Де Голля о готовящейся операции союзники даже не предупредили, он оказался просто перед фактом их действий у него за спиной. Настроение генерала было подавленным. Он понимал, что все случившееся спланировали и осуществили американцы. 14 ноября де Голль с негодованием писал Черчиллю: «Приход к власти Дарлана в Северной Африке с помощью американцев и «от имени маршала» являет собой, на мой взгляд, одно из главных событий этой войны. Я думаю, что для французской нации этот факт будет иметь более серьезные последствия, чем капитуляция Бордо. Французский народ теперь понимает, что Соединенные Штаты уже не только признают власть, базирующуюся на предательстве Франции и ее союзников, тираническую, вдохновляемую нацистами и состоящую из людей, сотрудничающих с немцами, но и сами присоединились к этой власти, этому режиму и этим людям» {217}. Впрочем, насчет Черчилля де Голль также не испытывал никаких иллюзий. Он понимал, что все было сделано с его согласия. Генерал давно считал британского премьера «лейтенантом Рузвельта» {218}.
19 ноября глава Сражающейся Франции обратился с посланием уже ко всем союзным правительствам: «Совершенно очевидно, что гнев, горечь и ошеломление, спровоцированные во Франции этой политической операцией, произвели на сопротивление французского народа и его доверие к союзникам такое ужасное впечатление, какое даже невозможно было представить» {219}.
После таких заявлений де Голля лишили возможности выступать по Би-би-си. Ему пришлось использовать для эфира радиостанции Бейрута и Браззавиля. Правда, 14 декабря наконец-то Иден подписал с генералом соглашение о передаче власти на Мадагаскаре Французскому национальному комитету. Глава Сражающейся Франции был удовлетворен этим событием. Однако всеми своими помыслами он уже устремился в Алжир. Де Голль понимал, что его пытаются отстранить от участия в важных событиях, его, единственного француза, призвавшего свой народ продолжать сражаться, основателя Свободной Франции, столько достигшего за два с половиной года исключительно собственными усилиями, волей и упорством! Нет, он этого ни за что не допустит.
И генерал опять начинает действовать. Он знал, что в Алжире есть и его сторонники. К тому же за ним стоят практически все силы движения Сопротивления. Дарлана, как и любого другого вишиста, де Голль считал предателем, с которым нельзя иметь никаких дел. А вот с Жиро генерал хотел встретиться, но тот отказался. Тогда глава Сражающейся Франции добился отправки в Алжир своего представителя, генерала Франсуа д’Астье де Ля Вижери, брата беллетриста Эммануэля. В алжирской столице в окружение Дарлана входил еще один их брат, Анри д’Астье де Ля Вижери. Посланник де Голля должен был изучить ситуацию на месте и доложить о ней генералу.
Франсуа д’Астье де Ля Вижери пробыл в Алжире с 19 по 22 декабря. А 24 декабря адмирал Дарлан был застрелен в своем служебном кабинете студентом Алжирского университета Фернаном Бонье де Ля Шапелем. На следующий день студента расстреляли без суда и следствия. Кто стоял за убийством адмирала? Распутать хитросплетения алжирских событий далекого декабря 1942 года не удалось до сих пор. Друг Бонье де Ля Шапеля Филипп Рагено утверждал, что тогда они своей небольшой студенческой группой патриотов постановили, что убьют адмирала-предателя. Они тянули жребий. Идти «на прием» к верховному комиссару выпало Фернану {220}. Сам де Голль много лет спустя подчеркивал, что вишиста Дарлана «не убили, а казнили» {221}. Как бы то ни было, глава Сражающейся Франции горевать по поводу кончины адмирала не стал. Он отнесся к этому факту спокойно, как христианин и военный. Даже когда в 1916 и 1940 годах вверенные ему подразделения несли большие потери, он говорил просто: «Наш полк потерял достаточно перышек» {222}. Дарлан, конечно, был не перышком, а крупной птицей. Ну так что ж? Отправили к праотцам, и теперь только Бог ему судья.
Все сначала
Ситуация в Северной Африке после кончины Дарлана отнюдь не изменилась в пользу главы Сражающейся Франции. Американцы приняли решение назначить на место адмирала Жиро, который получил титул «гражданского и военного главнокомандующего». Окружение Жиро состояло из виши-стов, да и сам он явно сочувственно относился к режиму Виши и более чем благосклонно к американцам. Рузвельта это очень устраивало, а Черчилль не находил никаких оснований ему перечить. Таким образом, де Голль опять оставался в стороне. Американский президент иронично заметил по его поводу: «Интересно, что будет делать теперь этот бригадный генерал, который утверждал, что он проиграл только битву, а не войну, и вообразил, что может на равных разговаривать с могущественной Америкой» {223}. А бригадный генерал прекрасно понимал, что придется практически с нуля начинать борьбу за собственное признание. Опять ему вспомнились строки Киплинга:
В январе 1943 года Рузвельт и Черчилль встретились на конференции в Марокко, в городе Касабланка. На ней, в частности, рассматривался и «французский вопрос». Туда пригласили Жиро и де Голля. Союзники очень хотели, чтобы под их бдительным оком два генерала договорились, вернее, желали, чтобы де Голль подчинился силам Жиро, который всегда будет действовать по их указке. Понимая это, глава Свободной Франции вообще не хотел лететь в Марокко. Он считал также, что «французский вопрос» должен быть решен французами, без посредников. Де Голль писал: «С тех пор как Америка вступила в войну, Рузвельт решил, что мир будет миром американским, что именно ему принадлежит право диктовать условия организации этого мира, – он хотел, чтобы страны, раздавленные испытаниями воины, признали за ним право судить, и считал, что, в частности, он станет спасителем Франции и вершителем ее судеб» {224}.
Явиться в пригород Касабланки Анфу де Голлю все же пришлось. Он вел там переговоры с Рузвельтом, Черчиллем, Жиро, английским министром Гарольдом Макмилланом, уполномоченным британского премьера в Алжире, и генеральным консулом США в Алжире Робертом Мэрфи. Все они давали понять главе Сражающейся Франции, что он должен подчиниться Жиро. Генерал категорически отказался и хотел уехать с инспекциями в Ливию. Черчилль же, желая наказать де Голля за «плохое поведение», предоставил ему лишь место в самолете, отбывавшем в Лондон.
«Все последующие дни, – вспоминал де Голль, – были для меня мучительны… Состязание между Вашингтоном и Лондоном в неблагожелательности к нам нашло свое более чем широкое отражение. В прессе и радиовещании, за редкими и благородными исключениями, газеты и комментаторы в Америке и даже в самой Великобритании, казалось, не сомневались в том, что французское единение должно произойти вокруг Жиро. Почти во всех газетах и выступлениях по радио в отношении меня выносились самые суровые суждения. Некоторые говорили: «жалкая гордыня» или «несбывшиеся притязания», но большинство заявляло, что я кандидат в диктаторы, что мое окружение, кишащее фашистами и кагулярами, толкает меня на установление во Франции после освобождения личной абсолютной власти; что, в противоположность мне, генерал Жиро, простой солдат без всяких политических притязаний и намерений, является опорой демократии; что французский народ может довериться Рузвельту и Черчиллю, которые помешают мне поработить французов» {225}.
Но разве он когда-нибудь сдавался? Не сдастся и на этот раз. Де Голль докажет союзникам, что не станет никому подчиняться, потому что Францию, французский народ представляет только он. Для этого генерал продолжал утверждать свою власть внутри своей страны, внутри движения Сопротивления.
В этом направлении глава Сражающейся Франции сделал значительные успехи. Пока он в декабре и январе состязался с союзниками, его представитель, полковник Реми, удачно провернул целую операцию по доставке к де Голлю в Лондон делегата-коммуниста.
После высадки союзников в Северной Африке и оккупации южной зоны Франции в Коминтерне, наконец, приняли решение о необходимости сотрудничества ФКП и Сражающейся Франции. В постановлении исполнительного комитета Коминтерна от 25 ноября четко указывалось: «Коммунистическая партия должна согласовывать деятельность уже организованных национальных сил, установить и поддерживать непосредственный контакт с де Голлем» {226}. После этого Дюкло получил из Москвы шифротелеграмму: «Учитывая новую ситуацию, считаем необходимым, чтобы вы послали представителя в Лондон при де Голле» {227}.
Выбор ФКП пал на Фернана Гренье. Он еще в молодости вступил в ряды партии и перед войной стал депутатом парламента. Это был добрый искренний человек, веривший в идеалы коммунистического движения и самоотверженно выполнявший партийные задания. В начале войны его как коммуниста арестовали и отправили в концентрационный лагерь, откуда в 1941 году он смог бежать. Гренье добрался до Парижа и сразу включился в подпольную работу. Средства к существованию он с женой получал только от связного. Однажды в 1942 году тот не вышел на связь и супруги остались без денег и продуктов. «Я страшно исхудал, – писал впоследствии Гренье. – Достаточно мне было пройти десять минут по улице, как у меня начиналось головокружение» {228}. Помог случай. Жена Гренье случайно встретила на улице бывшую секретаршу мужа. Так связи с партией восстановились.
Лидер ФКП Жак Дюкло в условиях строжайшей секретности лично встретился с Фернаном Гренье, сообщил ему, что партия отправляет его в Лондон к де Голлю, и дал инструкции. 31 декабря Дюкло получил из Москвы еще одну шифровку: «Почти полностью военное и гражданское окружение де Голля крайне подозрительно с разных сторон. Поэтому советуем вашему делегату при де Голле быть чрезвычайно осторожным со всех точек зрения: политической, организационной, связи с вами и личной. Выберите делегата умного и твердого. По приезде он должен увидеть советского представителя при де Голле Богомолова, который даст ему полезные советы» {229}.
Полковника Реми познакомили с Гренье в самом начале января. Агент де Голля предупредил делегата-коммуниста о том, чтобы он не брал никакого багажа, и назначил свидание 8 января на вокзале Монпарнас в Париже. Путешественники должны были сначала отправиться поездом в Кемпер – город на юге Бретани.
Делегат-коммунист явился точно к указанному времени. Каково же было удивление худого, изможденного, обеспокоенного предстоящей миссией, строго подчинившегося инструкции (никакого багажа!) Фернана Гренье, когда он увидел Реми. Тот шел уверенной походкой, разодетый, в сопровождении нескольких молодых людей, тащивших за ним тяжелые вещи. Гренье просто обомлел. Он особенно удивился большому серому пакету полутораметровой высоты. Контролер вообще запретил грузить его в вагон. Но попутчики Реми все же как-то смогли протащить пакет. Когда поезд тронулся, Гренье осмелился спросить Реми, что же это такое. И тот ему спокойно ответил: «Горшок с азалией для мадам де Голль».
В Кемпере Реми нанял носильщика, доставившего его вещи в гостиницу. Он пригласил Гренье позавтракать в хороший ресторан. Коммунист, после своей тяжелой жизни в подполье, с ужасом констатировал, что Реми за один завтрак потратил такую сумму, на которую он с женой в Париже жил бы месяц. Днем путешественники сели в автобус и отправились в Понт-Авен, городок на Атлантическом побережье. Опять возникли трудности с азалией. Ее пришлось укрепить на крыше. Автобус был битком набит – стояла страшная духота. Обессиленному Гренье стало плохо. Реми страшно перепугался. Тогда открыли окно. Бедного делегата быстро привели в чувство и усадили на освободившееся место. В Понт-Авен прибыли вечером. Остановились в небольшом домике, где Реми все хорошо знали.
Утром, когда едва рассвело, двух мужчин взял на борт небольшой рыболовецкий катер. С него они должны были в открытом море пересесть на английское судно. Но в этот день поднялся страшный шторм. В результате французский траулер не смог доплыть до английского корабля к назначенному часу. Пришлось вернуться в Понт-Авен. Оба путешественника даже обрадовались этому. Все время, проведенное на воде, Гренье страдал от морской болезни, а Реми что-то попало в глаз, и он тоже не находил себе места.
На следующий день все повторилось сначала. На сей раз удалось добраться вовремя до английского катера. Когда французское судно оказывалось на гребне волны, все желающие перебраться на соседний катер сильно отталкивались и прыгали прямо в руки английских матросов. Последней «перепрыгнула» азалия. И вот, через несколько часов – долгожданный конец мучительного переезда, английский порт Фалмут.
Реми сразу же уехал в Лондон. А Гренье пока отвезли на уединенную виллу в лесу. Там он пробыл, скорее всего, дней десять, под надзором хозяина. Такую процедуру проходили все прибывающие из оккупированных стран. В это время английские разведывательные службы Интеллидженс-сервис наводили о них справки {230}.
Фернан Гренье встретился с де Голлем в первый раз после того, как тот вернулся из Марокко. Следуя инструкции, которая была дана Дюкло, делегат ФКП посетил и Богомолова. Но здесь произошло недоразумение. Посол явно не был оповещен о приезде Гренье и поэтому с недоумением сообщил о случившемся в Москву своему куратору Деканозову. А тот, в свою очередь, немедленно 3 февраля 1943 года отписал Димитрову в Коминтерн:
«В Лондоне к нашему послу товарищу Богомолову явился Фернан Гренье, назвавшийся уполномоченным Национального Комитета Французской коммунистической партии для связи с де Голлем. Он рассказал, что Центральный Комитет Французской Компартии получил от де Голля предложение о создании постоянной связи. Дюкло, Торез и др. якобы решили послать его – Гренье.
По сообщению Богомолова, Гренье 41 год, рыжеватый, лысый, нос длинный, глаза карие, выглядит старше своих лет… Находится в Лондоне около месяца. В Национальном комитете ему дали работу по пропаганде внутри Франции.
Просьба сообщить, что Вам известно о Гренье и его связи с де Голлем» {231}.
На следующий день Димитров незамедлительно отвечает Деканозову:
«Товарищ Гренье нам хорошо известен. Он бывший депутат Компартии Франции и председатель французского общества «Друзей Советского Союза». Честный и преданный.
Он был послан ЦК Компартии Франции в качестве ее представителя при Национальном комитете де Голля. Учитывая плохое окружение де Голля, ему было дано, с нашего согласия, поручение время от времени просить у Богомолова необходимую информацию, чтобы он мог лучше ориентироваться в лондонской обстановке…» {232}
Таким образом небольшой инцидент был исчерпан. А 26 февраля уже сам Гренье посылает в Москву подробное письмо на имя Андре Марти: «Несмотря на тридцать истекших, очень трудных месяцев и суровые лишения, со мной, как сказал доктор, ничего серьезного нет: побольше еды и все будет… х-а-р-а-ш-о! Но какая же прекрасная у нас партия и как хорошо держались наши мужчины перед врагом… Мне предстоит здесь большая работа… выступления по лондонскому радио и с различными статьями» {233}. Отдельный раздел своего письма Гренье озаглавил «Генерал де Голль». В нем он подчеркнул: «…на подаренной мне фотографии он надписал: «Моему другу. Сражающемуся французу Фернану Гренье». У меня вообще складывается впечатление, что де Голль очень изменился за последние два года. Он все более и более отчетливо понимает, что во Франции завтрашнего дня ничего нельзя будет сделать без рабочих масс» {234}.