Задумавшись, Штукин не расслышал вопроса полковника, и тот был вынужден повторить его:
– А чем же тебе, спрашиваю, Якушев не свой?
Валера постарался усмехнуться как можно более естественно:
– Да салага он… Выпускник юрфака. Не дорос еще просто до «своего».
– Дорастет, – спокойно парировал Ильюхин. – Задатки есть. А насчет юрфака – что это ты замужиковствовал? Прямо как камергер Митрич из «Золотого теленка». Или у тебя комплексы по поводу собственной недостаточной грамотности? Я, кстати, тоже юрфак закончил. И ничего.
– Как сказать, – повел бровью Штукин. – Вот для Крылова вы и не будете своим. По многим причинам, но и из-за Петербургского университета – тоже. Что, не так?
– Уел, – полковник поднял руки, показывая, что сдается, и предложил: – Ладно… Считаем, что проехали. Забыть – не предлагаю, такие вещи, наоборот, помнить надо, чтоб правильные выводы сделать… Но проехали…
– Забудешь тут, – заворчал было Штукин, но Ильюхин пошлепал ладонью по столу:
– Все. Не будем уставать, пережевывая все во второй раз. Давай-ка, брат, рассказывай о своей непосредственной работе.
Валера потер пальцами себе виски, пряча в локтях выдох облегчения, и постарался сконцентрироваться:
– Так, а что рассказывать-то… Внешне они, как я уже говорил, ни на какое ОПС не похожи…
– Тем более – рассказывай. Лучше, когда вот так ошибаются, чем когда начинают пургу гнать.
Штукин склонил голову к плечу и прищурился:
– Это вы насчет ОПС – что я, дескать, ошибаюсь? Есть: ошибаюсь!
– Валера!
Штукин понял, что и у ангельского терпения Ильюхина есть предел, и перестал фиглярствовать, перейдя к четкому и серьезному описанию своих впечатлений в мелких деталях. Строго говоря, то, что он рассказывал, трудно было назвать информацией. Валера рассказывал об атмосфере, об оттенках и нюансах. Несколько раз Ильюхин перебивал его уточняющими вопросами, и по лицу полковника было трудно понять, доволен ли он ответами. Больше всего, как показалось Штукину, Виталия Петровича заинтересовало то, что в окружении Юнгерова, говоря о расстреле в лифте, часто вспоминают Гамерника, – однако именно по этому поводу дополнительных вопросов почему-то не последовало. Заканчивая свой рассказ, Валера протянул Ильюхину смятый и сложенный вчетверо лист бумаги, который достал из заднего кармана джинсов:
– Тут я записывал данные людей, их функции, телефоны. Связи… также номера автомашин. Правда, думаю, что все это они никак не скрывают и сами.
– Не скрывают, – кивнул Ильюхин. – Но передать все это мне в сведенном виде – вряд ли бы согласились. Поэтому ты бы, брат, поаккуратнее как-то… Ты такие бумажки с собой в карманах так просто не таскай. Случайность – это дело такое…
Штукин пожал плечами:
– Я понимаю… Но в разведшколе «Абвер-Рига-2-2» я не учился и потому более четырех телефонов подряд запомнить просто не в состоянии.
Ильюхин собрал морщинки вокруг глаз – и ими только и улыбнулся:
– Не учился, говоришь? А нервы в критических ситуациях именно такие, как у выпускников этой школы.
– Совпадение, – отрекся Валера. – Мамой клянусь.
– Вот тут верно.
Полковник замолчал, потом неторопливо закурил сигарету, видно было, что он хочет сказать еще что-то. Штукин никак не стал проявлять свое любопытство, дождался, пока Виталий Петрович сам вернулся к волновавшему его вопросу:
– Вот я о чем еще поговорить хочу, и уже мимо шуток… Значит, для окружения Юнгерова причастность Гамерника к вашему расстрелу не такая уж и тайна?
Валера напрягся: таких формулировок в его рассказе не было, он это точно помнил. А Ильюхин добавил, будто с самим собой разговаривал:
– А ведь и правда, воняет от этого Гамерника…
Штукин осторожно кашлянул, но Виталий Петрович словно бы продолжал грезить:
– Главное, чтобы эта вонь не стала естественной средой, а то недавно совсем…
Полковник осекся, посмотрел на Штукина и потер лоб пальцами, которыми еще и сигарету держал. Валера вдруг по-настоящему разволновался:
– А что случилось-то, товарищ полковник? Я ничего не понял про вонь и естественную среду.
– А… – махнул рукой Ильюхин, и столбик пепла с сигареты упал прямо на стол: – Заехал тут недавно я на одно место убийства. Ну, труп там пролежал уже суток пять, атмосферу ты представляешь. А опер из РУВД ходит по квартире и стаканчик мороженого – черносмородинового – лижет. Сказал, что по дороге купил… Конечно, они привыкли, и я уж точно привык… Но – неправильно это! Понимаешь?! Неправильно!
Странное дело, полковник вышел из себя больше, чем когда шел очень тяжелый разговор о случае с Николенко. Валера облизал пересохшие губы и осторожно поинтересовался:
– Виталий Петрович, вы не переживайте так… Насчет мороженого… Я тут с вами солидарен… Я вот только не понял, при чем тут Гамерник?
Ильюхин ничего не ответил, будто и не слышал вопроса вовсе. Вместо ответа он сам спросил:
– Значит, вокруг тебя симпатичные интересные люди?
Штукин кивнул:
– Люди серьезные. И не столько симпатичные, сколько обаятельные.
– Я это предвидел. – Полковник старался говорить сдержанно, но все же совсем скрыть неудовольствие не смог. – Охмуряют тебя! Кто больше старается?
Валерка покачал головой:
– Да они не стараются, они просто – живут естественно, не строят из себя, смеются громко, орут громко, если ругаются…
– Все? Вот прям все такие?
– Н… ну… не все, наверное…
– А злобные есть? Или одни только юные натуралисты?
Штукин думал всего секунду:
– Есть такой – Ермилов. Он – правая рука Юнкерса. Но он не злобный. Он безразличный и злой. И у него такое чувство юмора, как перед расстрелом. Они его все очень уважают, но… Не очень любят. Хотя и своим считают. Я вам уже рассказывал о нем – он бывший офицер, служил под водой, но не на лодке. Сам рассказывал, что во время службы заставлял матросов дельфинов убивать.
Ильюхин сделал вид, что не услышал о дельфинах:
– Ну, чего тут такого особенного: многие офицеры после службы озлобились. Тем более – флотские…
Валера потряс головой:
– Нет, он не обычный флотский офицер, он служил в диверсионных войсках, но под водой.
– Да, ты говорил, ПДСС, кажется?
– Ага. Так вот: он сидит, телевизор смотрит – что-нибудь, без разницы, а потом вдруг как скажет что-нибудь – совсем бывшему офицеру несвойственное… Они, по-моему, его большим бандитом, чем себя, иногда считают… Тут как-то у Юнгерова в доме по телевизору про Горбачева рассказывали, а Ермилов слушал, слушал, а потом тихо так и говорит: «Нас бы попросили, мы бы всех коммуняк тихонько перерезали». Я удивился, спрашиваю: «Зачем?» А он засмеялся и частушку запел: «Пароход плывет, волны с пристани, будем рыбу кормить коммунистами!» А через пять минут может сталинский марш запеть… Вот он такой… Если честно – страшный он. Он легко убьет, причем любого – независимо от возраста и пола. И при этом он совсем не дурак, а, наоборот, очень даже умный. Я один раз случайно стал свидетелем его перепалки с Денисом, который нервно так спросил: «Ты что, мне не веришь? Мне?!» А Ермилов отвечает: «Если я всем верить буду, то меня надо рассчитать!» Денис как схватит его за грудки: «Я что, – все?!» А Ермилов ему спокойно так палец вывернул, аж скрючило Дениса, который совсем не фантик, и шепчет: «Чем больше я тебе не верю, тем спокойнее тебе спать!» Вот такой этот Ермилов… Я не знаю, как к нему отношусь…
Виталий Петрович размеренно закивал, словно речь шла о том, что ему было хорошо известно:
– Понял я, Валера, понял… Я ведь постарше тебя, поэтому таких Ермиловых редко, но доводилось встречать. Ты, кстати, запомни на будущее – они самые преданные люди, но, когда Красная Армия войдет в Берлин, они своим боссам тихонечко финки под ребра вгонят и, единственные, красиво и спокойно уйдут…
Штукин несогласно мотнул головой:
– Юнгеров под финку не подставится. По крайней мере подловить его будет сложно. Он нутром людей чует, и не только их породу, но и сиюминутные настроения, эмоции… В нем очень много энергии, жизненной силы…
– И в чем же это выражается?
– Да в том, как он живет! Вот едет он, допустим, в администрацию района – весь такой в костюме, в галстуке за пятьсот долларов, а на его объекте рыбу мороженую как-то не так разгружают. Так он врывается на склад, как комдив, и орет: «А если я за пятнадцать минут один шаланду разгружу – могу тогда по харям вам надавать?!» Все молчат. А он разгружает – весь в рыбе, потом залезает под холодную струю на мойке, хватает в этом же универсаме чуть ли не с витрины новый костюм и рубашку и орет директору: «За твой счет!» И только после этого всего уматывает к главе администрации.
Ильюхин улыбнулся:
– Действительно, симпатичным он у тебя получается… На такого, чтобы завалить, – китобойный гарпун нужен…
Валерка сузил глаза и спросил негромко, но жестко:
– Кому?
Странно, но полковник взгляд не выдержал, глаза отвел и пробормотал в сторону:
– Кому, кому… Гамернику в том числе…
Штукин взгляд не отводил, но молчал, понимал, что все равно ничего из Ильюхина не вытрясет. Захочет – сам скажет. Не захочет – бесполезно пытать.
– Гамернику в том числе, – повторил Виталий Петрович, а потом вдруг махнул рукой и добавил: – Ведь я, Валера, все-таки узнал, кто вас расстреливал, где они живут и кто они такие.
На мгновение Валерке показалось, что в кафе вдруг стало очень тихо, – просто его сердце заколотилось так громко, что перекрыло все остальные звуки. Штукин облизал пересохшие губы и качнулся вперед:
– Хотелось бы на этих товарищей хоть одним глазом взглянуть…
– Кому? – вернул Ильюхин вопрос Валере – с той же самой интонацией.
Штукин, однако, даже и не заметил подколки:
– Взглянуть хотелось бы и мне, и Денису. Мы право имеем, ведь это они и нас расстреливали. И не их вина, что не добили. Они-то все грамотно сделали. Нас, наверное, судьба уберегла. Так что мы имеем право.
Полковник подпер щеку рукой:
– Ты, Валера, договаривай… Договаривай, что еще на них очень хотел бы и Юнгеров посмотреть, – и знаешь, для чего? Я отвечу: для того, чтобы они получили под старым дубом все, что им причитается.
Штукин непонимающе потряс головой:
– Старый дуб – это просто к слову?
Ильюхин усмехнулся:
– Старый дуб – это не просто к слову, но ты не заморачивайся… И вот что я тебе еще скажу: мы тут с тобой сидим не для того, чтобы помочь кому-то с кем-то разобраться, понял?
Внезапно лицо полковника скривилось, словно от сильной зубной боли. Валерка не мог читать мысли, поэтому не узнал, что Ильюхин в этот момент подумал: «А на самом деле получается – что именно для этого и сидим, прости господи!»
Штукин снова начал нервно ерошить пальцами волосы:
– Виталий Петрович, а зачем же вы мне тогда о Гамернике-то… Я ведь тоже – человек. У меня свой счет есть!
Ильюхин ждал этот вопрос:
– Я тебя, Валера, ориентирую. Ты должен настоящей информацией обладать, чтобы лучше чувствовать, чтобы понимать по мелким оговоркам возможное развитие событий. Еще раз подчеркну: я тебе сказал об исполнителях не для того, чтобы их кому-нибудь сдавать. Знаешь, не все так плохо! О стрелках я сказал лишь для одного – чтобы подчеркнуть, что они имеют самое непосредственное отношение к Гамернику. Стало быть, у Юнкерса мыслят в правильном направлении. А информация оперативная – это не сакральное знание. Информация, как вода, – где-нибудь, да просочится. И Юнгеров рано или поздно начнет отвечать Гамернику. Ну не сможет он не ответить – так ведь?
Валера посмотрел на полковника очень нехорошими глазами:
– И в чем же он будет не прав?
Ильюхин сделал вид, что не замечает этого взгляда:
– А в том, что, сделав это неуклюже, он может попасть в крайне неприятные отношения с государством… Или сам ничего не будет делать, все Ермилову поручит?
Валера медленно качнул головой:
– Нет, в этом случае он не поручит Ермилову, хотя тот, наверное, будет настаивать.
– Вот! – поднял вверх указательный палец Ильюхин. – Юнгеров захочет поступить по-человечески, а людям свойственно ошибаться, особенно когда их чувства задеты…
– Ну да, – неприятным голосом перебил полковника Валера. – Гамерник-то не попадет в неприятные отношения с государством!
Виталий Петрович нахмурился:
– Слушай, друг дорогой! Ты не забывай, что у нас с тобой есть дело, дело нешуточное, и твоя роль в этом деле ключевая, и притом редкая. Я понимаю, что тебе тяжело, что ты с живыми людьми контачишь и видишь в них много хорошего. Это правильный настрой. Психологически правильный – видеть на участке своей работы больше позитивного. Но не наше дело – и уж точно не твое – вступаться за Юнгерова. Тем более в разборке с Гамерником. Кто там из них прав? Откуда что пошло? Живут они так… А то, что этот Гамерник гнусен, – я и без твоих замечаний знал еще тогда, когда ты в школе учился. Ферштейн?
– Яволь, херр оберст!
Виталий Петрович помолчал, снова потер лоб пальцами и продолжил уже более спокойно:
– Оперативные материалы я тебе показывать-листать не буду, но поверь – тех, кто вас изрешетить пытался, я знаю. Буду к себе суров: я не знаю пока, как их «приземлить» и тем более, как их официально привязать к заказу Гамерника. Этих наемников на «понял-понял» не возьмешь, они ребята серьезные.
Штукин тихо кашлянул и поднял руку, как первоклашка. Ильюхин, разрешая, кивнул, и Валера очень осторожно начал выстраивать предложение:
– А вот Ермилов бы… Он смог бы их разговорить… Денис рассказывал, что…
Полковник не дал ему договорить:
– Я надеюсь, что ты так пошутить решил. Да? Пошутил?
– Пошутил, – мрачно кивнул Штукин. – Мне, вообще, как я заметил, особенно удаются шутки на тему собственного расстрела.
Виталий Петрович одобрительно кивнул:
– Это хорошо, что ты чувства юмора не теряешь. Ничего-ничего, мы и не из таких ситуаций выходили достойно. Ты особо не гоняй, ты больше прислушивайся. В системе Юнгерова скоро возникнет такая атмосфера, когда о чем-то открыто не говорят, но все всё понимают…
– Появилась уже, – заметил Штукин.
– Тем более! Значит, скоро и конкретика начнется – только определяй по косвенным признакам, как говорят наши друзья чекисты… Тебя что-то смущает?
– Есть немного…
– Что? Ты не таи, у нас же с тобой откровенный разговор…
– Виталий Петрович, я, когда в «наружке» топтал, мое дело было поросячье, главное – за объект не думать. В отделении, когда опером был, так то же самое: мы – окопники, любое серьезное преступление – главку виднее. И сейчас – все то же самое получается…
– Это с чего же ты так решил? – удивился Ильюхин, а Штукин на его удивление только руками развел:
– Ну – как же… Вы на мое мнение о Юнгерове и его людях даже внимания не обращаете. Такое ощущение, что вам не важно, кто хороший, кто плохой…
Полковник жестом подозвал официантку, чтобы попросить ее принести еще кофе, и Валерка вынужден был оборвать свою фразу. Впрочем, Ильюхин и так уловил ее смысл и постарался ответить искренне, насколько мог:
– Это не так. Мнение твое для меня очень важно, но это не значит, что я с ним всегда буду соглашаться. Более того – иногда буду спорить, хотя и согласился уже с ним. И вообще, в этой истории, в этой конкретной ситуации, тут как раз все от тебя и зависит. Ты там один, а нас здесь много. Это не значит, что я тебя слушаю, тупо докладываю кому-то наверх, и там наверху кто-то принимает какие-то решения… Я, кстати, если хочешь знать, в Москву еще ничего по существу и не докладывал. Туда, кроме пустых формальных бумажек, ничего и не уходило. Нечего было докладывать. А если бы и было что, то я сто раз бы еще подумал: стоит ли доложить, и если стоит – то в каком объеме и в каких деталях, – чтобы, во-первых, тебя не подвести, а во-вторых, – себя не подвести. Потому что я понимаю, что ты среди людей, и людей сложных, а не в среде наркоманов-налетчиков, к которым общечеловеческие ценности примеривать просто глупо…