— Мне бы хотелось стать вашим другом…
Она не ответила.
Ей было как-то очень легко говорить с новым знакомым. Она словно освободилась от части груза, так нестерпимо давившего на нее. Кет не сказала Реду о последних встречах с Испанцем, о шантаже страхом и мрачной власти, которую он начал приобретать над ней. Не нужно. Сейчас это в прошлом, Кет вырвалась, и Альварес никогда не встретит ее…
Оказалось, что Колмен получил назначение в оперативный отдел, где должна была работать Кет. Штаб расположился в маленькой арабской деревне, в стороне от моря. Полтора десятка хижин с глиняными стенами и плоскими кровлями теснились вокруг колодца, точно верблюды, измученные жаждой. Возле колодца росли финиковые пальмы — единственное место, где можно было найти кусочек прозрачной тени. А кругом тянулись пески, камни, растрескавшиеся от векового зноя. Пустыня подходила к стенам хижин, дышала нестерпимым жаром и остывала перед рассветом.
У Реда Колмена был тяжелый, неуживчивый характер. Он грубил подчиненным, не терпел возражений, но к Кет Грей относился заботливо, почти нежно. Большую часть времени майор проводил в частях, и встречались они не так уж часто. С утра до вечера Кет просиживала в оперативном отделе за пишущей машинкой, перепечатывала бесконечные списки, донесения, приказы. Днем, когда от зноя будто начинал плавиться мозг, работа в штабе прекращалась и все устремлялись к колодцу или прятались в духоте полутемных хижин.
От жизни в этой деревне у Кет сохранилось впечатление непрестанной духоты, зноя и отвращения к консервам — единственной пище за много месяцев. Со всем можно было бы смириться, но только не с отсутствием воды. Даже не для питья, нет. Кет всегда могла утолить жажду, но ее угнетало то, что она неделями не могла вымыться, избавиться от липкого пота.
И еще одно — Кет не могла привыкнуть к ночным шумам и шорохам пустыни. Как противны ей были маленькие лохматые чудовища-насекомые! Проворные ящерицы ползали по стенам и заползали в постель. Ей всюду мерещились хрящеватые сороконожки, ядовитые пауки. Кет вскакивала ночью от малейшего шороха и потом долго не могла заснуть.
В деревне с длинным арабским названием прожили месяца три. Покинуть ее заставил Роммель — лиса пустыни, как называли в штабе немецкого фельдмаршала, — он начал генеральное наступление. Первый удар пришелся на дивизию, где работала Кет. Немцы выбрали удачный момент. Фронт рухнул, и отступление превратилось в беспорядочное пятинедельное бегство.
Подвижные отряды Роммеля появлялись то справа, то слева. Вдруг распространился слух, будто немцы отрезали дорогу к востоку. Кет никогда не забудет ужасной ночи, когда она осталась одна в пустыне. Это было уже за Тобруком. Ночные бомбардировщики разбомбили колонну. В лунном свете ракет, подвешенных на парашютах, пустыня казалась безлюдно-холодной, хотя от духоты было трудно дышать. Вокруг падали бомбы, вздымая столбы багрового пламени. Кет, задыхаясь, бежала все дальше и наконец упала в изнеможении. Когда она поднялась, было темно и тихо. Рокот автомобилей замирал далеко на востоке. Неужели ее забыли, бросили в суматохе?! Кет закричала, но в пустыне ей никто не ответил. Кет вернулась к дороге. Там никого не было. Только догорал автобус и чадно дымилась какая-то грузовая машина.
Когда прошло оцепенение страха и одиночества, Кет пошла на восток, шла до утра. С восходом солнца ее нестерпимо стала мучить жажда, и тем сильнее, чем выше поднималось солнце. Обессилев, она села на землю. Ее ноги были в крови и ссадинах. Юбку она разорвала об острый, колючий кустарник. Кет едва не теряла сознания от усталости. Ее подобрала отступающая колонна. Ехала на бензовозе. Пустая цистерна гудела при каждом толчке и накалилась так, что обжигала руки.
Ред Колмен нашел Кет вечером. Он кинулся на поиски, как только узнал об ее исчезновении. Ред усадил ее в «виллис» и увез на восток чуть ли не на сотню миль. Кет с запоздавшим страхом узнала, что подобрали ее последние машины. Следом за отступавшей колонной шли немцы.
Кет была несказанно благодарна Колмену. Благодарна, и только. Но это не пробуждало в ней чувств. Нет, она не любила Реда, хотя стремилась убедить себя в этом. Сердце Кет оставалось холодным и равнодушным.
И вот Реда Колмена нет в живых. Он погиб в первый день нового наступления Роммеля. Кет знала, что Роммелю подсунули фальшивую карту — наиболее легкий путь для танков проходит в направлении горных цепей, а более тяжелый — прямо на восток вдоль побережья. Кет сама печатала ложный приказ, требующий передислоцировать британские части в соответствии с приложенной картой. Его диктовал Колмен, получивший распоряжение от командира дивизии. Кет ничего не понимала в тонкостях военного дела. Ей и самой казалось, что все написано правильно. Но Ред усмехнулся — мы перехитрим хитрую лису пустыни.
— Но Роммель, если поверит, начнет наступление против нашей дивизии, — возразила Кет. — Разве ты хочешь, чтобы нас снова смяли? Пусть наступает где-нибудь в другом месте.
Ред рассмеялся — стратег из нее не выйдет, хотя она и работает в штабе.
Это была их последняя встреча. Утром он уехал и не возвращался почти две недели. Он вообще не вернулся, — ей передали, что майор Колмен тяжело ранен, Начальник штаба разрешил Кет поехать в Каир.
Роммель действительно клюнул на хитрость, повел наступление именно в направлении горных цепей. Его танки смяли британскую дивизию, стоявшую на пути. Иначе это и не могло быть. Но застрявшие в горных кряжах германские танки оказались в ловушке. Монтгомери, который незадолго перед тем стал командовать восьмой британской армией, вскоре сам перешел в наступление. Но какое ей дело, машинистке Кет Грей, до того, что кто-то кого-то перехитрил. Реда Колмена нет в живых. Он сам навел на себя танковые колонны Роммеля. Она помогала ему, и он умер. Кет почувствовала себя, как там, в пустыне, беспомощной и одинокой. Кет тяжело переживала смерть Реда, но не плакала. Глаза ее оставались сухими. Кет подметила в себе новую черту — черствость. Раньше она этого не замечала.
Глава одиннадцатая
1
В половине августа 1942 года армия Паулюса, преодолев сопротивление советских частей на реке Чир, вышла к западным подступам Сталинграда. Несколько раньше гитлеровские войска заняли Майкоп, снова взяли Ростов, оставленный ими минувшей осенью. Германские войска хотя и несколько замедленно, но осуществляли главную стратегическую задачу этого года — отрезать советские армии от кавказской нефти, от кубанского хлеба. Они стремились выйти широким фронтом на нижнюю Волгу и оттуда развивать дальнейшее наступление на Саратов, Рязань, чтобы взять с тыла Москву и закончить борьбу разгромом Советской России. Внимание штабов мира было приковано к Сталинграду. Здесь на нескольких десятках квадратных миль разыгрывался, как многим казалось, последний акт затянувшейся трагедии русского сопротивления.
Этот город на Волге, подобно Ленинграду, казался Гитлеру талисманом, заветным ключом к победе. В Цоссене оперативные дежурные штаба сухопутных сил вступали на дежурство с тайной уверенностью, что именно сегодня кому-то из них выпадет удача — первым сообщить Гитлеру о падении Сталинграда. Этого ждали с часу на час.
А в Сталинграде защитники города напрягали все силы, чтобы не допустить врага к Волге. Но справа и слева от города гитлеровские солдаты уже черпали касками волжскую воду.
Защитники города, однако, яростно дрались за руины, качалось бы потерявшие всякую реальную ценность. Теперь Сталинград был символом героического сопротивления России.
Пристальное и нетерпеливое внимание приковывал к себе Сталинград во всех столицах воюющих или пока нейтральных стран мира. В Токио и Анкаре, в Лондоне и Вашингтоне, даже в Виши, временной столице разгромленной Франции, правители ждали сигнала к действию. Старый маршал Петэн, заискивая перед Гитлером, призывал к крестовому походу против России. Он торопливо собирал «антибольшевистский легион добровольцев».
Квантунская армия в Маньчжурии перешла на военное положение. Японские дивизии, подтянутые к советским границам, стояли наготове, чтобы в любой час вторгнуться в Забайкалье, в Приморье, в Сибирь… Генерал Тодзио, премьер и военный министр, держал при себе заготовленный приказ.
Но и в Вашингтоне кое-кто интересовался в те дни Сибирью и русским Дальним Востоком. «Джи-2», разведывательное управление в Пентагоне, заваливало госдепартамент сводками: в ближайшее время Германия может оккупировать всю Россию вплоть до Байкала, Нельзя позволить Германии продвигаться дальше. Полковник Майл, специалист по русскому вопросу, доносил: в предстоящем развале России советская Восточная Сибирь будет интересоваться только собственной судьбой, но не остальной Россией…
В Анкаре турецкий штаб подтягивал войска к Арарату.
В августе Уинстон Черчилль побывал в Москве. Поездка эта была не из приятных. Британский премьер взял на себя миссию сообщить Сталину запоздалую весть о том, что в этом году открыть второй фронт не придется. По дороге в Москву, в самолете, он сделал запись в своем дневнике:
«Я размышлял о моей миссии в это большевистское государство, которое я когда-то настойчиво пытался задушил, при его рождении. Что должен я сказать им теперь?»
А сказать нужно было короткую фразу: «Второго фронта не будет в 1942 году».
В Москве британский премьер сокрушенно выслушивал претензии, поддакивал и соглашался: да, да, это очень печально, что военные грузы так медленно поступают в Мурманск… Да, второй фронт, к сожалению, пока открыть но удастся, но теперь это будет уже скоро…
Можно было предполагать, что новость, которую привез Черчилль в Москву, ошеломит русских, но этого не случилось. В беседах и на официальных приемах, присматриваясь к русским, он не обнаруживал у них растерянности.
Эта поездка оставила у премьера двойственное впечатление. Москва встретила его железными противотанковыми ежами на подступах к городу и мешками с песком у витрин на улице Горького. На Манежной площади, против американского посольства, весь асфальт был расписан красками. Здесь был нарисован целый квартал: дома, крыши — военная хитрость, чтобы ввести в заблуждение германских летчиков. Все это осталось от прошлой осени. Город был суров и непонятен, как и люди. На аэродроме перед отъездом Черчилли выстроился почетный караул. Застывшие, как монументы, стояли русские солдаты, молодые, с открытыми лицами. Ссутулившись, вобрав голову в плечи, Черчилль исподлобья сверлил их глазами, пытливо вглядывался в лица. Подавшись вперед, Черчилль переходил вдоль строя от одного солдата к другому, пытаясь раскрыть тайну их силы, их стойкости. Премьер ничего не понял, не разгадал: лица как лица, ничего особенного… Ни горящих глаз, ни волевых подбородков, ни сведенных нахмуренных бровей скифов. Ничего! Наоборот, на лицах написано какое-то добродушие.
Самому себе Черчилль мог признаться — на него тогда произвела впечатление уверенность Сталина в том, что Красная Армия одержит победу. Но это было в августе, когда Паулюс со своей армией находился в сотнях миль от Волги. Сейчас сентябрь, и его штаб — на окраине Сталинграда. А прошел только месяц…
В последнее время Черчилль принял некоторые меры. Он посвятил кое-кого в свои планы. Для генерального штаба не должна быть неожиданной предстоящая операция, на Ближнем Востоке. Черчилль писал:
«Начальник штаба должен подготовить проект посылки авиасоединений. Я сделаю предложение Сталину, которое, возможно, до ноября не удастся осуществить, но оно даст возможность начать работу по ознакомлению с посадочными площадками и подготовке таких площадок. Это обеспечит им доступ в русскую зону в Персии и на Кавказ».
Черчилль приоткрывал свои карты и дальше — отправка англо-американских воздушных сил на Кавказ должна выглядеть как дружеская военная помощь русским. Операция будет носить кодированное название «Вельвет».
«Надо направить военно-воздушные силы, — писал он, — на южный фланг русских. Мы должны совершить в отношении их дружеский жест, особенно ввиду затруднений, которые будут испытывать караваны после сентября».
Караваны… Черчиллю уже приносили расшифрованную телеграмму Рузвельта.
«Я согласен с вами, — писал президент, — что обстановка требует от нас отказаться от посылки очередного каравана, хотя я считаю, что это будет тяжелым ударом для русских».
Черчилль немедленно ответил на письмо Рузвельта: «Если вы считаете целесообразным, мы можем сделать вид, что отправим этот караван до 7 октября или немного позже».
Крайний срок выхода каравана был обещан русским не позже 2 октября, теперь он оттягивался до 7-го.
Через несколько дней — в начале октября, в разгар битвы под Сталинградом, — Черчилль получил еще одно послание из Вашингтона. Президент писал более категорично:
«Нам не следует уведомлять русских до истечения срока отправки каравана. Мы ничего не выиграем, если уведомим Сталина раньше чем нужно, а потеряем многое. Я твердо считаю, что мы не должны сообщать ему, что этот караван не отправится. Наши телеграммы должны быть так сформулированы, чтобы оставили у Сталина хорошее впечатление».
Черчилль знал, какому постоянному давлению подвергался Рузвельт со стороны своего окружения, того же Маршалла, Даллеса, Трумэна. За спиной этих советчиков стояли силы более могучие, чем сам президент Рузвельт.
Но как бы то ни было, все это дало премьеру возможность перебросить флот на Средиземное море. Складывается выгодная ситуация. Сталинград, как магнит, притягивает силы Гитлера. Он не может посылать резервы в Северную Африку. Если контрнаступление в Египте будет удачным, произойдет поворот судьбы. Должен же он произойти! Черчилль верил в судьбу.
Правда, с Вашингтоном нет полного содружества. Есть разногласия. Разве Черчилль не видит, как американцы используют начавшуюся в Индии кампанию гражданского неповиновения. Миссия Крипса кончилась ничем. Пора проявить власть. Вице-король написал, что пришлось бросить в тюрьму тысяч двадцать сторонников Национального конгресса. Среди них Ганди и Неру. Ганди арестовали в июле, он объявил голодовку и находится при смерти. Отказывается от пищи, пьет только воду. Ганди пользуется колоссальным влиянием. Если он умрет, это вызовет новые волнения и беспорядки. Черчилль подсказал средство — пусть в воду добавляют глюкозу. Это поддержит силы, сохранит жизнь заключенного.
И все же при всех неприятностях в Индии удалось создать миллионную армию из сенегальцев, тамилов, магометан. Колониальная армия почти сформирована. Американцы тоже ввели свои войска в Индию. Приходится терпеть. Филиппс, главный резидент Пентагона, умело раскидывает свои сети. Он норовит проникнуть и в Афганистан. Недавно Соединенные Штаты открыли дипломатическую миссию в Кабуле, наводнили афганскую столицу коммерсантами, преподавателями английского языка. Черчилль-то знает, кто это такие: все они сотрудники Бюро стратегической информации. Они действуют теми же методами, что и парни Роберта Мерфи в Северной Африке.
Кстати о Северной Африке, — раздумывал Черчилль. Американцы впились как клещи, ни за что не выпускают добычу. Рузвельт здесь непреклонен. Черчилль предлагал вместе осуществить высадку, — не тут-то было! Рузвельт утверждает, что французы в Марокко и Алжире окажут меньше сопротивления американским солдатам. Англичан они ненавидят, считают их виновниками поражения Франции. Рузвельт еще сказал о настроениях адмирала Дарлана — тоже антианглийские. С этим нельзя не считаться. Но если вторжение проведут американские войска, с Дарланом можно договориться. Мерфи ведет уже с адмиралом переговоры.
Опять Дарлан! Не пора ли убрать эту фигуру с шахматной доски? Он может испортить дальнейшую игру. Пусть Интеллидженс сервис подумает…
Черчилль потянулся к блокноту, чтобы сделать пометку для памяти, но остановился. Не всякую пометку надо делать в блокноте… Премьер старался найти компромисс, предложил переодеть английских солдат в американскую форму. Премьеру очень не хотелось оставаться в стороне от «Торча» — от вторжения во Французскую Африку. Но предложение Черчилля — переодеть английских солдат в американскую форму — тоже встретило решительное возражение Рузвельта.