Но вскоре кое-что проясняется. В апреле Полли по телеграфу сообщает, что, предложив ему крупные авансы, группа финансистов вошла с ним в контакт. Что ему делать? Поводить их за нос или сразу послать ко всем чертям?
Ханна хочет их видеть. Свидание в "Ритце", через три недели (в то время она курсировала между Будапештом и Прагой). Вообще-то первой ее мыслью было отказать им прямо с порога. Но механизмы в ее голове в конце концов посоветовали рассмотреть предложения. А если она и выбрала местом встречи "Ритц", то лишь потому, что во Франции не располагала служебными помещениями.
Напротив нее и Полли — трое мужчин, специально прибывших из Англии, или, если точнее, из небольшой дворянской усадьбы в Суррее. Начинают они с того, что объясняют Ханне, что предпочли бы вести переговоры непосредственно с ее "работодателем". Пена готова выступить у нее на губах, но она сдерживает себя и отвечает, что ведет дела сама и что выше ее в данном случае нет никого. Это первый, но отнюдь не последний раз, когда ей приходится говорить подобные вещи. Что ее особенно удручает, так это то, что промышленники (двое из них — англичане, третий — голландец) принимаются беседовать с одним лишь Полли. Как будто ее и нет в комнате или, скажем, она уехала обратно в Австралию. "Еще немного, и они попросят меня принести тряпку и протереть пыль или подать им чаю!" В конце концов чувство юмора берет верх, юмора, базирующегося на интуитивном понимании, что, оставшись вне разговора, она сможет больше узнать. И она узнает. В частности, они заставляют ее задуматься о масштабе деятельности ее предприятий. В общем итоге, до сих пор она занималась отсеиванием плевел и расширением сети своих институтов и магазинчиков, считая каждое новое заведение отдельным звеном. Они представляют собой лишь островки, которые если и образуют архипелаг, то лишь потому, что обладают одинаковыми интерьерами и руководимы одной и той же хозяйкой. По настоянию Полли она, разумеется, подала заявку на перерегистрацию товарного знака, рецептуры и эмблемы (все то же двойное "Н", нарисованное так же, как и на рабочем столе Лотара Хатвилла). Но, кроме Марьяна, Полли и ее самой, никто точно не знает, сколько заведений ей принадлежит. Из недоверия к банкирам она рассеяла свои банковские счета: теперь они у нее открыты не только в Лондоне и Кёльне, но также и в Париже и Цюрихе, Вене и Берлине, Брюсселе и Риме; она никогда не пользуется двумя филиалами одного и того же банка, требует, если это возможно, номерные счета. Даже Полли и Марьян не смогли бы назвать сумму ее состояния. ("Ханна, упаси вас Господь, но если с вами что-нибудь случится, то эти деньги будут наполовину утрачены". — "Полли, я никогда не умру, и вы должны были бы уже это знать".) Вдобавок ко всему она пользуется весьма оригинальной системой подсчетов, в основе которой… барашки.
"Полли, дорогой, это в память об Австралии".
Барашки голубого цвета — для институтов, фиолетового — для магазинчиков, зеленого — для фабрики в Эвре и так далее. Барашки у нее — под номерами, и она дорисовывает их понемножку, когда годовой доход данного предприятия достигает тысячи фунтов (у барашка "улица Риволи" уже семь ножек, а его собрат с площади Сен-Джеймс бьет все рекорды — одиннадцать ножек).
Это самая абсурдная система, какая только может существовать, — саркастически усмехается Полли. — А что вы будете делать, когда вам нужно будет пририсовать барашку семьдесят пять ножек? Между нами говоря, они походят на барашков не более, чем я на китайского императора. Ко всему, вы ужасно плохо рисуете!
Ваша критика в области графики меня ничуть не задевает, — парирует Ханна. — А барашков, если понадобится, я превращу в дикобразов. Которых, в память о вас, нареку Полли: раз Полли, два Полли, три Полли… Пририсовывая им иголки по мере надобности.
Эти промышленники, подчеркнуто игнорирующие ее присутствие в "Ритце", предлагают сотрудничество. Они готовы вложить в предприятие огромные суммы. У них разработаны крупные проекты, они думают о более широкой сети, охватывающей всю Европу (вероятно, они не в курсе того, что она уже укоренилась повсюду — ну что ж, тем лучше, пусть для них это будет сюрпризом), да, сети, охватывающей всю Европу и выпускающей производимую "работодателем" Ханны продукцию. Продукцию, к которой можно было бы добавить галантерею. ("Глупцы, я об этом еще и не думала!"— ухмыляется в душе Ханна…)
Благодаря своему живому уму Полли быстро уловил правила, по которым она вела игру. Он задает вопросы, делает все, чтобы заставить этих троих мужчин говорить, узнать максимум возможного об их проектах. Затем заявляет, что их интересное предложение будет передано "кому следует" и что ответ они получат в самое ближайшее время. Промышленники с чувством удовлетворения и собственного достоинства покидают "Ритц".
— Ханна?
— Я никогда не буду ни с кем объединяться.
— Рано или поздно вы встретите их на своем пути.
— Тем хуже дли них. Никакого сотрудничества! Полли встает и начинает прохаживаться.
— Сидите, прошу вас, Полли. Я хочу создать новые общества.
— Как в Австралии?
— Подобные им. Одно для институтов, другое для магазинов и так далее.
— Герметичные каюты, как делается сейчас на флоте, я читал об этом в "Тайме". Я понял.
— Не сомневаюсь. Если угодно, анонимные общества.
— Непременно.
— Но которые буду контролировать я одна.
— Согласен.
— И которым я продам свою эмблему.
Он кивает.
— Вы сможете подготовить проект во всех подробностях к июню? К 15 июня?
— Даже раньше.
— Полли, я достаточно вам плачу?
— По-моему да. В один из дней я намерен выкупить у королевы Виктории Бэкингемский дворец. Затем, может быть, Лондонскую башню, чтобы разместить там свою коллекцию табакерок. Ханна, когда я должен ответить "нет" этим троим господам?
— Постарайтесь продержать их здесь как можно дольше.
— Оставляя надежду на положительный ответ?
— Именно.
— Может быть, мне навести о них справки?
— Я уже сделала это. Двое шотландцев значат мало. У них есть деньги, но не идеи, они лишь банкиры.
— А третий?
— Петер ван Эйкем, 46 лет, уроженец Батавии, женат, трое детей, дочери восемнадцать. Она похожа на кислую капусту, выкрашенную в розовое. У него есть любовница, танцовщица в Театре де ля Монне в Брюсселе. Имя и фамилия танцовщицы — Матильда Бейленз, ей девятнадцать лет и семь месяцев, она на пятом месяце беременности благодаря вышеуказанному ван Эйкему, во всяком случае, она так утверждает. Семья ван Эйкемов располагает значительным состоянием, рассредоточенным в Индонезии и Южной Африке. Специализация: золотые прииски и зерно. Наш человек считает его гением в делах.
— Он таковым является?
— Больше, чем я хотела бы, и меньше, чем он сам думает.
— Он может причинить вам неприятности?
— Если создаст кремы, стоящие моих, то — да.
"Он на это не способен", — думает она не без гордости. И не без причины: в то время она с полным основанием считает, что в косметологии ушла на десять лет вперед остального мира.
Досье на обоих шотландцев, а также на ван Эйкема были, разумеется, составлены Марьяном Каденом. К 1898 году Марьян практически завершил созидание своей личности. За внешней медлительностью, говорящей якобы о посредственности, ограниченной способности к душевным порывам, скрывается ясный, сильный ум. Он не выдвигает ничего без предварительной проверки; он лишен какой бы то ни было предвзятости; кроме того, память у него — потрясающая. Он испросил у Ханны разрешения нанять на постоянную работу трех из своих братьев, которых использовал ранее в качестве эмиссаров и агентов. Она ответила положительно: ей не нужно, чтобы он разменивался на второстепенные дела.
Впоследствии он удалит от себя одного из старших братьев, — по его мнению, недостаточно способного. Что же касается двух остальных, то одного из них он назначил контролировать поставки выше и ниже по течению от фабрики в Эври; другого же послал в Лондон за собственный счет, найдя ему должность клерка в Сити, с условием выучить английский и банковское дело. То есть повторить путь, пройденный им самим. Ханна предложила ему помощь в этом мероприятии. Марьян твердо отказался. Он показал ей свои личные счета ("Ханна, я никогда и ничего от тебя не скрываю, никогда, и я вплотную займусь своими личными делами только в том случае, если у меня будет свободная минута на твоей работе…"), счета, которые говорят, что он тоже не без успеха делает себе состояние.
Опять же с одобрения Ханны — а на самом деле по ее просьбе — он создает группу наблюдения и разведки и называет своих людей "хорьками". Вначале предполагалось, что они будут присматривать за институтами и магазинами. Но в дальнейшем сфера их деятельности расширилась. Именно благодаря "хорькам" удалось собрать досье на шотландцев и ван Эйкема.
Именно они забьют в июне тревогу, в то время как Полли тянет время, заставляя троицу ждать ответа от так называемого "работодателя" Ханны. Они сообщат, что ван Эйкем перешел в наступление не дожидаясь. Тайно.
Тайно, но значительными силами. То, что не удается взять в аренду, он покупает. Все самое лучшее — например, место на Вандомской площади в Париже, цена за которое заставила Ханну отступить. В полном секрете он начинает проникать во все жизненные центры Европы. Марьяну, который предлагает перейти в контратаку, Ханна отвечает, что на данный момент единственно возможное решение — ничего не предпринимать. Только наблюдать.
— Ханна, если ты их не остановишь, они разорят тебя.
— Я знаю.
Да, она знает это очень хорошо. Но как бороться с мужчинами, способными бросить на чашу весов 200–300 тысяч фунтов (по последним подсчетам Полли), не считая кредитов, предоставленных банками?
Марьян испытующе смотрит на нее.
— У тебя есть идея, Ханна?
— Нет.
Это почти что правда. Пока она не знает, как провести сражение. Но зато, кажется, раскусила ван Эйкема, нашла его уязвимое место. "Это тип мужчины, который хочет всего и сразу. Тогда, в "Ритце", он даже не посмотрел в мою сторону. Как же, станет он говорить о делах с женщиной! Скотина!"
Начало июля 98-го. Протянув даже больше, чем позволяли приличия, Полли Твейтс передает компаньонам ван Эйкема ответ так называемого "работодателя". Ответ отрицательный. Но он сдобрен откровениями относительно истинного владельца цепи институтов и магазинов: это не меньше, чем некий принц, который не может назвать себя. По секрету: он происходит по прямой линии от усопшего Георга III, то есть является кузеном Ее Величества королевы Виктории.
Распространяя эту наглую ложь, Полли следует указаниям Ханны, хотя относится к ним скептически: и она думает, что этого будет достаточно, чтобы вывести шотландцев из игры? Чтобы остаться один на один с ван Эйкемом?
Она никогда этого не говорила и не думала об этом. Она двинула вперед первую фигуру, ничего больше.
— И если наш голландец действительно нечист на руку, как я рассчитываю, Полли… Скрестите пальцы и молитесь.
В ответ он заявляет, что молится с того дня, как повстречал ее в Мельбурне. Молится страстно.
Проходят лето и осень 98-го. Рапорты Марьяна и его "хорьков" подтверждают одно: молчаливая экспансия ван Эйкема продолжается. Больше всего раздражает выбранная им стратегия: голландец ограничивается копированием. Марьян дуется на Генри-Беатрис. Почему, черт возьми, Ханна ничего не сделала, чтобы помешать английскому декоратору работать на ван Эйкема? А ведь именно Генри-Беатрис помогает конкурентам разбросать их дьявольскую сеть по всей Европе: "Ханна, он тебя предает, по-другому это не назовешь! А я думал, что он тебе друг!"— "Он мне друг, но он — профессионал, которому, чтобы жить, нужны деньги. А с теми бешеными гонорарами, которые он получает у ван Эйкема…"
Весь смысл в этой последней фразе, и в глазах Ханны горит хищный, хотя и едва уловимый блеск. Марьян переминается с ноги на ногу, наконец качает головой.
— Кажется, я знаю, чего ты добиваешься, — произносит он наконец.
В ответ — молчание. Но он все понял.
— Только нужно, чтобы этот ван Эйкем сделал то, чего ты от него ждешь.
Ее серые глаза округлились.
— Он сделает это, Марьян!
Теперь она абсолютно уверена в своей победе.
"Лиззи, мои рассуждения были просты. В тот момент меня могли сломать, лишь украв мои идеи. Я подумала, что это и будет сделано, и мне стало чертовски страшно. Учитывая капиталы шотландцев, у ван Эйкема было достаточно денег для достижения этой цели. Но он хотел всего и сразу. Если бы у него хватило терпения не только для того чтобы найти для себя химиков, но и дать им поработать 3–4 года, я бы погибла. Я бы разорилась, в лучшем случае мне пришлось бы продать все…
Но, слава Богу, он оказался нечист на руку и жаден.
И в декабре 98-го года я поняла, что держу его на крючке".
* * *
Всего одиннадцать девушек, — сообщил Марьян в декабре 98-го года. — Две в Париже, три в Лондоне, остальные — в Берлине, Праге и Цюрихе. Половина — те, кого ты называешь косметологами, остальные — продавщицы. Он переманил их, указав в своем пригласительном письме, что гарантирует двойную оплату сравнительно с той, которую они получали здесь. Теперь они работают в качестве учителей для полусотни других.
— Ван Эйкем действует лично?
— Нет, через агента, некоего Уилфреда Миуса. У меня есть на него досье.
— Что они преподают?
— Все. Все, что проходят твои ученицы. Слово в слово, у меня есть тексты уроков.
— И как же ты их раздобыл?
Он заставил записаться в эту учебную группу свою сестру (одну из шести).
— Ах, Марьян.
Он не смеется. Этот бесстыжий плагиат является в его глазах простым и заурядным воровством. Более чем заурядным, поскольку в команде, которую готовит ван Эйкем, недостает человека, способного руководить.
— Разумеется, можно бы подобрать на этот пост мужчину. Но до сих пор ван Эйкем во всем копировал тебя, поэтому будет логичным предположить, что ему понадобится именно женщина. А опытную женщину не так-то легко найти. Хорошо бы… Он замирает и смотрит на Ханну. Чудо: он улыбается.
— Я понял, — говорит он. — Мы должны помочь ему.
— Именно, — отвечает Ханна.
Им остается договориться о кандидатуре.
Одна из центральных сцен этой драмы разыгралась несколько дней спустя. В ней столкнулись Ханна и Жанна Фугарил, директор института во Франции. Сцена была бурной (их споры вошли в поговорку, но этот был из ряда вон) и, что особенно важно, — публичной: ее свидетелями оказались не только служащие, но и многочисленные клиентки с улицы Риволи. Причиной ссоры послужила инициатива по открытию магазина в Монте-Карло, проявленная француженкой в обход своего патрона. Тон повышается, достигает холодной ярости, особенно после того как Жанна пригрозила вынести дело на суд "настоящих патронов" в Лондоне, которые все и решат.
Действительно, Жанна отправляется в столицу Великобритании и два дня спустя возвращается оттуда с замкнутым видом: "настоящие патроны" явно решили спор в пользу Ханны. К которой она с тех пор не желает даже обращаться.
7 января 99-го года с нею тайно связался что-то прослышавший Уилфред Миус. (В тот день Ханна находилась в Лондоне: вот уже три дня, как она встретила Менделя.)
На первые предложения Миуса Жанна отвечает отказом. Да, верно, что она больше не ладит с Польской Сучкой. Но все же она не оставит работу, приносящую ей 65 тысяч франков в год, не считая участия в доходах. 65 тысяч франков?! Миус потрясен. "А вы что думали, господин Миус? Без меня предприятие не продержалось бы и двух месяцев. Один только Лондон признал мои заслуги…" И показывает контракты, связывающие ее с Твейтсом и подтверждающие правдивость ее слов.
Все еще находясь под впечатлением услышанного, Миус уходит.
…И возобновляет контакты 16-го числа того же месяца. Его предложения: 75 тысяч франков в год, трехгодичный контракт и два процента от прибылей.
Новый отказ Жанны. Это ее не устраивает. Но если бы ей предложили 100 тысяч франков в качестве своеобразной премии за переход к ним… Согласна, она могла бы довольствоваться 80 тысячами франков в течение пяти лет. Плюс компенсация, которая, разумеется, должна быть выплачена отдельно. И при условии: прежде чем принять окончательное решение, она сама должна убедиться в серьезности предприятия, в которое ей предлагают вступить. Разумеется, разведка пройдет незаметно. Только так и не иначе.