовал себя обиженным — он не любит, когда над ним смеются (как и многие люди, кстати).
В общем, в тот день Челкаш открылся в новом качестве, и по возвращении в Москву, чтобы поощрить его склонность к творчеству, я купил ему гуашь. С того дня он рисовал каждый день; я открывал банки с краской и стелил на полу лист бумаги, и он начинал рисовать: поочередно окунал лапу в банки и выводил на бумаге разноцветные линии; когда они пересекались, получалось нечто таинственное. Закончив очередную «картину», Челкаш на трех лапах скакал в ванную и я тщательно отмывал его лапу-«кисть». А его «картину» вешал на стену.
Скоро Челкаш натворил столько «картин», что квартира превратилась в галерею. Приятелям я подробно объяснял тайный смысл творений Челкаша.
— Ладно врать-то! — возмущались приятели. — Если занялся абстрактной живописью, так и скажи! Нечего все валить на Челкаша.
Челкаш возмущался — выходил на середину комнаты и гавкал, подтверждая, что именно он, а не кто иной, автор «картин». В конце концов приятели ему поверили — все, кроме писателя-историка Михаила Никитича Ишкова.
— Не верю, хоть лопни! — кричал писатель.
Пришлось Челкашу при нем продемонстрировать свое мастерство. Он выдал одну из лучших своих «картин» — что-то очень похожее на водохранилище, где «подправил» этюд художника. Писатель-историк был ошеломлен и сразу купил эту «картину» за довольно приличную сумму — на десять котлет Челкашу. Ну да ладно, хватит об этом, вернусь на водохранилище.
Глава восьмая. В деревне
Так вот, извинившись за «живопись» Челкаша, я спросил у художника Володи, есть ли в деревне магазин — хотел купить в дорогу конфет (у нас с Челкашом общее пристрастие к сладкому).
— Магазин есть, но не знаю, как он работает. Я только вчера приехал. Живу в Волоколамске, а здесь у меня мать.
Мы с Челкашом пошли в деревню и у первого дома встретили девчонку — она подзывала к себе котенка, сидевшего на заборе.
— Привет! Как жизнь? — обратился я к ней.
— Хорошо, — девчонка погладила Челкаша, который с бурной радостью подбежал к ней.
Твой котенок?
Нет. Я хочу его спрятать от Полкана, он выбежал со двора. Он кошконенавистник. А котенок Муркин. Она в продмаге живет, — девчонка махнула в конец деревни.
Так мы узнали местонахождение магазина и по пути к нему встретили, по всей видимости, «кошконенавистника» — пса непонятной масти, обладателя темной гривы. Он изображал хозяина деревни — гордо задрав голову, величественной походкой обходил дворы и кого-то высматривал. Увидев Челкаша, нахмурился, но тут же вильнул хвостом — я же говорил, Челкаш прямо излучал дружелюбие.
Купить что-либо мы не смогли — на двери магазина висела записка: «Перерыв с 12–16 часов». Мы направились к Малышу, но в середине деревни нас окликнул мужчина в ковбойке:
— Можно вас на минутку?
Когда я подошел, мужчина попросил:
— Помогите, пожалуйста, поставить бревно, — он показал на свежеошкуренный кругляк, лежащий у недостроенного сруба; бревна были пахучие, с прожилками смолы, будто сливочные, как пирожные «Наполеон».
— Собираете второй дом? — поинтересовался я.
— Нет, берите выше. Баньку! Вы, небось, горожанин. У вас ванная, душ, но это так — поплескаться, а русская банька для здоровья, так-то. Я большой любитель баньки. Да вот помощник в отъезде. Сын с женой в город поехали, а мы с дочуркой при хозяйстве, — мужчина показал на палисадник, где босоногая девчонка раскачивала качели с куклой.
На «раз, два, три» мы с мужчиной подняли кругляк и поставили на сруб.
— Ну вот, венец замкнули, спасибочко! — вздохнул мужчина. — Потом обошью сруб изнутри доской из осины, и банька будет у-у! Поддам парку, от досок запах у-у!.. Несведущие говорят: «Осина не горит без керосина». А я вам скажу — осина самое полезное дерево… Ею чистят и самовар, и печку. Пару полешек положил — и нагар счищает.
Мужчина еще раз поблагодарил меня и пожал лапу Челкашу, который пялился на сруб, причмокивал и пускал слюну от восторга.
— Вот закончу баньку, приезжайте. Попаритесь, потом на себя ведро холодной воды ба-бах! — сразу годков десять скинете.
— Если окажемся в этих местах, обязательно к вам заглянем, — сказал я, и мы с Челкашом затопали по дороге. Сделали несколько шагов и услышали:
— Дядя! — к нам бежала дочь любителя банного дела; подбежала и протянула мне яблоко, а Челкашу баранку.
Я горячо поблагодарил девчушку за угощение; Челкаш собрался лизнуть ей руку, но пока грыз баранку, девчушка убежала.
Я уже говорил, что Челкаш со всеми излишне ласков, всем навязывает свою дружбу — и не только людям, но и животным. Такой у него характер и стиль общения.
Как известно, открытому ко всем человеку достается немало неприятностей. То же самое и собаке. Выходя из деревни, Челкаш увидел гусей, заулыбался и, в расчете на отзывчивость птиц, направился к ним виляющей походкой; и поплатился за свое дружелюбие — гусак принял враждебную позу, грозно загоготал и ущипнул Челкаша за хвост — возможно, решил, что мой друг хочет увести одну из его гусынь.
Потом Челкаш заметил поросенка — тот лежал в луже и похрюкивал от удовольствия. В знак особого расположения, Челкаш лизнул толстяка в ухо, но тот не оценил душевный порыв моего друга — вскочил и помчался к дому.
И все же Челкаш подружился с одним представителем деревенской живности — с индюком. Даже подвел его ко мне и попросил прокатить своего нового друга на Малыше.
— Пожалуйста! — я открыл дверь машины, но индюк попятился — испугался.
В общем, мы покидали деревню в благодушном настроении, не считая синяка на моей ноге — в какой-то момент меня сзади боднул козел. Не знаю, что на него нашло, чем я ему не понравился? Возможно, принял меня за иностранного шпиона, ведь я время от времени кое-что фотографировал. А может, как блюститель нравственности, посчитал, что у меня чересчур легкомысленные брюки (я был в шортах), а на спине моей майки была и вовсе оскорбительная для него надпись: «Не будь козлом!». Понятно, майку с такой надписью я никогда бы не купил — ее подарил мне писатель-историк Ишков, подарил перед нашей поездкой, сказав:
— Майка — предупреждение нахальным водителям, ее надпись читается через стекло. Учти, не будешь ее носить — обидишь меня смертельно!
Глава девятая. Дарья и Федор Фомич
Запустив двигатель Малыша, мы поехали вдоль водохранилища по петляющей утрамбованной дороге; километров через пять на обочине увидели голосующую молодую женщину с двумя пустыми ведрами. Я притормозил.
— Подбросите до деревни? — послышался усталый голос.
Челкаш тут же перебрался на заднее сиденье, уступая женщине «место штурмана», а я проговорил:
— О чем речь?! Рады вас подбросить. Мы все равно катаемся просто так. Набираемся впечатлений, фотографируем красоты.
— А я ходила на шоссе, продавала садовую ягоду, да что-то притомилась, — глубоко вздохнув, сказала женщина, когда я запихнул ее ведра в багажник и мы тронулись. — Сегодня мало проезжающих, но я все продала. Оберег помог, — она достала из кармана маленький мешочек. — Здесь особые травы. У меня дома есть еще такой сбор, я вам вынесу. Обычно женщину с пустыми ведрами никто не подвозит. Плохая примета. А вы подвозите.
— Я не верю в приметы, — храбро заявил я.
— Но в оберег все верят. Он приносит удачу.
— Очень вам благодарен, но я и в талисманы не верю, — дальше я развил свою теорию о том, что есть внушаемые люди, которым дай гвоздь и скажи — он приносит счастье, и они поверят. А есть невнушаемые, вроде меня, которые надеются только на свои силы.
Я давал женщине понять, что являюсь сильным, мужественным, несгибаемым, и не нуждаюсь ни в каких магических штучках-дрючках. Неожиданно мое красноречие прервал Челкаш, он многозначительно кашлянул — Возьми! Не помешает! Мой доверчивый друг оказался внушаемым.
До деревни наша пассажирка немного рассказала о себе: зовут Дарья, живет с отцом фронтовиком, сын учится в институте в Твери, муж погиб три года назад на стройке.
— …Он был работящий, непьющий, веселый, — вздохнула Дарья. — Подруги завидовали мне… Теперь говорят: «Ты хотя бы недолго была счастливой, а некоторые не бывают и за всю жизнь». И то правда, я была счастливой.
— И еще будете. Вы молодая, красивая.
— Нет, уже не молодая. А красивой бываю по субботам, когда принаряжаюсь и хожу в клуб смотреть фильмы.
Мы въехали в небольшую деревню (судя по количеству домов, все ее жители уместились бы в одном автобусе) и остановились около дома Дарьи. Перед домом плотный старик, прихрамывая, ходил вокруг инвалидной мотоколяски, что-то подкручивал, подтягивал.
— Отец, — пояснила Дарья. — Подождите меня, я сейчас, — взяв ведра, которые я достал из багажника, она исчезла в доме.
Челкаш подбежал к старику, растянул пасть в улыбке, завертел хвостом.
— Что парень, решил помочь мне? — хрипловато обратился старик к Челкашу, а меня поприветствовал: — Мое почтение москвичу. Вижу по номеру «Запорожца», из столицы нашей родины. Ты как нельзя кстати, подсоби-ка малость.
Я подошел, представился.
— Федор Фомич, — назвался старик. — Не могу пожать твою добрую руку — видишь, весь в солидоле. Спасибо, что Дашу мою подбросил. Подержи-ка вот здесь пассатижами, да расскажи, как сам-то?
Я все больше входил в роль подсобного рабочего; даже подумал: «Если дело так пойдет и дальше, к концу поездки стану мастером на все руки». Помогая старику, я рассказал о цели нашей поездки. Федор Фомич выслушал и сказал, понизив голос:
— Такой, как у тебя, «Запорожец» мне ведь тоже должны были дать. С ручным управлением, как инвалиду. У меня после ранения пальцы на ступне ампутировали. Но в медкомиссии сказали: «Ступня на сантиметр больше, чем положено для получения „Запорожца“». Дали вот коляску. Знал бы, сам сантиметр оттяпал, — Федор Фомич засмеялся. — Но, честно говоря, мне и этой коляски хватает. Только она, каналья, бензина много жрет. Как Ванька влаголюбивый.
— Кто это? — спросил я.
— А вон он в горшке, — Федор Фомич кивнул на террасу, где виднелся невзрачный цветок. — По кастрюле воды в день пьет.
Челкаш, который до этого внимательно слушал старика, взглянул на «Ваньку» и прищелкнул языком — Лихо!
Лицо Федора Фомича было в морщинах и складках, но глаза искрились, а на губах играла улыбка — от него нельзя было оторвать взгляд. Сами знаете, есть такие люди — через пять минут общения попадаешь под их влияние. Федор Фомич был именно таким.
Вернулась Дарья и протянула мне такой же мешочек с травами, какой носила с собой. Я принюхался.
— Спасибо! Пахнут сладко. Буду его беречь.
— Вот что. Мы с папой сейчас будем обедать, и я вас без обеда не отпущу. Пойдемте!
Я начал было отказываться, но Челкаш потянул меня за рукав — Пойдем, чего там! Я уже проголодался!
— Без обеда никак нельзя, — сказал Федор Фомич. — Сейчас сложу инструмент и за стол, но вначале к рукомойнику.
Дарья накрыла стол на террасе и поставила перед отцом и мной по тарелке свекольника, а Челкашу вынесла на крыльцо миску пшенной каши с мясом, которую он быстро умял и с восхищением стал рассматривать «Ваньку».