Кивнул хлопцам - действуйте! - и выбираю местечко получше. Но что справа, что слева - один черт; для посадки самолета местность никудышная…
Стало тихо-тихо. Машина снижается, горы все ближе, настроение падает вместе с высотой. По передним стеклам текут и смерзаются струйки крови. Здоровенная птичья лапа точно скребет когтями по стеклу.
Надо же случиться такому! Даже над Гималаями в воздухе оказалось тесно, и мы не разминулись с какой-то огромной птицей. Крылатый хищник, властитель местных небес, решил отомстить нашей технике, без труда ворвавшейся в его холодные владения…
Ах, еще бы тысчонки две высоты - и Клинк, возможно, сумел бы вдохнуть жизнь в моторы! Но где их взять, старина?
“Лунные” скалы вылезают со всех сторон и растут, будто мы рассматриваем их сквозь увеличительное стекло.
Вот справа - узкое ущелье, километров на двадцать в длину, а у самого начала его - единственная пригодная площадка.
Подвернули мы с Кузнечиком вправо и сели на нее с убранным шасси.
И только тогда я почувствовал усталость.
Редчайший случай в авиации, и надо же ему достаться на нашу долю! Дело было к вечеру и всего в 347 километрах от цели…
Справа - гигантская дьявольская “расческа” из черно-серых скал, слева - глубокий запекшийся шрам в могучем теле хребта, а сверху сыплются на нас трескучие сухие снежинки, гонимые морозным дыханием гор.
Но вся эта прелесть, сам понимаешь, особенно хороша, когда ты видишь ее у себя под крылом, когда вместо ноющей тишины твой слух бодрит шум моторов и когда стрелки приборов не стоят на нулях…
Клинк от души повозился в носу пилотской кабины и доложил нам обстановку. Крылатый разбойник таранил нас “в лоб” и буквально вывернул наизнанку все хозяйство включения зажигания, разомкнул контакты, оборвал проводники и выключил моторы.
И вот мы одни, под крышей мира, на самом чердаке…
Конечно, мы знали, что завтра, пусть через два-три дня, нас найдут, но все же картина не из приятных. Хлопцы мои держались бодро, а Кузнечик с Клинком даже начали сражаться в шахматы. Продуктов у нас вдоволь.
Спали в пилотской кабине, в меховых мешках. При посадке дверь грузовой кабины выломало, и мороз там делал что хотел.
Утро… Бондарев готовит завтрак, Матвейчук включил рацию (благо аккумуляторы целые!) и связывался с Большой землей.
– Командир, - сказал он, - спрашивают: как самочувствие и сможем ли продержаться еще?
– Сможем, - ответил я. - Пусть вышлют другой самолет в экспедицию…
– Они так и делают.
– Ну и отлично.
После завтрака для поддержания духа я предложил ребятам.продолжить шахматный турнир. Кузнечик полез в грузовую кабину, где он накануне оставил доску с отложенной партией, пошарил там и возвратился с лицом, бледным, как синоптическая карта.
– Что с тобой, парень?
– Командир, шахмат нет…
– Будет тебе, Кузнечик!
– Даю слово, командир, и там… чьи-то следы…
Я мигом вылез из самолета, глянул на снег и обмер. Веришь ли, старина, всякая всячина полезла в голову, будто фильтры в мозгу засорились!
– Это… “снежный человек”, - прошептал Бондарев, вылезая за мной.
Тогда я немного успокоился: снежный или другой, во всяком случае, человек, а не дьявол. С пистолетами в руках мы двинулись по следам. Отошли уже метров на пятьсот, как мой Кузнечик ойкнул и присел, а Клинк попятился и почему-то стал умильно приговаривать:
– Кутю-кутю-кутю…
Снова меня бросило в жар. Вижу: из-за скалы выглядывают два волосатых рыжих балбеса и наблюдают за нами. Под мышкой один из них держит нашу шахматную доску.
Но что меня поразило более всего, так это то, что они не убегали от нас! А ведь все, что я слышал и читал до сих пор о йети - “снежном человеке”, говорило за то, что они должны были убежать.
Стали мы ласково увещевать их на разные голоса и подходить ближе. Йети по-прежнему не убегают, только переводят взгляды с нас на самолет, и такое впечатление, что вид нашего самолета внушает им не страх, а, напротив, успокаивает!
– Бондарев, - тихо говорю я, - дай-ка им свою штурманскую линейку. Она белая, блестящая, должна им понравиться.
– Ни за что! - с достоинством произнес штурман.
– Командир, - прервал его Матвейчук, - я им лучше дам хлеба: у меня есть в кармане булка. Дать?
– Попробуй.
Гриша смело подошел к ним и протянул половину булки одному и половину другому. Взяли!
– Молодцы, шахматисты, - подбодрил их Бондарев, и знакомство стало налаживаться.
Дальше - лучше. “Шахматисты” пошли вместе с нами к самолету и без всякой боязни (заметь это, старина!) полезли в грузовую кабину.
Это были крепкие ребята с длиннющими руками, короткими ногами. Головы у них были чуть откинуты назад, заостренные к макушке. Уши острые, большие надбровные дуги и довольно мирно смотревшие карие глаза. Но зубы у них такие, что они могли бы перекусить и подмоторную раму, если бы не питали какой-то удивительной симпатии к технике.
Прошло часа два. Мы пообедали вместе с гостями, и дружба их стала простираться так далеко, что вскоре один из них даже полез целоваться с Клинком.
– Я вижу, что у тебя налаживаются с ними вполне родственные отношения, - заметил Бондарев, жуя колбасу.
– Во-первых, я жертвую собой во имя науки, а, во-вторых, - ответил Клинк, - стоит мне сейчас молвить словечко, и кое-кому из нас несдобровать…
– Нет, нет, тезка., - взмолился штурман, - я сказал это, движимый только чувством юмора и уважения… к науке.
Тут другой йети, как бы желая не обидеть и штурмана, дружески обнял его за плечи, и я явственно услышал хруст чьихто костей. Впрочем, секунду спустя Кузнечик отвлек йети горстью шахматных фигур, и Бондарев был спасен.
Йети, ответив Кузнечику благодарным взглядом, принялся пищать от радости и издавать гортанные звуки.
Часом позже мы вышли из самолета, н йети пошли к горам, оборачиваясь и точно приглашая нас следовать за ними. Любопытство, старина, великая сила, и не каждый совладает с ней!
Мы пошли за ними.
Менее чем в трех километрах от места нашей вынужденной посадки йети стали спускаться вниз по хорошо протоптанной тропинке. Она круто сворачивала за острый выступ скалы, и когда мы обогнули ее, то увидели… Я не могу передать тебе наше изумление. Между скал был прочно зажат корабль, точнее - его останки. Не самолет, а именно корабль, космический корабль.
Мы провели в ракете несколько часов. Призвав на помощь всю свою сообразительность, мы попытались представить, что же произошло с этим космическим кораблем. Было очевидно, что ракета разбилась при посадке, и люди, прилетевшие с другой планеты, погибли. Сохранился только грузовой отсек, в котором и жили наши йети. Но откуда они взялись? Вероятно, это были потомки обезьян, которых космонавты взяли вместе с собой с намерением выпустить сначала их на поверхность той планеты, которую отыщут в космосе. Чудом спасшиеся, они прижились и дали потомство.
Теперь ты понимаешь, что такое “снежный человек”?! Мы были у истоков тайны, которая беспокоит умы миллионов людей!
Нам пришлось покинуть корабль, когда Кузнечик, выбегавший послушать, не летит ли самолет, крикнул:
– Командир! Летят, за нами летят!…
Мы вышли, щурясь от яркого дневного света. Справа высилась километровая стена хребта с миллионами тонн снега на вершине, а слева, за останками межпланетного корабля, почти отвесно вниз уходил бездонный обрыв - пропасть.
Добежав до своего самолета, мы увидели вдали три блуждающие точки вертолетов - нас искали в ущелье. Клинк притащил ракетницу и принялся палить: в небо одна за одной взвились разноцветные ракеты.
Вскоре нас заметили, и вертолеты гуськом направились к нам, наполняя ущелье грохотом. Снежная вершина хребта заколебалась, наклонилась и гигантской Ниагарой покатилась вниз. Рев лавины покрыл шум вертолетов. На наших глазах скалы, служившие опорой межпланетному кораблю, рухнули, и все, что осталось от неведомых пришельцев из космоса, вместе с “шахматистами”, посыпалось в бездну, ударяясь и разламываясь на мелкие куски. Более получаса сверху неслись глыбы льда, камни и потоки снега, погребая все в непроходимой глубине сужающейся пропасти…
В ущелье закрутились вихри, и нашим вертолетчикам пришлось немало потрудиться, прежде чем им удалось пробиться к нам.
Вот и все, старина!
А потом…
До сих пор над нами подсмеиваются, а эти чертовы эскулапы (далее опять следуют “термины”, которые я не решаюсь воспроизвести), эти чертовы эскулапы, сочувственно кивая головами, направили нас лечиться. Ведь единственное доказательство у нас - это… нехватка шахматных фигур, то есть сплошная “минус-материя”!
Вот почему мы сейчас в Кисловодске.
Черкни откровенно, старина: веришь ли ты мне? Если да, то я на обратном пути загляну к тебе и как-нибудь вечерком подробно расскажу о том, что мы увидели в космическом корабле. И еще жди посылку…
Ну, пока! Привет всем твоим домашним и нашим авиаторам.
Твой Василий.
Интересно: поверишь ли ты мне? По крайности, найди мне такого ученого мужа, который взялся бы всерьез доказать, что рассказанное мной - невозможно… Ну и эту штучку покажи ему…”
“Товарищ Редактор!
Со своей стороны, я присоединяюсь к просьбе моего друга, хотя лично я ему верю.
С приветом П. А.
Ростов-на-Дону, пятница, 1981 год”.
“Уважаемый П. А.
Ваше письмо в самом деле может представить некоторый интерес для наших читателей. Не ручаюсь, но весьма возможно, что мы им воспользуемся в одном из наших ежегодных сборников фантастики.
Портфель издательства, как всегда, переполнен, однако Вас мы пока не лишаем надежды…
А что это за “штучка”? В самом деле… О “снежном человеке” мы решили больше ничего не публиковать. Но вот эта штучка… Гм…
Редактор”.
“Уважаемый тов. Редактор!
В современных больших самолетах есть особые небьющиеся шары, начиненные кой-какой аппаратурой, остающейся целой при неприятностях.
Так вот, Василий отыскал такой шар и в космическом корабле, и даже слегка поковырялся в нем. Особенно понравилось ему некое подобие миниатюрной магнитофонной кассеты, которую он прихватил с собой, а затем переслал мне.
Ваш П. А.”.
“Черт возьми, уважаемый П. А. Уж не затеряли ли Вы ее, эту занятную штучку? Немедленно высылайте ее нам! Мы разберемся быстрее.
Редактор”.
“Уважаемый тов. Редактор!
Выслать Вам эту штучку я не могу, ибо она может пригодиться, если Василия Козлова обвинят с склонности к фантазированию. Другой мой друг, известный физик, уверяет, что, даже если она окажется пустышкой, он легко найдет специалистов, которые без труда докажут ее непреходящую ценность и тем самым поддержат Козлова.
Есть еще и третье обстоятельство: она пока “не заговорила…” Но вот-вот… Ваш П. А.”.
“Уважаемый П. А.
Когда она заговорит - тщательно все застенографируйте или уж запомните, что ли… И результат - в наш адрес.
Редактор”.
“Уважаемый тов. Редактор!
Сегодня эта чертовщина слегка заговорила!
Мы буквально ходили вокруг нее, а все дело в том, что нам надлежало влезть внутрь этой штучки, хотя бы мысленно…
Усекли?
Она действует телепатически!
А когда надо, подчиняясь мысленным приказам (или просьбам?), проецирует чертежи, схемы, фотографии, рисунки или даже целые фильмы на любую гладкую поверхность, и позволяет все это… сфотографировать.
Вот так-то.
Извините, я просто забыл, к кому обращаюсь…
Одним словом, этот звездолет забрел к нам из такого далека, что…
…Впрочем, пока я расскажу Вам в общих чертах все, что мы узнали, и, разумеется, по порядку.
Это значит, что мое повествование хорошо бы разбить на параграфы. Или - как это принято в литературе серьезной - на главы.
Хорошо бы, да ведь не зря говорят: не имей сто рублей, а имей сто друзей. Я не жалуюсь ни на то, ни на другое; более того - у меня так много друзей, мечущихся по всей вселенной, что я едва успеваю читать их занятные письма и только из-за недостатка времени - по этой причине - не берусь сам за перо…
А упомянул я о своих друзьях не зря, ибо есть еще одно письмишко, которое, уважаемый тов. Редактор, следует преподнести Вам, прежде чем я расскажу о содержании “штучки”…
Прилагаю неполную, но существенную копию письма другого моего друга - космонавта Осипа Рубайло, большого выдумщика, если речь не идет о космических полетах.
П… А.”.
Из письма О. Р. к П. А.
“…Я уже лег на обратный путь к родному очагу, как вдруг в моем одноместном автоматическом звездолете приборная доска онемела. Только что я несея в своем футляре с оглашенной скоростью, и вот теперь: стрелки, индексы, крючочки и петельки на шкалах приборов возвратились к своим нулевым или нейтральным положениям, сигнальные лампочки погасли, световые полоски и всплески на командном осциллографе исчезли…
Я знал, что такое возможно лишь при отключенной технике, скажем на стоянке, и просто невероятно в рейсе; однако не мог избавиться от факта.
Проверил источники питания, АЗСы, пораскинул умом, насколько позволяла маленькая кубатура моего космического корабля, и понял, что ситуация “того”…
Откинув занавеску, глянул и за скошхо: там властвовал беспросветный мрак - исчезли все звезды мироздания, даже те, что были рядом, в родной Галактике.
Убедившись, что Природа - по крайней мере в этом уголке - вымерла и никуда не спешила, я негромко чихнул, что делал всегда в минуту душевного подъема.
И в то же мгновенье сквозь обшивку звездолета снаружи просунулась чья-то физиономия, поразительно знакомая и вместе с тем странная.
Несколько секунд спустя рядом со мной появилась вся фигура этой физиономии полностью и поставила меня перед необходимостью описать ее…
Если коротко - то это прозрачное существо напоминало нашего всеобщего предка, - я имею в виду не Адама, а одного из тех, что прыгали по деревьям и были далеки от теории относительности.
– Ну-с, а дальше что? - спрашиваю.
– Я робот, - представился он. - С планеты Уэй, я изучаю Нуль, а вы вторглись в него…
– Откуда вы знаете русский язык?!
– Я говорю на языке, на котором вы думаете, а как он называется - представления не имею.
– Ах так… А при чем “нуль”?
– Но ведь нуль - понятие математическое: а здесь ничего, кроме математики, не было до вашего появления.
– Однако не все нули одинаковы: один произошел от того, что из семи вычли семь, другой является началом какого-нибудь отсчета, третий получился потому, что какое-то число помножили на нуль; все они как бы разноцветные!
– Тогда этот, - робот указал белесым пальцем на окно, -” “Голубой”… Самый что ни на есть первородный, сам по себе. И произошел он не от умножения, не от вычитания, а таким и был от рождения. Он - Ничто!
– Забавно. А каковы его особенности?
– Во-первых, тут нет Времени…
– А где же оно?
– Время, как считают наши ученые, есть главная сила Природы, оно обеспечивает причинность: сперва появляется причица, а потом - следствие. Других обязанностей у Времени нет! Поэтому оно не имеет обратного хода.
– Разве причина не сама по себе переходит в следствие?
– “Сама по себе” существует только Природа.
– Я привык к земному символу Времени: оно движется наподобие Стрелы - от прошлого к будущему, а где-то в середине ее исчезающе тонкой черточкой приютилось Настоящее. Мы как бы постоянно живем на стыке…
– Лучше изобразить Время в виде Колеса, - сказал робот, - порождающего не одну, а две маленьких стрелы; в верхней части обода устремленную вперед, а внизу - назад. Само же Колесо есть то Настоящее, которое люди всегда чувствуют своим “я”. Не исчезающая черточка на Стреле Времени, а Колесо!
– В таком случае, - заметил я, - это не просто маленькие стрелы, указывающие направления, а векторы.
– Пожалуй…
– Ведь это Колесо не только вращается, но еще и устремляется вперед?…
– Несомненно, - подтвердил робот. - Объективная реальность не имеет, так сказать, массы исторического покоя.
– Коли так, - заканчиваю я, - то верхняя точка на ободе Колеса успевает пройти вместе с осью вращения какой-то путь по прямой вперед, а внизу другая точка, тоже вектором, унесется в Прошлое…