Сергей Аксу
* * *
Зачистки следовали одна за другой. «Вэвэшный» батальон с СОБРом, можно сказать, исколесили всю округу: Балансу, Бати-Мохк, Шуани, Чари-Мохк, Шовхол-Берди, Гурти-Хутор… Эта зачистка прошла без потерь. Особых эксцессов не произошло. Если не считать, что застрелился заблокированный в своем доме боевик, отказавшийся сдаться. Старейшины села оказались более сговорчивыми, чем в других аулах, за полдня гора изъятого оружия значительно выросла.
– Товарищ капитан, вот заложника освободили! – доложил капитану Дудакову сержант Афонин, кивая на заросшего черной бородой худощавого мужчину лет тридцати семи в драном стареньком ватнике, который, сильно прихрамывая, ковылял за ним. Рост чуть выше среднего. Настороженный затравленный взгляд темно-карих глаз. Все с любопытством уставились на него, ведь не каждый день заложников освобождают.
– Стефаныч, займись им! – распорядился Дудаков, занятый со старшим лейтенантом Тимохиным изучением документов, обнаруженных у убитого боевика.
Старший прапорщик, сидевший подножке «Урала» с цигаркой в зубах, и ухом не повел. Он с безразличным видом продолжая дымить. Докурив, бросил окурок в грязь.
– А вы его обыскивали? – вдруг задал он вопрос, покусывая пшеничный ус и внимательно исподлобья изучая задержанного. – Плечо, пальцы смотрели?
– Нет, не обыскивали! Чего его обыскивать, гол как сокол. Заложник ведь. Вон в каком тряпье. Без слез и не взглянешь! Три года, говорит, уже в рабстве. Пробовал бежать, поймали. Чуть не забили до смерти. Издевались над ним, как только могли. Одним словом, настрадался бедолага выше крыши.
Задержанный что-то пробормотал невнятное и закивал головой.
– Из татар он. Строитель из Нижнекамска.
– Колымить, говорит, приехал на свою головушку, – робко добавил рядовой Чернышов.
– Тебя не спрашивают, желторотый! – грубо отрезал старший прапорщик. – Хватит мне баланду травить!
Коренастый Стефаныч нехотя оторвал от подножки «Урала» квадратный зад, не спеша обошел задержанного и вдруг дулом автомата поддел сзади мотню замурзанных свисающих штанов. Под ними оказались крепкие, почти новенькие «берцы».
– Обыскать! – последовал короткий, как выстрел, приказ.
Густо залившись краской и сконфузившись, Афонин бросился обыскивать задержанного. Оружия нет. В карманах обнаружил комок смятых долларов и связку «смертников» (солдатских жетонов). Взяв из рук младшего сержанта шнурок со «смертниками», зажав их в побелевшем кулаке, старший прапорщик подошел к боевику.
– Ребят наших, значит, стрелял?! Мучил?! Строитель из Нижнекамска! – заходили желваки на скулах Стефаныча.
– Ах ты, гнида! – вдруг вырывалось у лейтенанта Трофимова, поднявшего голову, который у БМП счищал о траки с ботинок налипшую комьями грязь. Он подскочил к задержанному, оттолкнул в сторону посеревшего Стефаныча и крепко вцепился левой рукой в ворот ватника.
– Смотри в глаза! Сука! Узнаешь?! Признал свою отметину?! – Трофимов, оскалившись, с силой встряхнул задержанного и в ярости ткнул пальцем в свой шрам. – Заложник! Строитель, говоришь!
«Собровец» ударил наотмашь, «чех» с разбитым носом отлетел в сторону и что-то зло зашипел в ответ.
– Ну что, Ваха! Вот и свиделись! – цедил сквозь зубы, наступая Трофимов. – Не ожидал, гаденыш? Душегуб!
Глаза у лейтенанта сверкали, на лице застыла зловещая торжествующая улыбка.
– За ребят замученных, порезанных тобой! За Кольку Куприянова! Получай, сволочь!
– Конфуций! Стой! – отчаянно заорал капитан Дудаков, бросаясь к нему. – Лейтенант Трофимов!! Отставить!!
Но Трофимов уже сорвал с плеча «АКМ» и, не раздумывая, в упор всадил в «заложника» длинную очередь. Боевик плюхнулся, словно куль, в измочаленную траками «бэшек» грязь. Задергался. Затих.
Все от неожиданности замерли. Такого поворота событий никто не ожидал. Из-за БМП вылетел майор Сафронов, его маленькие злые глаза метали молнии, за ним спешил встревоженный капитан десантников Михайлов. Они только что о чем-то упорно спорили со старейшинами у ворот дома местного муфтия.
– Вы что, скоты безмозглые, совсем оборзели! – в бешенстве заорал майор. – Вы чего себе позволяете?! Уроды!
Над убитым стоял лейтенант Трофимов с темными дикими глазами, его трясло как малярийного.
Капитан Дудаков наклонился и что-то тихо сказал Сафонову.
– Да-а, – протянул тот. – Ну и дела. Надо же. Займись им! Не ровен час, еще чего-нибудь отчубучит! Узнал, говоришь, гада!
Капитан Дудаков оглянулся.
– Чернышов! Ко мне! Проводи лейтенанта Трофимова! Не в себе он. К братьям Исаевым отведи. Головой отвечаешь! Вот, фляжку прихвати! Пусть остограммится!
Рядовой Чернышов и Трофимов понуро брели по улице в сторону мечети, куда после «зачистки» стали стекаться все группы.
– Вчера на «фишке» с Самураем перебздели, чуть не обделались! – прервал тягостное молчание солдат. – Слышим, где-то слева банка консервная забренчала. Ну, думаю все, п…дец! «Чехи»! Полрожка выпустил, и Ромка не меньше. Оказалось, голодная кошка банку из-под тушенки вылизывала!
Неожиданно у стоящего впереди «бэтээра» раздались женские крики и отборная ругань. Трое неизвестных контрактников из «усиления» с картонной коробкой и большой сумкой, с которыми обычно ездят за товаром «челноки», отбивались от вцепившейся в добро молодой чеченки, похоже, торговавшей на улице.
– Отдайте, мужики! – твердо сказал Конфуций, загородив военным дорогу. Его глаза устало смотрели на контрактников, в них не было ни угрозы, ни злости. Это были глаза смертельно уставшего человека, вернувшегося с тяжелой работы домой. Контрактники удивленно уставились на него.
– Ты, че, летеха? Ошалел, что ли?
– Совсем рехнулся?
– Ребята уж второй день без курева и на одной сечке!
– Ее Ахмед будет по нам пулять из-за угла в спину, а мы должны конституционный порядок здесь наводить? Так, что ли? – возмутился заросший рыжей щетиной мордастый прапорщик с редкими прокуренными зубами.
– Вот именно, порядок! Правильно говоришь, приятель! – невозмутимо сказал Конфуций, глядя сквозь него.
– Да, пошел ты на хер!
– Да мы на правах победителей берем! С древнейших времен победители…
– Пидор ты вонючий, а не победитель, – сказал Конфуций и презрительно сплюнул себе под ноги.
– Летеха, полегче на поворотах! И не таких обламывали!
– Откуда ты такой хороший, правильный взялся? – встрял в разговор второй, румяный плотный сержант с бегающими глазами, держа обеими руками картонную коробку.
– Оттуда не возвращаются! – отрезал, мгновенно побагровев, Конфуций и угрожающе передернул затвор; вылетевший патрон, блеснув на солнце медным бочком, чмокнул в двух метрах в дорожную слякоть.
Молодая чеченка в сбившемся набок платке, почувствовав, что назревает что-то недоброе, отпустила из рук сумку и отпрянула в сторону.
– Значит, своих мочить?
– Из-за этой дрянной сучки?
– С оружием-то все мы – Робин Гуды! А так? На кулачках? Слабо, лейтенант?
– Подержи, Танцор!
– Конфуций, может, не надо, – стал отговаривать «собровца» побледневший Чернышов.
– Надо, Танцор, надо.
– Летеха! У тебя, наверное, не все дома? Ты хорошо подумал? – с ехидной улыбкой спросил контрактник с коробкой.
– Ну, лейтенант, гляди! Сам напросился! – криво ухмыльнулся мордастый прапорщик.
– Фонарик тебе теперь ночью точно не понадобится! Освещать округу фингалом будешь! Верно, Игорек? – живо откликнулся третий.
– Вместо прожектора! – вставил развеселившийся Игорек.
– Только в пах, чур, не бить!
– Паша, лейту, точно п…дец!
– Подожди, пусть «разгрузку» сымет, а то еще как бы не запарился, бедолага!
– Не успеет! Отоварим по первое число! – отозвался Паша.
Прапорщик передал оружие товарищу и принял боевую стойку, насмешливо взглянув на Трофимова.
– Ну! Мохаммед Али, гонг?
Ноги бойцов скользили и чавкали в раскисшем месиве дороги. Выбирая для атаки удобную позицию, прапорщик кружился вокруг выжидающего «собровца».
Сделав левой ложный выпад, контрактник неожиданно нанес молниеносный удар слева, но Конфуций ловко уклонился.
– Неплохо, неплохо, – цедил прапорщик, наступая.
– Ну, все! Каюк тебе! – вновь сделав ложный выпад, он двинул Конфуция ногой, но тот отбил удар кулаком и тут же заехал нападавшему в челюсть. Слышно было, как клацнули зубы.
– Ах, вот мы какие? – вспылил Паша, набычившись.
Размашисто рубя крепкими кулаками воздух, он ринулся вперед. Конфуций, парировав серию ударов блоками, изловчился, поймал противника за рукав, крутанул его вокруг себя и быстро присел на колено. Контрактника словно кто-то невидимый оторвал от земли; он, мотнув в воздухе заляпанными «берцами», с которых во все стороны полетели ошметки грязи, влетел головой в забор. Конфуций тут же оседлал его и привычно, как на задержании, заломил за спину руку. Уткнувшись поцарапанной физиономией в треснувшие доски, прапорщик забубнил:
– Ну, все, лейтенант! Все! Все! Твоя взяла! Хер с тобой! Все! Отпусти же!
Конфуций отпихнул от себя поверженного противника, поднялся, вытер перемазанное колено о серый штакетник забора.
– Ну и здоров же ты! Но все равно ты не прав, летеха! Нашел, кого защищать! Черножопых! Пошли, ребята!
Злые недовольные контрактники, оставив на земле коробку и сумку, с матерком вскарабкались на заляпанный «бэтээр».
– Ну, ты даешь, лейтенант! – крикнул сверху сержант. – Ловко устроился! «Носорогов», значит, крышуешь!
– Заткнись, «махра»! Памперсы подтяни! – отозвался за Конфуция Чернышов.
– Ладненько! Свидемся еще!
Румяный Игорек, постучав прикладом по броне, крикнул:
– Пингвин! Трогай! Поехали!
Рыгнув удушливым дымом с сажей, БТР покатил вдоль улицы.
– Танцор, дай фляжку! – сказал Конфуций, устало облокатившись локтями на хлипкий забор и отрешенно глядя в пространство. Чернышов достал из-за пазухи фляжку, которую ему передал капитан Дудаков. Отвинтив крышку, «собровец», выдохнув, сделал несколько жадных глотков. Фыркнул, передернулся, сплюнул.
– Говнюки! Какие все-таки говнюки! – вырвалось у него.
В плен к дудаевцам прапорщик Алексей Трофимов попал осенью 95-го. Ему навсегда запомнился тот роковой в его судьбе день.
Было довольно жарко. В самом разгаре стояло бабье лето. Громко стрекотали кузнечики, прощаясь с теплом. Взрыв раздался неожиданно. Санька Феоктистов, шедший впереди, подорвался на мине, когда они вышли на тропинку за заброшенным коровником с провалившейся гнилой крышей.
Трофимов поднял голову, стряхнул с себя землю. Санек неподвижно лежал на спине метрах в двенадцати от него. Ветерком относило клуб дыма и пыли от места взрыва. От соседнего дома к ним, оглядываясь по сторонам, бежали сержант Куприянов и старший лейтенант Заломов. Алексей поднялся и нерешительно шагнул к Саньке. В голове звенело, уши заложило. Он смотрел внимательно под ноги. Вдруг что-то блеснуло на солнце в развалинах бывшей кузни, расположенной метрах в ста пятидесяти от коровника, и очередь оттуда прошлась сбоку от прапорщика, по кустам лебеды и полыни. Он упал, вжался лицом в землю и юркой ящерицей отполз назад, к коровнику. Из развалин рьяно долбили из пулемета, выкашивая, словно косой, все вокруг.
Конфуций, укрывшись за углом, от волнения еле перевел дух и начал короткими жалящими очередями обстреливать развалины. Он чувствовал, что физиономия у него горит, будто надавали хлестких пощечин, ноздри трепетали от учащенного дыхания. Вдруг лежащий впереди, окровавленный Санек зашевелился, зацарапал растопыренными пальцами землю и громко застонал.
– Бля! Положит парня, как пить дать! – крикнул подбежавший Куприянов, устраиваясь рядом и поддерживая огнем товарища. – Игорь, долбани «мухой»!
Старший лейтенант Заломов раздвинул и вскинул к плечу гранатомет.
– Погоди! Не высовывайся! Мы сейчас отвлечем гада! – сержант пристегнул спаренный магазин другой стороной.
Куприянов с Трофимовым дружно ударили очередями по руинам.
– Работай! – проорал сержант.
За спиной ухнуло. В развалинах взметнулось пламя. Пулеметчик умолк.
– Прикройте меня! – крикнул Куприянов и, пригнувшись, побежал к Саньке.
Под трескотню выстрелов добежав до него, ухватил за разгрузку и поволок к сараю. У стены он опустил тяжелораненого на землю. Глаза у Санька были словно остекленевшие, он продолжал дико стонать.
– Говори с ним! – Заломов больно ткнул растерявшегося Трофимова кулаком в бок.
– Что говорить?
– Да о чем угодно! Только говори! Тормоши его! Не давай в отключку уйти! – зло бросил Заломов, извлекая шприц с промедолом и вкалывая противошоковый укол. Тем временем Куприянов хладнокровно перетягивал судорожно дергающийся окровавленный обрубок ноги. Затем вытащил из ножен штык-нож и обрубил сухожилия, на которых болталось кровавое месиво, оставшееся от былой конечности.
– Еще пакет давай! Посекло, бля!
– Не приведи господь!
– Расстегни ремень!
– Бля!
– Игорь! П…дец, парню!
– Кишки зацепило?
– Не довезем! Смотри…
– На пакет кепку приложи! И бинтом обмотаем!
– Саня! Саня! Слышишь меня!
– Ни хера не реагирует!
– Санек! Слышишь меня! – Трофимов, держа голову напарника на коленях, настойчиво похлопывал того по щекам.
– Мужики! Приподымите его! – сказал Заломов сержанту. – Руку с бинтом просуну!
Заломов и Трофимов приподняли раненого.
– Ага, все нормально! Опускайте!
– Саня! Саня! Это я Алексей! Братан! Узнае…
Слова застряли у Трофимова в горле. За спинами склонившихся над раненым Куприянова и Заломова, словно из-под земли выросли пятеро вооруженных боевиков. Крайний из них, плотный рыжеватый «чех», в тельняшке под камуфляжем, дал короткую очередь в спину ничего не подозревавшему Заломову. Того отбросило вперед на раненого Санька. Следующей очередью было покончено с Феоктистовым. Алексея и Куприянова обезоружили.
В лагере под Гехи-Чу Трофимов и Куприянов пробыли почти четыре месяца. Это были четыре месяца ада, четыре месяца страха и унижений, четыре месяца издевательств, изуверских истязаний. Контрактники были первыми кандидатами на тот свет. Больных и раненых убивали на глазах у остальных пленных, устраивая «представление».
Куприянов, у которого отняли «берцы», сильно страдал от холода в доставшейся с чужой ноги, разбитой вдрызг, рваной обуви. Обмороженные пальцы на ногах у него почернели и распухли, появились признаки гангрены. Адская боль рвала его на части, безжалостно скручивала его в пружину. Он страшно страдал, ковыляя как древний дед на больных гноящихся ногах.
Особенно изощренно из боевиков зверствовали Ваха по кличке Черный Абрек и один молодой рыжий хохол из снайперов. Последний, не церемонясь, отрезал уши и пальцы.
Это был обычный день, ничем не отличающийся от предыдущих. Несколько боевиков под присмотром афганца-инструктора, разложив на разостланном брезенте радиодетонары, готовили из фугасов взрывные устройства, другие со скучающими лицами слонялись по лагерю. Из пещеры вылез, зевая, опухший невыспавшийся Ваха, он был явно не в настроении. Проходя мимо Куприянова, он ни с того ни сего повалил парня на землю и наступил ему на грудь ботинком. Крикнул что-то сидевшим у костра боевикам, те загоготали, заулюкали. Черный Абрек, схватив сержанта за волосы, задрал ему голову и медленно, словно пилой, стал резать кинжалом горло. Колька закричал, отчаянно задергался, пытаясь вырваться. На землю брызнула струя темной крови. Сержант захрипел, засучил ногами. Трофимов, не выдержав, кинулся на палача, но тот уловил краем глаза его движение и, сделав молниеносный выпад, ударил рукояткой кинжала Трофимова в лоб. Из рассеченного лба кровь залила лицо. Трофимов сделал попытку подняться на ноги, но последовал еще удар, на этот раз тяжелым армейским ботинком в скулу. Неприятно хрустнуло. Рот наполнился сладковатой жижей и зубным крошевом. Трофимов, застонав от боли и бессилья, рухнул на колени на забрызганный кровью снег перед пещерой…