— Не надо, Роман Викторович. Наложите шины и оставьте. Я вызвал брата Михаила, это его случай.
«Изгнал беса», «инквизитор», «его случай», Костя это впервые делает… Получается, что они ехали в белый свет и приехали в деревню, где есть люди, для которых это… работа? Вот тебе и «Матрица».
Доктор со стуком задвинул носилки обратно в вэн, но ручек не выпустил, продолжая в чем-то сомневаться.
— Костя, ты уверен? Два раза он уже пробовал — и ничего не вышло.
— Но один-то раз вышло. Что ж нам, убить его, что ли?
Роман Викторович вздохнул, отпустил ручки носилок и достал из кузова набор для фиксации переломов.
— Как тебя зовут, мальчик? — спросил он у Антона. Услышав ответ, сказал: — Вот и славно, Антоша. Садись в кузов и присматривай за больным. Мне потом понадобится твоя помощь.
Антон не видел, что делали с Игорем, только слышал, как тот вскрикнул два раза, и Роман Викторович повторил: «Все будет хорошо», а Костя — «Держись». Потом врач сказал:
— Ну ладно, а как вы его понесете?
Костя хмыкнул:
— Не сообразил.
— Вынимай носилки, — вздохнул доктор.
Заглянув в кузов, молодой священник улыбнулся Антону и поставил у его ног рюкзак и пакет Вали.
— Поешь. Ведь хочешь, я вижу.
— И мне дай, — прогудел снаружи Роман Викторович. — Я ещё не завтракал.
Костя выудил из сумки пирожок, подмигнул и исчез.
Через десять минут Роман Викторович закрыл дверцы кузова и полез в кабину:
— Ну, двинулись. Антон, держись за поручень: я поеду быстро.
Антон думал, что сможет в дороге подремать, но не тут-то было. Быстро в понимании Романа Викторовича было действительно быстро. Даже пожевать пирожков не удалось — машина скакала по старинным асфальтовкам так, что одной рукой Антону приходилось держаться за поручень, а другой — придерживать голову Андрея, мотающуюся, как язык в колоколе. И при том Роман Викторович умудрился связаться с кем-то по комму.
— Алло, Рувiмичу! Справа є. Тут у мене один хлопчик пiдхопив французьку нежить… не хочу, щоб батьки знали… Так, вiн бiльше не буде. Резистинчику даси без рецепту? Ну, зроби це як брак чи як бите, що я, тебе вчитиму?… еге… еге… Ну, укропчику там, петрушечки, курей, яєць… Сала… — По тому, как он засмеялся, Антон понял, что это их дежурная шутка. — Так, завтра я його до тебе пришлю, бувай. Дякую.
Он сунул комм в карман.
— Ты извини, что я так тебя залегендировал. Ничего другого в голову не пришло.
— Да нет, все правильно… — пробормотал Антон. Патриархальные у них тут нравы. В городах венерических болезней тоже стесняются — это очень большим дураком нужно быть, чтобы мер не принять и такую заразу подхватить… но здесь явно не в этом дело.
Машина сбавила скорость и въехала в село — не Вiльшанку, какое-то другое, и тоже полупустое. Доктор с пульта открыл ворота и ввел минивэн во двор.
— Ты сильный парень, — сказал Роман Викторович, открыв заднюю дверь. — У нас должно получиться. Вынимай вот этот стопор, берись за тот конец и подавай носилки на меня.
Вдвоем они вытащили Андрея из машины и внесли в дом. На носилках он казался не таким тяжелым. Врачебный кабинет был оборудован в гостиной. Или «горнице»? Как называется эта комната в сельском доме?
— Поставь, — они опустили носилки на пол рядом с операционным столом, врач полез в стенной шкафчик, вынув оттуда пузырек, два ампулы и одноразовый шприц. — Как его зовут?
— Андрей… наверное, — Антон понял смысл вопроса, когда врач открыл пузырек и сунул его раненому под нос.
— Андрей, очнитесь, пожалуйста! Андрей! — позвал он. Террорист раскрыл глаза и осоловело моргнул.
— Сейчас мы поможем вам перебраться на стол. От вас потребуется ещё одно небольшое усилие, а потом я сделаю вам укол — и вы будете просто спать.
Андрей ничем не показал, что понял слова доктора и согласился с ними — но когда Роман Викторович приподнял его, Антон почувствовал, что он помогает. Подняться во весь рост, даже с их помощью ему было, наверное, не легче, чем влезть на Эверест — но он сделал это, а дальше оставалось только проследить, чтобы он свалился именно на стол, а не в его окрестностях.
— Да, вот так, — врач устроил его на здоровом боку, стащил наконец разрезанную футболку. — А теперь баиньки, — он взял шприц, который уже успел заправить неизвестно когда, одним точным движением попал в вену и медленно выжал поршень. — Антоша, сбегай в машину за пирожками. У нас есть десять минут, пока это подействует, а я не завтракал. И ты тоже. Или ты крови боишься?
К пирожкам Роман Викторович, презрев компот, заварил чай, слегка мутноватый от крепости. Антон малодушно разбавил его кипятком и подсластил, врач осушил чистую заварку в два глотка, без сахара, заев половиной того, что дала Валя, при этом безошибочно угадав её авторство. Потом оба тщательно вымыли руки, Роман Викторович надел халат и убрал под шапку короткие волосы, натянул резиновые перчатки и распечатал одноразовый хирургический набор, а Антону велел завести правую руку раненого за голову и так держать.
Антону не нужно было смотреть на происходящее — он разглядывал фотографии на стенах, диплом в застекленной рамке и рассказывал по просьбе Романа Викторовича о своих приключениях, ничего не утаивая: снявши голову, по волосам не плачут.
— Значит, он всё-таки сорвался в конце, — заметил доктор. — И это Костик его так отделал… Ну, если он держался почти всю дорогу… тогда… Тогда, может, у брата Миши что-то и получится.
— А кто такой брат Миша?
— Доминиканец. Инквизитор. Экзорцист.
Сочетание этих трех слов не обещало Игорю ничего хорошего.
— А что он… сделает с Игорем?
— Поможет ему вернуться в люди… если сумеет. Ты читал Евангелие, Антон? Помнишь, что Иисус говорил об изгнании бесов?
Антон читал, но по диагонали, и дословно вспомнить не мог.
— Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И, придя, находит его незанятым, выметенным и убранным; тогда идёт и берёт с собою семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого, — врач прочел этот фрагмент так легко и спокойно, что Антон поначалу и не понял, что тот цитирует книгу. — Вот на этот случай и нужна помощь брата Михаила.
— Но вы сказали, что два раза у него не получилось.
— Да. А один раз получилось. Бог даст — и теперь получится.
Он отложил ножницы и пинцет, взял иглу и начал сшивать края очищенной раны с краями лоскутка искусственной кожи. Антон, мельком бросив на это взгляд, поспешно отвернулся.
— Вы тоже священник? — спросил он.
— Да, — согласился врач.
— Православный?
— Да. Слушай теперь сюда: ты мой племянник, сын моей сестры Екатерины Сергеевны. Приехал ко мне в гости из Ярославля, я оттуда родом. Андрей — твой дальний родственник, троюродный брат, как раз ехал в Польшу. Мама попросила его сопровождать тебя, но так вышло, что по дороге он сильно отравился в какой-то фаст-фудной тошниловке и теперь лежит у меня. Завтра я тебе дам корзинку, поедешь школьным автобусом в Озёрную, в аптеку, возьмешь у Исак Рувимыча упаковку бета-резистина. Ещё раз извини, — снова развел руками доктор. Со швом он уже закончил. — А теперь можешь отпускать, и принести мне с кухни кипячёной водички…
Он бросил в мусор окровавленные перчатки, размешал в кипятке жёлтый порошок и какую-то неописуемо смрадную жидкость, пропитал смесью несколько целлюлозных салфеток и шлёпнул их на опухоль, но так, чтобы не коснуться раны. Закрепил фиксирующей повязкой и, заправив шприц, сделал ещё одну инъекцию.
— Всё. Вот теперь всё. Личному составу объявляется благодарность в приказе и сутки увольнительной. По-моему, Антон, тебе не помешает поспать…
* * *
Эней приходил в себя трижды с момента операции. В первый раз — когда солнце и переплет западного окна нарисовали на полу крест. Эней отметил, что он раздет, лежит на чистых простынях под чистым одеялом и не чувствует правого бока. Из прихожей доносились голоса.
— Это его оружие, — об пол тихо стукнул тубус. Эней чуть сместился и увидел, что в сенях беседуют двое: полный, чтобы не сказать толстый, бородатый врач, и здоровенный парень, который отделал варка. То есть Игоря.
— Спасибо, Костя. Кстати, как там второй пациент? Мальчики проснутся — наверняка будут расспрашивать.
— Ну, он пока весь в фиксаторах… Я, кажется, переборщил, завтра извиняться пойду. Потому что сегодня его плющит, как жабу трактор. Роман Викторович, а что будет дальше?
— Давай, как одна незабвенная американка, подумаем об этом завтра. Бери антиминс, я скоро буду.
Они расстались с рукопожатием, после которого Костя поцеловал Роману Викторовичу руку, взял у него какой-то сверток и исчез за дверью. Роман Викторович принес тубус в комнату (Эней снова закрыл глаза) и поставил у изголовья кровати. Этот жест доверия окончательно погасил ощущение опасности — Эней позволил себе нырнуть обратно в сон. Последним умственным усилием была попытка осмыслить целование руки. Это что-то значило, и он когда-то знал что. Но память объявила забастовку.
Во второй раз он вынырнул в сумерках, от того, что мужской голос громко и отчетливо сказал:
— Павлик Морозов. Эпiчна трагедия.
Так. Врач добрался до флешки. Но там ничего не было, кроме книг, песен и аудиопьес, а обижаться за ковыряние в личных вещах на человека, который вынул тебя с того света и сам должен быть очень осторожен, глядя, кого пускать в дом — ну просто глупо. Эней какое-то время послушал список действующих лиц, но хохотать вместе с врачом и Антоном было слишком больно, так что на словах: «Генерал Власов, фашистський перевертень», он вырубился.
А в третий раз он проснулся ночью, когда было уже темно и глухо. Проснулся по-настоящему, оттого, что выспался. Почувствовал: выздоравливает. Лихорадка прошла, опухоль явно спадала.
И тут в щель между волей и сном пробралась эмоция. Он заплакал. Кто-то вывернул наизнанку время, встряхнул его — и Эней снова был мальчиком, который вернулся домой с межквартального футбольного матча и увидел, что сейчас не станет у него ни папы, ни мамы. Две стройные женщины в узких платьях прошли по улице к их двери — и перед ними полз туман, а Андрей в приступе дикого ужаса скорчился в кустах, и ничего, ничего, НИЧЕГО не смог сделать! Там его и нашли соседи, которые тоже ничего не смогли сделать и вызвали милицию, скорую и социальный контроль — осиротевшего мальчика нельзя было оставлять на семнадцатилетнюю сестру-студентку в состоянии шока… И Андрей понял, что если он сейчас не унесет ноги из этого дома, то навсегда останется таким же, беспомощным. Он поднялся в свою комнату, собрал манатки — якобы в санаторий, — вычистил всю мелкую наличность из обувной коробки в кабинете, где ее держал отец, схватил флешку с любимыми книгами и выгреб все диски, что нашел в столе — он знал, что их нельзя оставлять социальщикам. Включил комп и отформатировал блок памяти. А потом вышел на улицу, перебросив сумку через плечо. Он не знал, куда ехать: отцовские друзья и знакомые не имели адресов, они появлялись из ниоткуда и исчезали никуда. Но в мире было место, где люди ещё сопротивлялись варкам, и, хотя у Андрея не имелось программы более четкой, чем 'всё время на запад', он знал, что добёрется туда любой ценой. Он улыбался, видя нацарапанный на стене трилистник, он сжимал кулаки и представлял себе, как с кличем «Erin go bragh!» будет рубить варкам головы или поливать их серебряными пулями из «Грэхема». И только на автостанции, где он купил билет до Львова, внутри все перевернулось: папа с мамой умерли! Он сидел в кресле зала ожидания, обхватив сумку руками, плакал и не мог остановиться. Там его и нашел Ростбиф.
А теперь Ростбиф мёртв, в штабе где-то на самом верху сидит крыса, и не одна, и если подполье — действительно лишь инструмент варков для подковёрной борьбы и регуляции численности молодняка, тогда… тогда ему, Энею, остаётся только повеситься. Потому что он опять ничего, ничего, НИЧЕГО не смог сделать!
Он рыдал, как и тогда, дрожа всем телом. Мог бы сдержаться — но позволил себе. Лучше слить всю слабость сейчас, в темноте, в тишине и одиночестве…
— Господи, как же вы меня напугали, — врач включил настенную лампу и, пододвинув табурет к кровати, сел. — Я решил было спросонья, что вы задыхаетесь.
— Извините, — выдохнул Андрей. — Это просто… откат после наркотика…
— Это просто сердце, — спокойно возразил врач. — Человеческое сердце, которое не может вынести бесконечное количество боли. Я сейчас принесу вам хорошего успокоительного.
— Спасибо, я не хочу.
— А я вам его прописываю как врач, — он вышел в кабинет, позвенел там скляночками и вернулся со стаканом воды и синей пилюлькой. — Андрей, я не спрашиваю, что именно послужило причиной срыва — если вы захотите, я выслушаю всё, что вы сочтёте нужным рассказать, но лезть с расспросами не буду… но мне как врачу очевидно, что кто-то должен время от времени подлатывать вам и нервы.
— «Вы потеряли друзей? Вы кого-то убили? Хотите поговорить об этом?»
— Да, звучит нелепо. Психотерапия для террористов… Но вот я осматривал вас сегодня… Вы совсем молоды — двадцать, не больше. И уже столько шрамов. И внутри, должно быть, не меньше, чем снаружи. Вы приучили себя переносить боль — иначе при вашей работе нельзя. Но совершенно не обязательно добавлять сверху. Когда вас ранили, а ситуация требовала мобилизовать тело и действовать — вы ведь принимали обезболивающее и действовали, так? Антон рассказал, сколько хладнокровия, мужества и находчивости вы проявили — и подумайте, что было бы, попытайся вы пойти на поводу у своей гордыни и полагаться только на внутренние ресурсы. Ну так сейчас мы имеем тот же случай: вам нужно мобилизовать разум и психику, а это значит для начала — дать им покой. Эта депрессия — такой же ваш враг, как и та инфекция, которую мы тут давим. Дайте ей химией по зубам, а потом уж будем спокойно восстанавливаться.
Эней подчинился. Этой мягкой логике сопротивляться было трудно — да и незачем. Мужик был прав. Кругом прав.
— Меня зовут Роман Викторович, — сказал мужик, принимая обратно стакан. — Можно просто Роман. Вас, я знаю, Андрей. Антон спит в соседней комнате. Он мой племянник, вы его дальний родственник, везли его ко мне, сами ехали в Польшу, по дороге отравились тухлой сосиской. Хотя и трёх дней не пройдет, как все уже будут знать, что к чему. Это деревня. Хотите есть?
Эней прислушался к своим ощущениям — и кивнул. Ещё один несомненный признак выздоровления. Доктор принес тарелку совершенно разваренного и чуть подогретого рагу из овощей с говядиной и чашку компота — вроде того самого, которым пытался напоить его Антон. Ассорти из всякой всячины на основе вишни, очень вкусное.
— Спасибо, — сказал Андрей, управившись с половиной порции и осушив чашку. — Можно ещё компота?
— Сколько угодно. И вообще старайтесь больше пить — у вас сильное обезвоживание.
Эней выпил вторую чашку компота и откинулся на подушку. Теперь мысли текли ровно, не захлебываясь в истерике.
— Вы не просто врач, вы ещё и священник, — сказал он уверенно. — Может быть, даже не простой.
— Да, — в голосе Романа Викторовича прозвучало некоторое удивление.
— И Костя — священник… и ещё шла речь о каком-то брате Михаиле… Не много ли на квадратный километр?
— У нас тут гнездо. Просто я епископ, ну и само собой, все священники моей епархии так или иначе приезжают ко мне.
— И вы так просто об этом говорите?
— А к чему тут сложности? Православную Церковь никто не запрещал. Вот если бы я был католическим епископом — тогда да, мне пришлось бы прятаться. Но и тут — что бы я сделал, если девать вас некуда, кроме как сюда? Вы мальчик умный, в два счёта все бы вычислили сами.
Энея слегка покоробил «мальчик».
— Там, в посадке… я видел странную вещь. Вы все так умеете?
Доктор развел руками, от чего халат разъехался на круглом животе.
— Не знаю. Надо попробовать. А кроме шуток, Андрей, — экзорцизм штука непростая.