– Холодновато тут как-то. Может, из-за цвета. – И он пощупал джутовую ткань.
Тедди смотрела на него без всякого выражения. На ней был алый халат, подпоясанный веревочным шнуром. И шлепанцы. Она зажгла сигарету и стояла, куря, высокая и строгая в своем пламенеющем шелковом одеянии. Черты ее лица заострились, сходство с птицей усилилось, нос стал, как клюв, глаза в черных кругах запали. Она подошла к кушетке.
– Я сама красила. Стены.
– Я так и подумал.
Верн снова сел, теперь на стул у двери. Тедди раскинулась на кушетке и задрала ногу, шевеля пальцами. Оба молчали.
– Поздно уже, – сказала наконец Тедди.
Верн встал.
– Я знаю. Что ж, было приятно.
– Уже уходите?
– До встречи.
– Спасибо, что зашли.
Он подошел к двери и взялся за ручку. Тедди по-прежнему лежала на кушетке, длинная и костлявая, с темными безжизненными волосами, мокрые пряди прилипли к шее.
– Вид у вас довольно замученный, – сказал Верн.
Тедди улыбнулась.
– Слушай, малыш. Ты душка. Беги пока. Скоро увидимся.
Он рассмеялся.
– Ладно.
Он медленно спустился по лестнице и вышел на улицу. Воздух был холоден и полон жизни. Звуков не было, не считая отдаленного бормотания из какого-то бара у подножия холма.
Он сел в свою машину и поехал.
Дон Филд притопал к нему на станцию на следующий день, когда Верн закончил смену. Под мышкой он держал журнал, на нем были темные очки и спортивная рубашка.
– Приветствую, – сказал ему Верн по пути от студии к машине. – Как дела?
– Средне. Твои?
– В порядке. – Верн сел в машину. Дон остался стоять. – Тебя подвезти?
Дон немного подумал. Медленно залез внутрь.
– О’кей, – сказал он покорно.
Они влились в поток машин, везших людей с работы домой.
– Приятный вечер, – сказал Верн.
– Угу, – настала долгая пауза. Наконец Дон прочистил горло. – Как тебе понравилась Тедди?
– Кажется, неглупая.
– Угу.
Верн искоса глянул на него.
– А почему ты спросил?
– Просто так. Что-то я приустал от нее. Через какое-то время они все кажутся одинаковыми.
– Планируешь ее отпустить, а? – А сам подумал: «Ах ты, старая заносчивая горгулья!»
– Ну, жалко, конечно, терять хорошее. Но подумываю. – Он пошуршал обложкой своего журнала. – Дороговато, понимаешь ли.
– Что ж, поступай как знаешь. Ты уже большой мальчик.
– Собираешься обедать дома?
– А что?
– Да так спросил. Я, может, зайду к Джеймисону, съем французский обед.
– Неплохо.
– Ты не хочешь?
– Да нет, спасибо. – Он добавил: – Но я с удовольствием отвезу тебя туда.
Он высадил Дона напротив ресторана, а сам поехал дальше. Несколько минут спустя он был уже у себя. Остановив машину у подъезда, он выключил мотор. Не выходя, достал трубку и закурил.
Наверх идти не хотелось. Было еще совсем рано, меньше семи часов. Он уже рядом с домом. Через минуту он поднимется наверх, войдет в квартиру, снимет пальто и шляпу и начнет готовить себе что-нибудь поесть.
А потом?
Мимо его машины в сумерках спешили куда-то люди. Темными, одинаковыми сгустками мрака они проносились мимо него и скрывались из виду. Но вот кто-то отворил дверь. Теплый луч желтого света выхватил из темноты женщину средних лет с полными сумками продуктов в руках. Мгновение она стояла в освещенном дверном проеме, как в раме. Верн успел даже заглянуть в гостиную. Там, сидя в глубоком кресле, читал газету мужчина. Мальчик играл на ковре. Он почти ощутил поток теплого воздуха, который вырвался из комнаты наружу и тут же рассеялся в ночи.
Он стал думать об увиденном. Когда-то они с братом тоже играли на ковре. Иногда они вместе шли в комнату, где стояло пианино, и играли дуэты, пока готовился обед. Ранним вечером, когда солнце едва садилось и небо было еще светлее земли, в теплой комнате, почти целиком занятой массивным старым пианино, заваленной кипами нот, они с братом играли милые пустячки Грига, Макдауэлла и Кюи. Вдруг приходила мать, загораживала своим телом проем и сообщала, что обед готов.
Мимо спешили еще люди. Ветер прогнал несколько газетных листов, которые, шурша, катились по земле, пока не прибились к почтовому ящику. Похоже, стало накрапывать: на тротуаре вроде бы появились капли? Итальянец, владелец бакалеи на углу, вышел на улицу с гнутым металлическим прутом в руках и медленно, с большим трудом начал сворачивать навес.
Верн погасил трубку и снова завел мотор. Проехал вниз по улице, свернул за угол. Двигался он без всякой цели, почти не обращая внимания на дома и другие автомобили, заполнявшие темноту.
Увидев неоновую вывеску клуба «Двадцать один», он свернул к обочине и остановился. Закрыл окна и вышел. Ночной воздух был холоден, легкая дымка, которую приносил ветер, обступала со всех сторон. Верн захлопнул дверцу, прошел через тротуар к клубу и вошел, раздвинув тяжелые бархатные двери плечом.
В полумраке он увидел длинный ряд стаканов и черный оникс, а еще две высокие красные колонны искаженного света, колеблющиеся и полуразмытые, по обе стороны от зеркала за стойкой. Ряды полупрозрачных стаканов преломляли красный свет, казалось, что он идет прямо из них. Свет змеился вокруг бара, появляясь повсюду и смешиваясь с зеленью неоновой вывески «Золотого сияния» напротив. За столом слева, утопая в глубоких креслах, сидели трое мужчин и женщина. Их столик был заставлен бутылками и усыпан окурками. Остальные были пусты.
Верн подошел к бару и сел. Бармен отложил полотенце и повернулся к нему.
– Скотч с водой. Без льда.
Бармен кивнул и отошел. Верн сидел, прислушиваясь к глухим ударам откуда-то сзади. У дальнего конца стойки громко спорили двое.
– Так вот, если бы эта богом проклятая кляча могла…
– Слушай! Говорю тебе, если лошадь достаточно долго задирала свою задницу над проволокой…
– Дашь ты мне кончить или нет? Я хочу сказать…
– Я думал, ты кончил.
– Ничего подобного. И ты это знаешь. Не ври мне.
– Шестьдесят пять центов, мистер, – сказал бармен. И поставил на стойку перед Верном маленький стаканчик. Верн вытащил и дал ему долларовую бумажку.
Он пил спиртное медленно. Глядя на тысячи бутылок на полках бара. Они тускло светились все в том же красном сиянии, которое делалось еще интенсивнее, огибая бутылочное стекло и проходя сквозь него, подвижной волной растекаясь вокруг.
Стало тихо. Те двое перестали спорить и надели пальто. Они миновали Верна, вышли через тяжелые двери наружу и скрылись из виду. Парень, игравший в бильярд, бросил это занятие и подошел к бару присесть. В тусклом свете его лицо казалось темным пятном. Он сидел, уперев подбородок в ладони, не двигаясь и не глядя по сторонам. Верн повернул голову и увидел, что посетители за столиком молча сидят, глядя перед собой и думая каждый о своем.
В голову полезли странные мысли. Он вдруг вспомнил, как учился играть на гобое. Сидел в своей комнате и, держа перед собой странный, холодный инструмент, дул в него часами. В углу тихо играло радио.
Свою комнату в родительском доме он помнил в деталях. Как давно это было. У него был тогда маленький настольный проигрыватель и коллекция дешевых пластинок, в основном из газетных серий. Дворжак, симфония «Новый мир». Пятая Бетховена. Несколько вальсов Штрауса. Он заигрывал пластинки до тех пор, пока они не становились белыми. У него были кактусовые иглы, ведь их, когда они тупились, можно было точить почти бесконечно.
Был у него и свой газетный маршрут. Пользуясь расчетным счетом матери, он купил в универмаге «Историю мира» Генрика ванн Луна и «Болезни мозга» профессора Бенджамина Стоддарда. В конце месяца, рассчитавшись с матерью, он остался почти совсем без денег. А еще у него был свой мимеограф. Он выпускал газету, которую продавал соседям по три цента за штуку.
Кто-то кашлянул в тишине бара. Он поерзал на своем табурете. Снова наступило молчание. Люди за столом так и сидели, уставившись в бар, на ряды бутылок в нем, на красный свет, обтекавший массивное зеркало со всех сторон. Из зеркала на них глядели отражения: темные, сгорбленные, неподвижные. Минуты шли, никто не двигался. Постепенно вокруг них стало нарастать напряжение. Неприятное, как приступ кровяного давления.
Вдруг бармен ожил. Прошел вдоль обшитого досками бара к другому концу стойки. Двери отворились, с улицы, смеясь и громко дыша, вошли мужчина и женщина. Сели за столик.
Верн прикончил свой стакан и запахнул пальто. Встал и, сунув руки в карманы, вышел наружу, на тротуар. Воздух был холоден. Улица пуста. Кругом ни души.
Он сел в машину и медленно поехал к себе. Им владели апатия и вялость. Хочется ли ему домой? А если нет, то куда ему хочется? Он припарковал машину и вышел. Поднялся по лестнице, покрытой толстым серым ковром, который глушил звук его шагов. Коридор был пуст. В его дальнем конце светилась темно-красная надпись: «ПОЖАРНЫЙ ВЫХОД».
Небольшой шар, утопленный в штукатурку потолка у него над головой, давал достаточно света, чтобы найти ключи. Он вставил ключ в замок и открыл дверь.
Заглянув в неосвещенную квартиру, тихую и серую в сумерках, он почувствовал, как холодок несчастья воцаряется в его сердце. Вдруг у него отвалилась челюсть. Голова затряслась. Схватившись за дверь, он удержался на ногах, пока его зубы клацали, а глаза лезли на лоб. Припадок кончился так же быстро, как и начался.
Весь дрожа, он с облегчением выдохнул, провел ладонью по волосам. Что это, усталость? Холод? Он не знал. Он развернулся и вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь.
Дом Тедди он нашел быстро. Он запомнил бар на углу и длинную некрашеную доску вывески поперек улицы. Он припарковал машину и вышел. Взглянув на ее окно, света не увидел. Прошел чуть дальше по тротуару, снова взглянул, но опять ничего не увидел. Однако он знал, что она там. Откуда? Он даже не задумался. Проверив, заперта ли машина, он одолел невысокий лестничный марш и нажал на кнопку звонка.
Дверь щелкнула. Он толкнул ее и вошел. Он ждал, что она встретит его прямо в холле, но дверь ее квартиры над его головой оставалась закрыта. Поднявшись по лестнице, он с минуту стоял у ее двери, готовясь постучать. Под дверью виднелась узкая полоса света, изнутри доносились приглушенные голоса.
Наконец он постучал. Голоса стихли. Он почувствовал, как у него на лбу и на ладонях выступает пот. Раздались чьи-то шаги, и дверь рывком распахнулась. Тедди, в белой рубашке и женских джинсах, смотрела на него с изумлением.
– Нет, это и в самом деле слишком! – В гостиной за ее спиной сидели одни женщины. Из проигрывателя неслись громкие звуки корневого ньюорлеанского блюза.
– Можно войти?
– Конечно, дорогуша.
Он пошел за ней внутрь. Три женщины, все в мужских рубашках и брюках, спокойно смотрели на него.
– Верн, это Бобби, Берт и Терри.
Они кивнули, не открывая рта.
Верн повернулся к Тедди.
– Я просто подумал, заскочу ненадолго. Может, я лучше в другой раз зайду. Не хочу…
– Давай пальто. – Она пошла в спальню, он за ней.
– Мы могли бы поговорить в другое время, – начал Верн.
– Это просто девушки из нашего дома. Ты никому здесь не помешаешь. – Она повесила его пальто. – Долго они не останутся.
– Но я не хочу…
– Не волнуйся. – Она взяла его за руку, и, когда они вернулись в гостиную, она его вела. Пальцы у нее были твердые и сильные. Тем временем женщины в гостиной уже встали и собрались у входной двери.
– Мы пойдем. Зайдем в другой раз. – Они открыли дверь. – Рады были познакомиться, мистер.
– Не уходите из-за меня, – промямлил он. Но они уже закрывали дверь с другой стороны. – Жаль, что из-за меня они ушли.
– Все в порядке. – Тедди начала собирать стаканы по комнате. – Что будешь пить? Как насчет «Джона Джеймисона»?
– «Джон Джеймисон» – это отлично. – Он сел на кушетку. Проигрыватель все еще играл блюз. Он узнал глубокий, хриплый голос Бесси Смит. Расслабившись, он откинулся на спинку кушетки, положил голову. В комнате было тепло и пахло женщинами. Скоро Тедди вернулась с двумя стаканами. Один поставила рядом с ним, сама села у проигрывателя на пол.
– Спасибо, – сказал Верн, беря стакан. Тот был холодный и влажный. Он сделал глоток и прикрыл глаза. Жидкость обожгла ему горло и легкие, удивительно, сколько в ней было жизни. Если бы эликсир жизни существовал, то это наверняка был бы виски.
Он вздохнул.
– Ну, как?
– Прекрасно. – Потом спросил: – Ты удивилась, когда увидела меня?
– Нет. Не очень. Ты легко нашел мой дом?
– Без проблем. – Он оглядел комнату. В ней прибирали. Бутылки и одежда исчезли. Пепельницы были пусты. – На этот раз твоя комната выглядит куда лучше.
– Тогда она тебе не очень понравилась.
Верн криво усмехнулся.
– В тот вечер мне вообще ничего не нравилось.
– Не думай, что я буду извиняться.
– Забудь. – Они помолчали, слушая музыку. Наконец пластинка кончилась.
– Хочешь послушать что-нибудь?
Верн поставил стакан и подошел к шкафу. Присев на корточки и чуть наклонив голову, он стал рассматривать конверты.
– Как насчет Баха, флейта со струнными? – Он вытащил пластинку. – Давненько я его не слушал.
– Ставь.
Он осторожно сменил пластинку. Через несколько мгновений размеренные аккорды коротких торжественных танцев наполнили комнату. Верн вернулся на свое место, к стакану.
– Прекрасно. Просто прекрасно.
– Ты давно знаком с Доном? – спросила Тедди.
– Пару лет, наверное. А что?
– Так, интересно.
– Мы с ним нечасто видимся. Иногда он приходит ко мне на станцию. Пытается заставить меня ставить больше диксиленда в моих программах.
– Ясно.
– А ты что о нем думаешь?
– По-моему, он интеллектуальный простак.
Верн захохотал.
– Тебе не обязательно быть с ним.
– Знаю.
– Почему же тогда ты с ним?
Она пожала плечами.
– Дон славный мальчик. В некотором смысле.
– У него такой вид, как будто его заживо ест какой-то грибок.
– Дон знает интересные места. У всякого, с кем встречаешься, есть чему поучиться.
– Чему же ты научилась у него? Слушать заплесневелый джаз?
– В ньюорлеанском джазе он разбирается хорошо.
– Если бы это еще имело какое-то значение. Да ладно, забудем о нем.
Они продолжали слушать сюиту.
– Эта часть такая красивая, – сказала Тедди. – Помнишь, как сказано о ней у Хаксли в «Контрапункте»? Мне нравится этот пассаж.
– Насчет кошачьих кишок? Виолончелей? Это когда тот старик-ученый спускается по лестницу на вечеринку. А там играют это.
– Музыка играет большую роль в этой книге.
Верн слушал музыку. Постепенно она забрала все его внимание. Одиночество, которое он чувствовал до того, начало проходить. Он потянулся, сидя на кушетке, потер глаза.
– В чем дело? – спросила Тедди.
– Ни в чем. Думаю о книге. – Он поднял стакан, но тот был пуст. Подняв пустой стакан к свету, он медленно поворачивал его перед глазами.
– Эта книга о смерти, – сказала Тедди.
Верн встал и подошел к книжному шкафу. Он повернулся к музыке спиной и стал читать названия на корешках. Немного погодя Тедди подошла к нему и встала рядом.
– Вижу, ты любишь Элиота, – сказал Верн. – Большой человек, для нео-фашиста. – Он вытащил тонкую книжку. – А это что за чертовщина? «Убийство в соборе».
– Это пьеса о Томасе Беккете.
Верн поставил книгу назад.
– У тебя много Юнга. Одни неофашисты. «Интеграция личности».
– Он милый старик. Любит долгие прогулки в снегу. Что с тобой вдруг приключилось?
Верн резко повернулся к ней.
– Вот что, юная леди. Давайте-ка куда-нибудь пойдем. Куда вы хотите? Или вы вообще никуда не хотите? Или мне уйти и поехать домой?
Тедди засмеялась.
– Давай просто поговорим. Я устала от темных маленьких забегаловок. О’кей?
Верн сел на кушетку.
– Понятно.
Глава 6
Верн встретил Дона Филда на следующий день. Дон выглядел еще угрюмее, чем прежде. Он подошел к Верну, когда тот уходил со станции после работы.
– А, – сказал Верн. – Это опять ты. Я уже начинаю привыкать видеть тебя здесь в это время.
– Где ты был вчера вечером? – хрипло спросил Дон.