Суперсвет(ЛП) - Дэниел Тони 2 стр.

Сколько ж лет прошло с тех пор, как он в последний раз открывал дверцу? Честно говоря, он уже не помнил. Да и открываются ли еще эти дверцы? Брезентовый верх у него был самообновляемый, все ходовые части неплохо смазаны — в конце концов для этого он и останавливался на станции техобслуживания. С его ограниченными производственными способностями создать нужную смазку дело непростое. Хорошо еще, что для превращения старых масел и бензина в нечто удобоваримое большого вмешательства на молекулярном уровне и не требовалось. Да, дверцы должны открываться. Должны-то должны, но когда ты позволяешь кому-то сесть… когда ты впускаешь кого-то…

Они могли бы покататься.

В том-то все и дело. Рулевое колесо было в полном порядке. Педали тормоза и газа работали. Рычаг переключения передач тоже. Да и набегал он не так уж и много. По крайней мере ресурс не выработал. Да и куда было бегать. Его последним зарегистрированным владельцем был Дэвид Уивер. Дэвид Уивер умер бездетным вдовцом 852 года назад. На следующий день после смерти Дэвида полиция явилась за Джипом. Он оказал сопротивление и, удирая, проехал по ногам полицейского. Сломал ли он их, Джип так и не узнал, потому что подался в бега, ушел в лес. Его так и не поймали.

И вот теперь эта женщина. Но она не хотела обладать им. В этом Джип был уверен. Иначе зачем бы ему было мигать фарами? И открывать дверцу?

Женщина подошла и села.

В знак доверия Джип открыл ей дверцу со стороны водителя, но она пробралась дальше и устроилась в пассажирском кресле. Он включил внутренний обогреватель. Вентилятор поднапрягся, скрипнул, повернулся, слегка подрагивая — как-никак отдыхал почти год, с того самого дня, когда он устроил себе ежегодную переборку всего ходового механизма, — и заработал легко и бесшумно. Воздух в кабине быстро теплел.

— Так лучше, — сказала женщина, согревшись. — Здесь так мило. Так уютно. Можно сидеть, смотреть на реку и совсем не мерзнуть.

Хотя Джип и приготовился стерпеть то, что обещало стать нелегким испытанием, присутствие женщины вовсе не оказалось неприятным. Странно, но оно даже добавило… как там она сказала… уюта.

— Мы ведь все ничего больше и не делаем, только работаем да спим. У многих инженеров конвертеры трудятся круглосуточно и без перерыва. Верный способ спалить мозги за несколько недель, а у нас ведь лучшие мозги во всей солнечной системе. Просто позор.

Она вздохнула.

— Вот почему я так рада, что нашла это место и встретила тебя. Это моя единственная отдушина. С этим холмом творится что-то непонятное. Здесь какая-то аномалия. Может быть, проблема в подложке гриста. Неважно. Важно то, что здесь меня никто не найдет, и здесь со мной никто не свяжется. Мой босс считает, что я умышленно игнорирую ее вызовы, а я и не спорю — пусть думает, что хочет.

Мне ведь много не надо. Часок-другой наедине с собой раз в несколько дней. Без этого мне не выдержать. И почему только они сами этого не пронимают? Мне нужен этот перерыв, если они хотят, чтобы я изобрела для них совершенное оружие. Да, я могу работать девяносто часов в неделю, но чтобы творить, мозг должен отвлекаться.

А еще я хочу увидеть Землю. До войны я и представить не могла, что попаду когда-нибудь сюда. Моя родина — Вас в Акали-Дал-болса. И большую часть жизни я провела на Меркурии, в университете Сюй-Сюй. Была профессором физики. Ты ведь вряд ли покидал когда-нибудь Землю?

Разумеется, Джип ее не покидал.

Женщина заговорила о своем прошлом, о долгой и извилистой тропе, по которой она, седьмая дочь в китайско-сикхской семье, прошла от подающей надежды ученицы до нынешнего положения. В школе ее увлекали математика и прочие точные науки. Отец, предвидя перспективы относительной бедности и плохо понимая, что там за мир лежит за границами его болсы, все же проявил терпение и твердость и, осознав, что способности дочери требуют дальнейшего развития, отправил ее учиться дальше. Женщина говорила о проснувшемся в ней в какой-то момент стремлении не только понять физический мир цифр и фактов, но и весь мир вообще, во всем его многообразии. А еще она любила. И стремилась познать и понять вселенную, чтобы полюбить и ее.

В последующие осенние и зимние месяцы она приходила еще не раз. Кроваво-красные и желто-коричневые листья побурели, истончились и рассыпались, потом выпал снег, а Гудзон все катил свои воды, словно и не замечая ведущейся в небесах над ним жестокой войны.

Джип не вымолвил ни слова — он только слушал рассказ женщины.

Глава вторая

Звали ее Пин Ли Сингх. Вундеркинд, выросший на Васе. Отец Ли, Хьюго, неутомимо толкал среднюю дочь наверх — сначала пропихнул в местную школу для одаренных детей, а потом принялся забрасывать письмами все крупные университеты Солнечной системы, обращая их внимание на то, какое, говоря его собственными словами, «Невероятно Счастливое Будущее» сулит им обретение такого сокровища, как Ли.

Когда там убедились, что способности девушки не только соответствуют энтузиазму отца, но и превосходят их самые смелые ожидания, предложения посыпались одно за другим, и не успела Ли понять, что происходит, как ее оторвали от груди шумной, вздорной, но любящей семьи и отправили в нежном возрасте четырнадцати лет в университет Сюй-Сюй на Меркурии, где она стала участницей специальной Программы Опережающего Обучения.

Внезапная смена обстановки, разрыв с прежней жизнью в скромной семье представителей нижнего среднего класса, обитавшей в индустриальном дистрикте Акали-Дал-болса, произвел сильнейшее впечатление на психику и еще неокрепший ум девушки. Меркурий был центром человеческой цивилизации — этот факт не подлежал сомнению, — а город Бах по праву считался самым современным дизайнерским проектом и самым живым, активным и развивающимся метрополисом из всех существующих.

Собственно говоря, Бах представлял собой два города, соединенных между собой с тем же изяществом, с каким ювелир соединяет два тончайших элемента драгоценного украшения. Работавший над проектом архитектор Клаус Браниган утверждал, что вдохновлялся концертом номер 1 до-минор для клавесина древнего композитора Баха. Одной основой послужил деловой и правительственный центр, Нью-Франкфурт, похожий, если смотреть сверху на колонию источающих свет пиритовых кристаллов. И внутри этих кристаллов — великолепная инкрустация в виде жемчужных цепочек, Кале, ожерелье из жилых комплексов. Каждый квартал представлял собой сферический контейнер — но при этом далеко не идеальной шаровой формы, как настоял Браниган, — где жили рабочие, и располагался на некотором удалении от угловатых торговых и промышленных сооружений, где люди работали.

В жилых зонах Кале лучи ближайшего твердого солнца просачивались сквозь куполообразные крыши и стены из материала, гораздо более прочного, чем алмаз. Вместе все эти сложные системы удерживались — на видимом уровне — атомной силой. Небо отливало мягким опаловым сиянием — как небеса в какой-нибудь мифологии.

Ничего столь же прекрасного юная Ли никогда еще не видывала, а потому, выйдя из автобуса, доставившего ее в Бах с меркурианского северного полюса, даже остановилась. В Нью-Франкфурте, где находился ее университет, солнечный свет был жестким и, казалось, даже более густым из-за своей яркости. Либо носи защитные очки, либо заводи другие глаза — иного не дано. Но в Кале все обстояло иначе. На протяжении тех лет, что Ли провела на Меркурии, она никогда не уставала от мягкого фосфоресцирующего сияния, которое остаточный заряд солнца изливал на людей меркурианскими ночами.

Первые годы она провела в тесном общежитии. Каждый год ей предоставлялось все больше места — словно ее расширяющиеся ментальные горизонты требовали соответствующего расширения бытовых границ. Хьюго Сингх не ошибся — его дочь была чудом. Первый год Пин работала по общему учебному плану, но когда ее математические и научные способности проявились со всей очевидностью, девушку перевели на еще более продвинутый курс. Новая программа еще больше увела Ли от гуманитарных наук и даже от наук о жизни и машиноведения, к чему она всегда проявляла интерес. На протяжении последующих десяти лет Пин Ли Сингх занималась исключительно теоретической и экспериментальной физикой. Каждый день. По много часов. К двадцати четырем годам она прошла путь от студента-выпускника до временного преподавателя в университете Сюй-Сюй. А еще у нее закрутился бурный роман с человеком, которого считали самым выдающимся физиком своего поколения, профессором Хамараби Текстоком.

Тексток был многократно дублированным, полностью интегрированным БМП, Большим Массивом Персоналий, известным как манифолд. Поскольку Ли была любовницей всего комплекта личностей, а не одного какого-то аспекта, она никогда не знала, в каком аспекте — т. е. в какой физическом теле — предстанет перед ней Тексток. Профессор прибегал у этому способу еще и для того, чтобы избежать сплетен и пересудов, которые непременно появились бы, если бы к Ли постоянно приходил еще и тот же мужчина, и рано или поздно могли бы дойти до его жены, тоже БМП, только низшего порядка сложности.

Мужчины самых разных обличий (а иногда и женщины) регулярно появлялись в квартире Ли; в квартире, которая, благодаря финансовой помощи Текстока, была значительно просторнее тех, что могли позволить себе большинство преподавателей. Иногда она смущалась из-за этого, но чаще радовалась, что после десяти лет тесноты и компании людей, которые и после работы не могли или не желали не говорить о физике или, что еще хуже, жизни ученого-физика, может позволить себе побыть в одиночестве. За эти десять лет она выслушала все жалобы, стала свидетелем пары интеллектуальных катастроф и научилась не слушать наукообразный треп, остановить который боялась из страха обидеть кого-то.

Она очень любила Текстока. Его гениальность не подвергалась сомнению — он внес ощутимый вклад в хромодинамику, основываясь на идеях Мерседа относительно странных квантовых искажений во временных линиях. Втайне Ли предпочитала заниматься сексом с двадцативосьмилетним аспектом Текстока, тело которого он поддерживал в отличной форме регулярными занятиями; он же настаивал на том, чтобы предаваться любовным утехам в ее спальне и в полнейшей темноте. В конце концов она была его самой обещающей студенткой, а теперь и его протеже в университете. Для Ли их встречи были прежде всего встречей интеллектов.

Пин с удовольствием задержалась бы в Сюй-Сюй еще на несколько лет, получив должность профессора с тем, чтобы потом поступить на работу где-нибудь в Мете. Темой ее дипломного проекта было то же самое исследование временных линий, что принесло известность Текстоку. На протяжении ряда лет она изучала странные вариации эффекта Мерседа, отмеченные одной ее подругой при проведении экспериментов в области механики информационных потоков.

Эффект Мерседа получил такое название в честь величайшего гения, человека, жившего пятью столетиями ранее, Рафаэля Мерседа. Суть эго открытия сводилась к некоему засекреченному ингредиенту, благодаря которому грист становился не просто достижением нанотехнологии. Благодаря открытому Мерседом принципу человечество освоило мгновенную передачу информации на значительном расстоянии с помощью квантово-связанных гравитонов. На эффекте Мерседа держалась вся населенная людьми солнечная система. Овладев эффектом Мерседа, человечество получило возможность обеспечивать связь со скоростью, превышающей скорость света. Фактически мгновенную связь.

Однако иногда, при весьма странных обстоятельствах, эффект Мерседа не срабатывал. Точнее, срабатывал, но как-то непонятно, и информация передавалась как будто в зашифрованном и не поддающемся расшифровке виде. Можно было бы отмахнуться, назвать это все чушью, но математика говорила — нет, не чушь. Разумеется, такое было невозможно. По крайней мере невозможно с учетом законов физики по состоянию на 3012 год, двадцать четвертый год ее, Пин Ли, существования. Ей все же хотелось думать, что коренной пересмотр современной физики не потребуется. Однако, разгадав загадку очевидной аномалии, она бы не только сделала себе имя и обеспечила собственное будущее, но и добилась статуса БМП. К тому ей было просто интересно.

Ли работала, упорно отсекая лишнее, отбрасывая одно неверное решение за другим, когда эксперимент не подтверждал расчеты, или сами расчеты, элегантные и прекрасные, не соотносились друг с другом. Каждую неудачу она считала еще одним зернышком в копилку знаний.

А когда Ли не работала, у ее двери появлялся Тексток, алчный, ненасытный прожорливый — во всех смыслах. Их свидания происходили по одному, заранее определенному порядку, с редкими и незначительными отступлениями: Тексток всегда приносил цветы — настоящие, собранные с клумбы Городского сада. Ей особенно нравились меркурианские маргаритки, снабженные радужными, переливчатыми светодиодами и батарейками размером с молекулу. Они собирали свет так, как это никогда бы не получилось у природных цветов, и освещали комнату в течение нескольких часов. Пока Ли занималась цветами, Тексток заказывал еду. Продукты поставлял квартирный грист, и стоило все это неимоверно дорого. Тексток, хлебнувший в детстве немало лишений, любил иногда побаловать себя роскошными изысками. Ли, никогда себя не обманывавшая, понимала, что она и сама такой же каприз. Впрочем, вкус у Текстока был отменный, блюда получались вкусные, и она сама приготовить нечто подобное из готового сырья позволить себе просто не могла, не говоря уже о том, чтобы получить исходные продукты с требуемыми свойствами из гриста.

Тексток всегда ел быстро и неизменно заканчивал раньше Ли, после чего сразу же вытирал губы и проводил языком внутри рта, освежая дыхание внутренними пелликулами. Она знала — это сигнал к тому, что он готов трахаться.

Ли торопливо освежалась, и они отправлялись в спальню. Тексток закрывал дверь, запирал ее сложным шифром, который отфильтровывал все следящие устройства вплоть до атомного уровня, и выключал свет. Ли ощущала себя кем-то вроде Психеи наоборот, которой Купидон лишь в темноте являет себя в образе бога, тогда как за стеной, в гостиной или кухне, при свете дня, он предстает самым обычным человеком с уверенными аппетитами.

Тексток обволакивал ее своими пелликулами и вбирал в себя, висцерально делясь собой с нею. Уже через мгновение их сердца бились как единое целое, дыхание смешивалось, и во время такого коитуса Ли могла видеть многогранный мир глазами БМП.

Некая виртуальная частичка Текстока была имплантирована в атмосферу Венеры и носилась там на сернокислых ветрах. Дюжины индивидуальных аспектов, тел занимались самыми разными делами: преподавали, любили и трахали других студенток по всему Мету. Всех их объединяло ощущение общности, единства, целостности, поскольку многочисленные аспекты и модификации БМП общались между собой мгновенно и совершенно легко. Все они были им. Ли как будто находилась в калейдоскопе. Нет, она как будто была калейдоскопом.

Тексток кончал в нее, и калейдоскоп поворачивался. Мир Ли — ее присутствие в его сознании — взрывался цветными осколками. Она расслаблялась и рассыпалась, растворялась в нем, а он, кончая следом, собирал ее заново и возвращал, единую и одинокую, в постель.

Это время Ли ценила больше всего, потому что он разговаривал с ней. Обо всем понемногу. О трудном детстве и его собственных детях, которыми он неумеренно гордился и которых, сам того не сознавая, баловал. О погоде, заказанной правительством на следующую неделю. О каком-нибудь шоу, которое он смотрел по мерси и в котором сам принимал виртуальное участие, скача верхом на лошади. В общем, о мелочах. И никогда о физике. О ней говорили на работе, в офисе, где Тексток держался с ней совершенно иначе: бесстрастно и даже неестественно. Тем не менее ей нравилось, что там, за сценой, он оделяет ее своим вниманием, что его имя стоит рядом с ее именем как автора работ. Ее запросы на получение грантов всегда получали одобрение и проходили. Возможно, иногда говорила себе Ли, они проходили бы и без его участия. Возможно, она была умна и даже гениальна сама по себе, в чем ее постоянно убеждали коллеги. Откровенно говоря, ей было все равно; главное, что она продолжала свою работу и имела весьма бурную, пусть и скрытую от всех, личную жизнь.

А потом пришла война и все разрушила.

Глава третья