- А государственная тайна? - возразил Александр Степанович. - Я же и за государственную тайну расписывался. Нет, мил человек, не искушай меня, я новых неприятностей под самый конец жизни не хочу. Если только с этим пришли, так лучше уходите подобру-поздорову.
- Вы знаете, что на металлургическом комбинате появился человек по имени Александр Ковач? - спросил Яков Никодимович.
- Как не знать! Слухом земля полнится. Так и подмывает меня сходить и поглядеть на этого Ковача, тот или не тот. Но боязно.
- От чего же боязно? - поинтересовался Яков Никодимович.
- А от того, - старик не выдержал, прорвало его, - что я сам видел, как этот Ковач ... То есть тот Ковач, но это неважно! Как он исчез, в печи исчез, в расплавленном огненном металле! Будто нырнул, без вопля и без всяких примет, что живая плоть сгорает! Одному из наших вообще стало плохо ... Да это же и представить себе нельзя, чтобы человек по доброй воле кинулся в адову реку! Лучше хоть с голоду загнуться, хоть в лагерях, хоть пулю получить ... А пули-то от него отскакивали! Нам говорили, будто это мы плохо стреляли, мимо! Стрелять то мы умели! Правду, видно, тогдашние старики доказывали, что и не человек это вовсе был! .. А может, и тот профессор был прав, что меня от больниц избавил ... - задумчиво добавил Александр Степанович. И, не дожидаясь наших вопросов, продолжил: - Нас тогда всех троих, кого послали арестовывать Ковача, в дурдом отправили. Ну, понятное дело, когда начальству докладывают, что арестовать шпиона не удалось, потому как он сперва приказу «без сопротивления сдаться» не подчиняется, потом от него пули отскакивают, а под конец он в кипящем металле исчезает ровно в доме родном, - так начальство только одно решить может: у всех мозги набекрень, после того, как увидели, какую лютую смерть человек принял! Свидетелями-то были сами сталевары! Но все, кто тогда присутствовал в цехе, стали отнекиваться: мол, ничего не видели, ничего не знаем, ваши люди хотели арестовать Ковача - это да, а стреляли или нет, мы разобрать не могли, слишком шумно было в цехе. А куда Ковач делся, мы не видели. Он, мол, на рабочей площадке мартена в тот момент только один и был, может, и свалился в металл, но мы о том свидетельствовать не можем, потому как не перед нашими глазами это происходило. А Челобитьев, он вообще высказался в том смысле, что, мол, может, они его и подстрелили, и он уже мертвым в металл свалился. Как же, мертвым! ..
- Но, может, так оно и было? - осторожно предположил Яков Никодимович. - Это же самое вероятное и естественное объяснение, оно все загадки убирает.
- Ну уж нет, вы мне не рассказывайте! - отозвался Александр Степанович. - Как будто мы отличить не могли, подстрелили его или нет. И главное, сталевары врали все, они там были ,отлично все видели ... Только, естественно, убедить начальство, а потом психиатров, что сталевары врут хором, потому как сговорились все, мы никак не могли, все получалось против нас. И этот Челобитьев ... Он-то зачем со своими версиями полез? Да у него самого рыло в пуху было .Недаром, получается, на него старики указывали, что он - причина всему. И взять его в оборот нельзя было: знатный сталевар, орденоносец.
Александр Степанович помолчал немного, чтобы перевести дух, потом продолжил:
- Ну вот, много лет ничего никому не говорил, а перед вами разговорился. А ведь взяла с меня тогда подписку комиссия, во главе с профессором, а то и академиком ... Там, значится, как получилось-то? - Он заговорил медленней и спокойней. - Я самый молодой был из всех троих. И в «органы» идти не собирался, меня туда направили в приказном порядке, как тогда водилось, когда в начале сорок шестого из армии демобилизовали. Ну, мое дело маленькое, пошел служить. Для меня это всего-то третий выезд на арест был, я больше в карауле стоял. Ну а кончилось тем, что нас на лечение поместили. И вот проходит год, другой, то я в больничной палате кукую, то меня выпускают. А потом врач вызывает и говорит: «Тебя комиссия из Москвы видеть хочет». Ну ведут меня на эту комиссию. Все ученые сидят, а посередине - профессор-академик, с бородкой клинышком и в очках, все как положено. И он мне, значит, говорит: «Установили мы, что с вами вышла промашка. Дело в том, что мы проводили строго секретный опыт: создали механического сталевара, чтобы он, значит, работал без усталости и без сбоев. А как его срок службы выйдет, чтобы он сам себя и переплавил в тот металл, из которого сделан. И получилось так, что самоуничтожился он на ваших глазах, а вам, естественно, никто не поверил ... » - «Так, получается, я здоров?» спрашиваю. «Здоровы, здоровы, - кивает профессор. - Только одно вот ... Распишитесь в этом документе, что вы всю жизнь будете молчать о том, что видели, в целях сохранения государственной тайны. Никому ни словечка больше об этом Коваче, иначе, сами понимаете, придется вас назад в больницу забрать, чтобы лишние люди про эту тайну не слышали». Я расписался, и меня сразу отпустили, а потом жил себе потихоньку ...
И бакенщиком поработал, и по-всякому. Пенсию-то большую я себе выслужил на том, что двадцать лет просидел начальником радиомаяка - ну, начальником служебной радиостанции, через которую судоходство на реке регулируется и через которую все переговоры идут... Думал иногда над той, давней историей. Выходит, сталеваров ученые предупредили, чтобы те не удивлялись, что рядом с ними механическое чудо работает, и язык за зубами держали? Вот и отнекивались сталевары, чтобы самим не загреметь за разглашение тайны. Но почему же тогда «органы» предупреждены не были, почему позволили думать на этого робота, будто он - американский шпион? Хотя тут наше дело маленькое, высоким людям виднее. А иногда и призадумаешься вдруг правда в том, что я от стариков слышал ...
- А что вы от них слышали? - спросил Яков Никодимович.
- А такое я слышал, будто Ковач этот был не кто иной, как стальной дух. Стальной человек, который, когда совсем плохо, выходит из печи, чтобы сталеварам помочь, а как надобность в нем пропадет, так возвращается назад в печь. И будто при большой беде его при звать можно. А сделать это под силу самому лучшему сталевару, который овладел всеми тайнами профессии. На Челобитьева тогда грешили ... Мол, только он мог такое сотворить, больше некому. Он же насчет стали прямо-таки колдуном был, все умения отцов, дедов и прадедов в нем были собраны. Я помню его жилистым таким, сварливым стариком. Хотя, если прикинуть, это тогда он мне стариком казался, из моих двадцати двух лет, а на самом-то деле был он намного моложе меня теперешнего - лет пяти десяти с небольшим. И он же, понимаешь, нам головы дурил, что, мол, мертвым он в металл рухнул от наших пуль, как будто все происходило не у него на глазах ... Вот и говорили, что призвал он стального человека, когда танковая сталь не шла и не шла. Я пытал стариков, как же такой призыв стального духа можно осуществить, но они отвечали, что это ни кому неведомо, кроме того, кому тайные знания переданы из рук в руки. Да и нельзя точно сказать, что это сделал именно Челобитьев. Стальной дух, говорили они, иногда появляется и сам по себе, когда чувствует, что пришло его время. Однако, если кто его специально и призывал, то Челобитьев Иван Евгеньевич, больше некому. Больше никто с такой задачей не справился бы.
- А вы-то сами во что больше всего готовы верить? - спросил Яков Никодимович.
- В механического сталевара, - ответил Александр Степанович. - Профессор зря врать не станет. А нынешний Ковач, думаю, - это уже новая модель, современная, напичканная всякими компьютерами и прочим. Эту новую модель теперь секретно испытывают, никому не открывая, что это робот, а не человек. И вам я не советую допытываться. Угодите в психушку, как я в свое время. Сами знаете, за лишнее любопытство языки режут ... А если себе представить, что это стальной дух вернулся в трудные для сталеваров времена ... Тогда надо искать того, кто его вызвал, среди любимых учеников Челобитьева, кому он мог тайные знания передать, чтобы они не умерли вместе с ним.
- Спасибо вам! - сказал Яков Никодимович, вставая. Я тоже встал.
- Не за что! - отозвался Александр Степанович. - Только попрошу: будете эту историю дальше рассказывать, не вздумайте на меня ссылаться. Все равно от всего отрекусь.
- Вас мы никогда и ни за что не упомянем, - заверил его Яков Никодимович.
- Вот и славненько! - Старик тоже поднялся, чтобы нас проводить.
Кошки настороженно следили за нашими движениями. Мы вышли из квартиры, вызвали лифт ...
Пока мы ехали в лифте и выходили на улицу, я молчал и думал о своем. Я знал от самого дяди Коли Мезецкого, что он был любимым учеником знаменитого сталевара Ивана Евгеньевича Челобитьева. И Челобитьев дядю Колю взял под свое крыло, едва ему исполнилось четырнадцать лет, разглядев в пареньке редкий дар сталевара ... Так, во всяком случае, говорили взрослые.
Стоит ли сказать об этом Якову Никодимовичу? Я решил, что пока не стоит. В конце концов, про дядю Колю многим известно, Никодимыч может и сам докопаться, если захочет искать в этом направлении. А мне, наверное, тумана во всю эту историю добавлять ни к чему.
- Как ты относишься к тому, чтобы часть пути пройти пешком? - спросил Яков Никодимович.
- Да хоть весь путь, - ответил я. - Пять остановок - это не расстояние. За полчаса пройдем.
И мы зашагали по заснеженным улицам.
- Ну что ты обо всем этом думаешь? - спросил он.
- Мощная история, - сказал я. - Как вы этого старика раскопали?
- С трудом, - усмехнулся он. - С превеликим трудом. Где я ни пытался выяснить, что можно узнать про историю одного из Александров Ковачей, всюду получал от ворот поворот. Сунулся в местное управление, где хранятся архивы «органов», хотел узнать, не сохранились ли документы по делу «американского шпиона» Ковача, так меня и слушать не захотели. И вот после стольких мытарств на третью неделю поисков удача нашла меня. Узнал я про старика Рахмонова совершенно случайно. Мне припомнилась давняя история, как мы сидели с моим старым школьным другом, врачом-психиатром, и он мне рассказывал про различные занятные случаи. И в числе прочего рассказал про своего профессора, которым всегда восхищался. Тот был отличным врачом и крупным ученым. «Представляешь себе, - говорит, - как-то обратились к нему по поводу странного пациента в нашей психиатрической клинике ... Это было давно, мы с тобой еще в младшие классы бегали, но ту историю до сих пор вспоминают. Попросили профессора его поглядеть. Во всем, мол, нормальный, кроме одного: все время твердит о каком-то стальном человеке, который растворился в расплавленном металле, когда его хотели арестовать, и еще - что от него пули отскакивали. В свое время тот пациент был чекистом. Профессор изучил историю его болезни и говорит: «Все просто! Единственное, что от него требуется, - вести нормальную жизнь и ничем не отличаться от прочих людей. А для этого нужно, чтобы он перестал болтать о своем стальном человеке. Давайте ему скажем, что он оказался свидетелем тайного эксперимента государственной важности и возьмем подписку о неразглашении, а там и выпишем». Так и сделали. Профессор представился секретным ученым из Москвы, другие врачи, которых этот пациент не знал, - членами московской комиссии. Сообщили они пациенту с самым серьезным видом, что он, якобы, стал свидетелем самоуничтожения механического робота-сталевара, находившегося на секретных испытаниях. Об этом роботе, мол, никому нельзя рассказывать, в государственных интересах, а с него, с пациента, требуется подписка о неразглашении государственной тайны ... И что ты думаешь, подействовало! С тех пор никаких жалоб на этого больного не поступало и в больницу к нам он не попадал. Вот как профессор умел соображать!»
- Так выходит ... - сказал я.
- Выходит, никакой московской комиссии не было, как не было ни робота, ни его испытаний, - кивнул Яков Никодимович. - Все это - хитрый трюк, примененный психиатрами. И оказавшийся очень действенным и полезным - ведь с тех пор Рахмонов вел абсолютно нормальную жизнь, а насчет «стального человека» держал язык за зубами. Но главное, когда я припомнил эту историю, меня осенило: наверняка этот чекист был свидетелем событий сорок шестого года, касавшихся Ковача. Смутное и невнятное упоминание о них промелькнуло тогда только в одной газете. И я кинулся разыскивать моего друга, моля Бога о том, чтобы пациент, о котором он мне рассказывал, был еще жив. Ведь с тех пор, как он поведал мне эту историю, прошло почти двадцать лет, а с момента «приезда московского академика», получается, минуло около полувека! Мой друг нашел мне в архивах старую-престарую историю болезни Александра Степановича Рахмонова, потом я через адресную службу города узнал его адрес и телефон, созвонился с ним ... Дух перехватило, когда узнал, что он жив! Ну а при итоге моих розысков ты присутствовал.
- Хорошо, что старику захотелось выговориться за все эти годы молчания, - сказал я. - Ведь и замкнуться мог.
- Верно, - согласился Яков Никодимович.
- Но сами-то вы что думаете? - спросил я.
- Самое вероятное и самое реалистичное, - ответил Яков Никодимович, - что они все-таки подстрелили его, и он упал в расплавленный металл мертвым или смертельно раненым. Понимаешь, если об этом Коваче ходили слухи, что он наделен волшебной силой и настолько чувствует металл, как обычный человек не может, то слухи эти могли смущать и чекистов, отправившихся его арестовывать. А когда он стал убегать от них и они, начав стрелять, несколько раз в спешке и от волнения промазали, им вполне могло показаться, что он либо от пуль заговорен, либо пули от него отскакивают. И, когда какая-то пуля его наконец сразила, они запросто могли решить, что так в него ни разу и не попали, а в металл он по доброй воле шагнул ... А что сталевары молчали, так это понятно. Время было такое, что лучше от всего отказываться. Признаешься, будто что-то видел, тебя по следователям затаскают, а потом и самого могут посадить. Лучше уж было притвориться слепым и глухим, от греха подальше ... Что сталевары и сделали.
- Интересно, что с двумя другими чекистами стало, - вслух размышлял я.
- Трудно сказать. Скорее всего, их уже нет в живых, ведь они были старше Рахмонова.
- А вы сами верите в эту реалистическую версию? - спросиля.
- Она выглядит версией, которая ближе всего к истине, ответил Яков Никодимович. - Но есть несколько моментов, которые меня смущают. Прежде всего то, что человек по имени Александр Ковач возникал уже до этого случая, и даже не один раз ...
- Не только в 1909 году?
- Не только. Но и насчет 1909 года возникает множество вопросов. Почему такая мощная забастовка, да еще закончившаяся победой рабочих, не упоминается в учебниках истории советского времени? Почему в книгах по истории революционной борьбы пролетариата в нашем городе о ней нет ни словечка? Хотя, казалось бы, только бери и расписывай, как организованный и сплоченный пролетариат капиталистов одолел ... Выходит, с этой забастовкой и с вооруженным со противлением полиции и армии было связано что-то такое, о чем, как посчитали, лучше не упоминать. Но что имен но? Имеет ли это отношение к Ковачу или к другим делам? Эти вопросы я задаю как историк и обществовед. Кстати, улыбнулся он, - вот тебе и тема для домашнего задания. Справишься, найдешь ответ - пятерку за год поставлю!
- Ну? Честно?
- Абсолютно честно, - заверил он.
- Тогда уж я постараюсь.
- Давай. Но задача не такая простая. Сам видишь, даже я не сумел ее решить ...
Я подумал, что тем более постараюсь найти ответ. А потом спросил:
- А какие еще странности? Когда еще Ковач появлялся?
- Я две недели перебирал заново все материалы по истории нашего края только с одним прицелом: отмечал любые упоминания о любом человеке по фамилии Ковач. Эти упоминания, как выяснилось, были в документах и публикациях, которые мне известны, но все они настолько мимолетны, что я не придавал им значения. Например, запись от 1872 года, что в заводской лавке не имеют долгов всего пять сталеваров: Артемьев, Губин, Зареченский, Ковач, Самойлов.