Встреча в Царском Селе
Возвратимся в прошлое.
Она прибыла в Лондон 16 августа 1895 года. Разумеется, в сопровождении Лиззи, Шарлотты и Полли. При появлении форта Тилбари на Темзе Полли Твейтс напомнил им знаменитые слова, произнесенные Ее Величеством королевой Елизаветой, проводившей здесь же тремя веками раньше смотр войск в лихорадочном ожидании Непобедимой Армады: "Я знаю, что у меня тело слабой женщины, но мое сердце и моя хватка — это хватка короля".
Едва они ступили на британскую землю, как Полли очень удивил Ханну, у которой уже сложилось на его счет определенное мнение. Там, в Австралии, это был милый, небольшого роста молодой человек (хотя он и старшее ее на целых 15 лет), пухлый и розовый, разумеется, весьма остроумный, отменный консультант в области финансов и кроме этого забавно беспечный, равнодушный к деньгам (что служит лучшим доказательством того, что они у него водятся), в общем, чудной неудачник. В Англии она узнает, что он — старший сын баронета, что его отец заседает в палате лордов и что он кавалер ордена Подвязки (отчего она и Лиззи чуть было не умерли от смеха); что его семья владеет особняком в Вест-Энде, замком в Бедфордшире и еще одним в Ирландии, а населяют их никак не меньше восьмидесяти слуг, не считая людей, проживающих на землях, сданных в аренду; что Полли блестяще прошел курс обучения (Ханна считала, что он финансист от Бога, но нет — он изучал все это!); что у него достаточно денег, чтобы жить припеваючи в течение двухсот пятидесяти лет.
И к тому же его знают все в Лондоне. Благодаря ему они с триумфом въедут в институт благородных девиц (в самом центре Сассекса) на громыхающем безлошадном экипаже (он всего лишь раз семь застрянет по пути). Пансион — из именитых, и поскольку тарифы в нем намного превышают финансовые возможности Дугала Мак-Кенны, Ханна будет выплачивать разницу из своего кармана, никому не говоря ни слова. Кроме, конечно, Полли, которому известно все.
Она вероломно оставляет в пансионе Лиззи на грани слез, отвергает все намерения (абсолютно искренние) Полли, который хотел бы немедленно ввести ее в жизнь лондонского света, садится в начале сентября в Дувре на пароход и отправляется во Францию.
Париж околдовывает ее. Она так никогда и не сможет избавиться от его очарования. Но Ханна ехала сюда не туристкой — она заводит деловые связи. Первый, от кого она рассчитывает узнать много интересного, — некто доктор Беррюйе, ученый с мировой известностью, пришедшей к нему за работы в той области, которую называют дерматологией: изучение кожи и того, что под ней. Она составит целый список специалистов, у которых должна получить информацию: ботаник недавно открытого Института Пастера, химик из того же заведения, хирург по фамилии Лартиго, осваивающий нечто совсем новое, называемое пластической хирургией. Во втором списке — различные учебные заведения, в частности Коллеж де Франс, и библиотеки. Посещая их, она надеется добраться до сути в таких областях, как бухгалтерия, торговое дело, делопроизводство, банковский и биржевой механизмы. Идет и еще дальше: по дороге во Францию у нее мелькнула одна идея, и она делает все, чтобы ее осуществить. Сближается с группой студентов Высших курсов на улице Училищ и, не жалея денег (они, ведущие жизнь богемы, всегда на мели), дает им нечто вроде заказа на комплексное изучение всего, что связано с косметическими кремами: с эликсирами, шарлатанскими и не очень, производимыми во Франции и во всей Европе. Кроме того, они должны составить для нее полное досье на все рекламные проспекты этих продуктов.
И все это за десять дней. 14 сентября вечером она уже в Баден-Бадене. На следующее утро Марьян Каден тоже там. И, придя минута в минуту на встречу, назначенную ею с расстояния в двадцать тысяч километров, он говорит: "А вот ты, милая Ханна, и вернулась".
Он вырос сантиметров на двадцать и набрал немало килограммов за те три года, что они не виделись. Но это все тот же Марьян: та же голова, вдавленная в плечи, та же внешняя медлительность, он по-прежнему слегка шепелявит (и сохранит это во всех языках, какими владеет и какими будет владеть). Та же поразительная солидность, та же серьезность. Его не удивляет, что она разбогатела, да и вообще минувшие годы сильно притупили его способность удивляться.
Он краснеет, когда она целует его в обе щеки, но тут же спешит представить ей отчет, как если бы они расстались лишь вчера.
В Вене Тадеуша нет, это точно: неделю за неделей Марьян вел наблюдение, тщательно держал под контролем все места, где он мог бы появиться: университеты, библиотеки, книжные магазины, кафе, литературные и художественные салоны. (Здесь Марьян краснеет: во многих ателье художников он видел полностью обнаженных женщин.)
И в Пражском предместье Варшавы Тадеуша тоже не было.
— Если ты помнишь, Ханна, у него там живет тетка. Покинув Варшаву около трех лет назад, он так ни разу ее и не навестил, и она его не видела.
В Кракове его тоже нет. В Зальцбурге тем более. Нет и в Берлине: чтобы в этом убедиться, Марьяну понадобилось два месяца: город очень велик. Нет ни в Гейдельберге, ни в Мюнхене.
Очень вероятно, что он появится у своей тетки в Варшаве: у нее есть кое-какие сбережения, а он — ее наследник, и поскольку она больна, то может и умереть. Я разговаривал с одним из служащих нотариальной конторы и с продавцом бакалейной лавки, в которой она делает покупки: если что-нибудь случится, они напишут мне на мой берлинский адрес. Я посулил им по двадцать рублей каждому. Это не много?
Да нет, — отвечает с улыбкой Ханна. — Марьян, у тебя есть еще деньги?
Он тут же достает из кармана блокнот, в который занесены все, даже самые мелкие расходы. Да, деньги у него есть. Вполне достаточно, чтобы продолжать поиски еще в течение семи месяцев. Он поясняет, что уже побывал в тридцати городах, от Балтики до Голландии и немецкой Швейцарии: сейчас он как раз из Цюриха, где провел два дня и опять зря.
Он перебирает ногами, смущенно переваливается с боку на бок и шепелявит больше обычного: ему немного стыдно, но везде, где он был, зная страсть Тадеуша к книгам, он оставлял во всех книжных магазинах своих людей, обещая вознаграждение каждому, кто даст ему знать о появлении там интересующего их лица.
Ханна смотрит на него в полной растерянности. На нее напал смех, она думает: "Черт возьми, за голову Тадеуша уже назначена награда!" Она опять целует его.
— О Марьян, я тебя обожаю. И каково же это вознаграждение?
Он называет: около пяти английских фунтов.
— Этого недостаточно, — говорит она. — Увеличь до двадцати. И это еще не все: я дам тебе четыреста фунтов, и ты купишь себе новый костюм. И новые туфли, твои уже совсем износились. Марьян, эти деньги ты разделишь на две части. Одна семье, для которой ты — поддержка и опора и которая из-за меня лишена кормильца. Другая — на твои расходы, как премия. Ты увидишь, что тебе понадобится очень много вещей. И кроме этого, мне нужно решить еще один вопрос…
Ну конечно же, он будет работать на нее полный день, отныне будет заниматься только этим, если она не изменит своего решения и у нее не возникнет других планов.
Ханна с упреком взглянула на него и улыбнулась: вопрос решен.
Она назначает ему десять, нет, двенадцать фунтов в месяц, можно в любой валюте по действующему курсу. Вот тут на полгода вперед.
— Ну-ка, возьми. — И, поразмыслив, добавляет — Сшей себе три костюма: два на каждый день и один выходной. Пожалуйста, не будь слишком экономным, ты должен быть одет как важный господин. И смотри, у меня глаз наметан, я знаю эти штучки и не хочу, чтобы это были ношеные костюмы, которые придется возвращать в магазин. Новые! Из хорошей шерсти. То же касается обуви. Чемодана, конечно, у тебя нет. Мы купим его вместе, кожаный. Я видела здесь несколько подходящих лавок. Мы подберем также и сорочки, их тебе нужно не меньше шести. Ну и конечно же, все остальное. Ах, Марьян, слезы здесь абсолютно ни к чему!
Она таскает его по всему Баден-Бадену, хлещет своим остреньким язычком продавцов магазинов "Для мужчин" и закройщиков, вникает во все сама, вплоть до цвета кальсон. Продавцы хихикают. "Что вы там? Не хватало, чтобы я не могла видеть голышом своего маленького братца! И прекратите ваши ухмылки, или я куплю эту лавку только для того, чтобы выставить вас за дверь!"
— Марьян, мы вместе займемся массой восхитительных вещей. Ты знаешь французский? Нет? А английский? Не лучше? Этого-то я и боялась. Ну что ж, ты у меня их выучишь, причем быстро. Ты уже знаешь четыре или пять языков, так что такое еще два? Твоя идея насчет книжных магазинов очень хороша, но что если развернуть ее ещешире? Возможно, он в Швеции или у бельгийцев, если такие еще существуют. А может, в Париже или Лондоне. Цена за него будет установлена по всей Европе, вплоть до Турции.
Она не дает Марьяну слова сказать. Ему нужны еще галстуки, носовые платки и две шляпы — в шляпе он будет неотразим. А трость? Все мужчины ходят с тростью. Может, вот эту? Черт тебя дери, да тебя не узнать, посмотри на себя в зеркало, настоящий джентльмен. Это по-английски.
Ах, Марьян, у меня столько планов, что голова раскалывается. Ты будешь действительно работать со мной, а не просто разъезжать повсюду в поисках моего Тадеуша. Кроме французского и английского, ты должен также изучить финансовое дело, бухгалтерию, способы перевода одной валюты в другую, пересечения границ с товаром и в особенности функционирование банков. Банки — это очень важно, без них и шагу не ступишь! Я хочу, чтобы ты знал о них больше, чем любой банкир, чтобы ты мог с лету почуять их вранье и сказать мне: "Осторожно, Ханна, они хотят тебя надуть!" Мне пришла в голову отличная идея (впрочем, как и всегда): как только наладишь свою шпионскую сеть в книжных магазинах, ты поступишь работать в банк, месяца на четыре. В какой? Ну, для начала в немецкий, поскольку ты хорошо знаешь язык. Ты будешь там работать во всех службах по очереди и научишься всему. Теперь другое: с сегодняшнего дня ты — мой кузен… "Здравствуйте, кузен Марьян, почему бы вам не обнять свою кузину?" Во всяком случае, так ты должен всем говорить".
Ханна назначает новую встречу. Он приедет в Париж, в квартиру, которую она сняла в доме номер 10 по улице Анжу. Она будет жить там по меньшей мере в течение двух ближайших лет. Тоже возьмется за учебу. Она хочет, чтобы при первой же возможности он ей туда написал.
Марьян записывает: улица Анжу, 10. Хотя ему совсем не нужно что-либо записывать, и она это знает: память у него феноменальная. Ханна размышляет над вопросом, заданным Лиззи: "Он красив, этот твой Марьян Кален?" Ну не то чтобы красив. Но уж и не уродлив. У него гладкое лицо, большие светлые немного грустные глаза, чертовски твердая, волевая линия губ. Неулыбчив? Но у него в жизни было не так много поводов для улыбок. Она испытывает к нему нежность сродни материнской.
Четыре дня спустя она уже в Тироле. На письмо, отправленное еще из Марселя во время стоянки там корабля Восточной линии, Анастасия фон Зоннердек ответила, что с радостью примет ее (хотя ответ и приправлен тонким налетом аристократической снисходительности: они уже не в Австралии) в семейной летней резиденции вблизи Йенбаха, на берегу Ахензее.
Шесть дней в тирольских Альпах. Ханна увлеченно нянчится с отпрысками Анастасии. ("Теперь окончательно ясно, что у нас с Тадеушем будет трое детей. Или, если он захочет, четверо. Они просто восхитительны, эти розовенькие и нежные существа, они согревают сердце, а ведь они пока не твои и не Тадеуша…")
Ей нужно собрать все сведения об одном из банков в Кёльне, где у управляющего имением Зоннердеков полно связей. А главное, она должна задать наконец вопрос, который жег ей губы в течение стольких месяцев с тех пор, как из австралийских газет она узнала, что русский царь Александр III умер и что уже с год на престоле его сын Николай II. И уж, конечно, она не забыла, что жена Николая II под русским именем Александры Федоровны остается все той же принцессой Алисой де Хессе и кузиной Анастасии (именем которой царствующие особы нарекут одну из своих дочерей).
Она задает свой вопрос.
Тишина, тихий перезвон коровьих колокольчиков в лугах. Осенний аромат скошенного сена. "Я зашла слишком далеко", думает Ханна под действием этой тишины и такого странного света в глазах юной графини.
— И вы хотели бы поговорить с Ее Императорским Величеством?
— Чтобы умолять ее, стоя на коленях, как сейчас умоляю вас.
Ханна так и не сказала Анастасии, что она еврейка. (Она всегда будет выдавать себя за девушку германо-польского происхождения.) Изо всех сил стараясь подавить стыд и отвращение, которые внушала ей эта вынужденная ложь, Ханна рассказала, пожалуй, единственную историю, которая могла бы спасти Менделя. Итак, Визокер был коммерсантом, бродячим польским коммерсантом с небольшой (очень небольшой) примесью еврейской крови, чью безупречную репутацию мог бы подтвердить Балтийский банк. Однажды в Варшаве он вырвал ее, Ханну, которую до этого ни разу не видел, из рук еврейского квартета бродяг. От полученных тогда побоев она до сих пор носит шрамы на теле и не может их показать. Они ее чуть не изнасиловали. Визокер бросился ей на помощь. В героической борьбе, где ему одному противостояли четверо, он был ранен, но, слава Богу, не смертельно. Напротив, бродяги едва не покалечили друг друга, главным образом вследствие того, что не поделили отнятых у нее денег. А бедняга Визокер, который если в чем и виновен, то лишь в том, что проявил благородство и смелость, был приговорен к двадцати годам каторги и пожизненной ссылке…
— Мадам, разве это справедливо? Если бы не он, я была бы навсегда обесчещена и, без сомнения, мертва. От горя, если не от ран. Я не могу жить с воспоминанием об этой ужасной несправедливости…
При этих словах ей удалось даже пустить слезу. Впрочем, без особых усилий: настолько любовь к Менделю переполняла и действительно будоражила ее, В ответ Анастасия говорит, что она ничего не гарантирует, что просьба непомерна, но она посоветуется с графом и его матерью. Все это так необычно… И к тому же придется ехать в Россию, где она и граф, разумеется, были год назад на церемонии коронации, но у них не было планов поехать туда, во всяком случае, в ближайшем будущем. Слезы Ханны до глубины души взволновали ее; и она сама на грани слез, настолько драматична и печальна эта история…
В конце концов она обещает сделать все, что в ее силах. Ханне, к счастью, удается скрыть свое негодование. Эта чертова антисемитская сучка, которая не выжила бы без орды слуг и которая никогда не умела ничего другого, как раздвигать ноги и хныкать! И от нее зависит жизнь Менделя!
Она улыбается с ложной долей горестной униженности:
— Спасибо, ах спасибо!
На обратном пути она сделает крюк и заедет в Кёльн, где вступит в переговоры с директором банка, которому ее рекомендовал управляющий имением Зоннердеков. Начнет с того, что с царственными небрежностью и высокомерием объявит банкиру о своем намерении сдать ему на хранение 25–30 тысяч фунтов, точной суммы она и сама не знает: деньги имеют для нее так мало значения…
Между прочим, у нее есть молодой кузен, который спит и видит себя финансистом. Впрочем, у него нет выбора: когда-нибудь ему придется сменить своего дядю, которому принадлежит половина Мельбурна — банк, морская компания, поезда и миллиард баранов. Нельзя ли сделать так, чтобы ее кузен, еще немного неотесанный ("Вы знаете, как это бывает: юноша происходит из бедной ветви семьи, у него не было даже гувернантки. Но он очень умен, великолепно считает, знает немецкий, русский и польский"), — так нельзя ли, чтобы ее кузен прошел в Кёльне что-то вроде вводного курса, хотя бы основы? Мне так хвалили ваш Кёльнский банк и ваши познания. Кстати, меня вообще интересует возможность размещения капитала. Нет, речь идет не об этой скромной сумме, которую я назвала, я располагаю 400 тысячами фунтов и знать не знаю, как с ними поступить. Моему кузену хватило бы шести — восьми месяцев стажировки. Он мог бы поработать в различных банковских службах. Разумеется, ничего не нужно платить. Я сама буду выдавать ему небольшое пособие… Сколько гектаров земли у нас в Австралии? Не знаю, не то 6, не то 8 миллионов. Да, я не сказала о золотых приисках в Балларате и Батурсте…