Мендель Визокер заезжает в Варшаву на исходе осени 1890-го. Второй его приезд приходится на весну 91-го. Оба раза он посещает, конечно, улицу Гойна. Перемены, происшедшие в лавочке ко второму визиту, потрясают его: новая вывеска и новое, увеличившееся помещение. Но основные перемены произошли внутри. То, что походило на медвежью берлогу, провонявшую кислым молоком, где еле поворачивалась Добба Клоц, превратилось в светлое, чистое, прекрасно организованное пространство, где полно народу. Ханна командует двумя продавщицами (одна из них особенно очаровательна), одетыми, как и она, в белые блузки с голубыми воротничками.
— Что ты сделала с мадам Клоц? — спрашивает опешивший Мендель.
Он потрясен не только внешними переменами, но более всего той Ханной, которая перед ним: живая и веселая, прерывающая разговор с ним, чтобы окликнуть ту или иную клиентку и пошутить с ней, она даже немного подросла и работает с каким-то ожесточенным рвением.
— Добба Клоц, — говорит она, — вышла на час или два. — Она смотрит Менделю прямо в глаза. — Мне надо с вами поговорить. Вечером после закрытия, идет?
Сейчас два часа дня, у Менделя еще два или три деловых свидания, после чего он собирался пообедать и провести ночь или у польки с улицы Мировской, которую зовут Кристина, или у работницы богатого хасидского торговца Лейзера. Он еще не выбрал. Они договариваются встретиться в кафе на улице Крахмальной.
Он ждет ее до девяти часов. Напрасно. Задержалась в магазине? Он идет туда и находит дверь закрытой. Он говорит себе, что увидится с нею завтра, и поскольку время уже позднее, отправляется к польке, которая с радостью принимает его. Он ложится с нею в постель, и в самый ответственный момент входит Ханна.
Она присаживается на кровать. Мендель вопит охрипшим голосом: «Немедленно выйди!»— наспех прикрывая простыней себя и Кристину. Но Ханна устраивается поудобнее, расправляет складки на платье и начинает объяснять, почему она опоздала. Она рассказывает, что легко нашла Менделя по следам его брички. Наконец ее серые глаза, полные олимпийского спокойствия, якобы только что обнаруживают Кристину, укрывшуюся простыней так, что видны только пряди белокурых волос и обезумевшие глаза.
— Здравствуйте, пани, — говорит Ханна по-польски. — Я совсем не хочу вам мешать. Продолжайте, прошу вас.
— Вон! — орет Мендель.
— Она понимает идиш? — Ханна кивает в сторону Кристины.
— Ни слова.
— Тем лучше. Значит, мы можем говорить спокойно, Мендель Визокер. Сначала о делах. Они идут очень хорошо. Вы же видели магазин. Наша выручка утроилась. В некоторые дни она увеличивается даже в пять раз. Доход все время растет. Особенно с того момента, как мне удалось убедить Пинхоса нанять кого-нибудь, кто сопровождал бы его в поездках. Самое трудное было уговорить его купить две новые повозки и лошадей. Что касается второго магазина…
— Великий Боже! — восклицает Мендель. — Ты не могла подождать до завтра с этой информацией? — Но все же спрашивает с запозданием — Какой еще второй магазин?
— Ну тот, который я убедила Доббу открыть около Арсенала.
— Это же у черта на куличках. И не в еврейском квартале.
— Вот именно. Надо было найти новых покупателей.
Мендель сразу садится на кровати, забыв, в каком виде его застали несколько секунд назад.
— Он действительно открыт, этот второй магазин?
— Да. Дела там идут прекрасно. — Ханна улыбается. — Очень просто, Мендель Визокер. Люди покупают то, что им нужно.
— Сыры? — говорит он насмешливо.
— И сыры. Когда они покупают вещи, которые им нужны ежедневно, они торгуются за каждый грош. Но когда покупают нечто, без чего могли бы обойтись сто лет, тогда они готовы заплатить любую цену.
Он хохочет.
— И что ты им продаешь в этом магазине?
— Все, — говорит она. — Все, лишь бы это было дорого и этого нельзя было найти в других магазинах. Сначала — бакалейные товары. Теперь лучше всего идут пирожные, шоколад, кофе, чай и ликеры. Неплохо бы открыть чайный салон…
На этой стадии разговора полька заявляет протест: она — в своей комнате, в своей постели и не желает слушать разговор на языке, которого не понимает. Легонько хлопнув ее по ягодице, Мендель советует ей поспать. И поворачивается к Ханне.
— На какие же деньги ты все это устроила? У тебя ведь было всего три или четыре рубля.
— Два, — поправляет она.
После чего рассказывает, как она заключила соглашение с Доббой Клоц о двадцати процентах с дополнительной выручки. Как затем уговорила «Стог сена» вложить в дело еще немного денег. У Доббы гораздо больше денег, чем кто-то думает. Но она копит, и деньги никому не приносят пользы.
«Особенно тебе», — замечает про себя Мендель и тут же чувствует необъяснимую в первую минуту неловкость. Серые глаза смотрят на него. Ханна кивает.
— Особенно мне. Итак, я уговорила ее дать денег. Сначала для ремонта, для увеличения помещения, для найма работниц. Вы же заметили Ребекку, я видела, ту, красивую… Эта идиотка спит?
Мендель не сразу понял, что она говорит о Кристине. Он приподнимает одеяло. Полька действительно уснула и даже немного похрапывает.
— Затем, — продолжает Ханна, — у меня появилась мысль о втором магазине. У меня уже было триста пятнадцать рублей, но их оказалось недостаточно. К тому же я не имела права начинать новое дело без Доббы. Это было бы нечестно. Я ей предложила вложить свою долю. У нее тоже не хватало. Оставалось занять.
Менделю вдруг становится холодно. Протянув руку, он берет с соседнего стула рубашку и натягивает ее, стыдливо прикрываясь.
— Я обежала пятнадцать или двадцать человек, прежде чем нашла подходящего. Сначала он хотел дать денег только под помещение Клопа и проценты. Но затем вошел в тридцатипроцентную долю.
— Он все же одолжил денег?
— Ну да.
— Кто это?
— Лейб Дейч.
Визокер слышал это имя, ему становится еще холоднее.
— Ты должна была мне об этом сказать, Ханна.
— Вас не было.
— Если бы ты захотела, ты бы меня нашла.
— Да, — соглашается она. Опускает взгляд и поправляет воображаемые складки платья. И тут впервые Мендель замечает черно-красное платье, которое так великолепно подходит к ее бледному лицу, глазам, волосам, которое прекрасно подчеркивает ее фигуру, линии ее тела, способного ввести в грех даже святого. Мендель ошеломлен увиденным, но ощущение беспокойства растет.
— И что говорит мадам Клоц о риске, на который ты заставила ее пойти?
— Она делает то, что я хочу, — отвечает Ханна. — Каждый раз… Надо только иметь терпение, а ее согласие — всего лишь вопрос времени. — При этих словах она поднимает голову и смотрит на Менделя с выражением торжества.
— Отвернись, пожалуйста. Мне надо встать.
Она насмешливо улыбается, но все же поворачивает голову в сторону, и он опять видит этот острый профиль, напряженный, почти жадный. Он видит, как улыбка исчезает и ее сменяет выражение серьезной задумчивости. Он натягивает куртку и польскую каскетку.
— Идем.
Последний взгляд на кровать: Кристина спит, как счастливый ребенок. Вот тип женщины, который ему нравится: вы приходите и уходите когда хотите, и в ответ — ни слова упрека.
— Идем — куда? — спрашивает Ханна. Он подталкивает ее к лестнице.
— К твоему любезному другу Лейбу Дейчу.
Они находят Дейча за бокалом пива в компании трех или четырех денежных людей. Это плотный мужчина, обросший, как два раввина вместе взятых. Судя по ногтям, он давно не был в бане. Лейб Дейч сразу же показывает Менделю все бумаги, касающиеся займа и его доли в доходах магазина у Арсенала.
— Я не знал, что она ваша племянница.
— Близких не выбирают, — отвечает Мендель.
Он читает и перечитывает, но все вроде в порядке, хотя он и не очень разбирается в законах. Он спрашивает Лейба Дейча, действительно ли тот верит в рентабельность второго магазина. Первые результаты весьма обнадеживают, уверяет ростовщик.
— Я и сам вначале в это не верил, но у вашей племянницы необычайная сила убеждения.
— Я знаю, — кивает Мендель. — Ей даже удалось убедить меня, что я — ее дядя. Но я хотел бы вас попросить кое о чем, ребе Лейб. Вы человек опытный, с безупречной репутацией, о вашей осмотрительности в помещении капитала ходят легенды, а что до вашей честности, то о ней говорят до самого Черного моря…
Дейч недоверчиво моргает.
— Да-да. Так и говорят. И справедливо. Я хотел бы вас попросить позаботиться о моей племяннице. Если с нею что-нибудь случится… — Мендель Визокер надувает грудь, и в комнате становится тесно. — Я оторву виновнику голову. Я не стану разбираться в бумажках.
Кафе на улице Крахмальной только что закрыло свои двери. Недалеко от него два или три борделя открыли свои. По мгновенной ассоциации в голову Менделя приходит имя Пельта Мазура-Волка. Он уже собирается произнести его и спросить у Ханны, не пытался ли сутенер увидеться с нею, но Ханна, которая идет рядом, в ту же секунду начинает говорить сама. Она спрашивает у Менделя о его планах, точнее о его давнем намерении навсегда покинуть Польшу и отправиться во Францию, Америку или куда-нибудь еще.
— Или в Австралию, — говорит она. — Три года назад вы мне рассказывали об Австралии и о вашем друге Шлоймеле, который разбогател в Сиднее и который постоянно приглашает вас приехать к нему…
Ее память всегда будет удивлять его. Рассказывает ли он ей о некоем Прилуке из Одессы, как она его тут же поправляет: он, вероятно, спутал, или существуют два Прилуки, так как полтора года назад он говорил о Прилуке из Киева, у которого четыре дочери, одну из них зовут Анастасия и у нее родинка над левой грудью…
— Есть еще новости от вашего Шлоймеля?
— Нет. Он мне написал два или три раза и все.
— Скорее пять, — поправляет она. — Не считая, что еще одно письмо от него, возможно, вас ждет у литовок из Данцига.
О черт побери! Какое им дело, ей и ему, до Шлоймеля Финкля из Австралии, из Сиднея или, может быть, из Мельбурна, он всегда их путает? Чего она хочет? Отправить его в Австралию? А может, сама хочет отправиться туда? Она ведь даже не знает, где эта Австралия находится.
— Я очень хорошо знаю, где это, — спокойно говорит она. — Нужно обогнуть побережье Африки, повернуть налево и плыть прямо. Я смотрела по моему атласу, Мендель Визокер…
До сих пор они шли рядом по улице Крахмальной. Но, произнеся имя Менделя, Ханна внезапно останавливается. Мендель делает два или три шага, ничего не заметив. Обернувшись, он видит ее стоящей неподвижно, и взгляд ее, как это часто у нее бывает, обращен внутрь себя. Она говорит глухим голосом:
— Я его видела, Мендель. Я говорю о Тадеуше Невском.
— Я понял, — отвечает он, внезапно почувствовав укол необъяснимой ревности. — Ну и что?
Ханна начинает рассказывать ему о своих встречах с Тадеушем.
Комната в Пражском предместье
Итак, в сентябре 1890 года Тадеуш вернулся, как и предсказывала его хозяйка, чтобы возобновить свои занятия: ему оставался один год до получения диплома.
Благодаря раскинутой ею шпионской сети, первым звеном которой является, конечно, хозяйка, Ханна сразу же узнает эту новость.
— Ее зовут Марта Гловак. Она верит всему, что я ей говорю. Она похожа на бочку с рассолом, только воняет сильнее. У нее нет зубов, почти нет волос, но она считает, что все мужчины за нею бегают. В первый раз я ей наврала, сказав, что Тадеуш — мой сводный брат. Она поверила, но я поняла, что этого недостаточно. Тогда я выдумала, что я совсем не сестра Тадеуша, что, напротив, я его люблю, что он меня тоже любит, но если я все это знаю, то он о своей любви не подозревает. В общем, она мне опять поверила. Я даже думаю, что она предпочитает вторую версию, эта бочка с чувствительной душой.
(В этом месте рассказа Визокер опять приходит в ужас от такого холодного цинизма. И это он, который никогда не испытывал особых угрызений совести, когда рассказывал всякие байки, для того чтобы заставить людей купить свой товар.)
— …И когда я объяснила Гловачихе, что готова пожертвовать собою ради Тадеуша, она поверила мне еще больше. Я ей сказала, что хочу дождаться, чтобы Тадеуш наконец сам понял, насколько он меня любит, и чтобы он обязательно завершил свое образование. Конечно, я могу его потерять навсегда, если он женится на молодой варшавянке с хорошим приданым. Эти слова тоже заставили плакать бедную женщину. И она клюнула: она меня информирует, сообщает обо всех приходах и уходах Тадеуша, и если он принимает какую-нибудь девицу, я об этом узнаю через два часа.
Одна из проблем для Ханны осенью и зимой девяностого года состоит в том, что она работает шестнадцать или семнадцать часов в сутки. Переправиться через Вислу и побывать в районе Праги, варшавского предместья, значило бы потерять несколько часов. Столь долгое отсутствие привело бы к утере власти над Доббой Клоц. В дни, когда Добба проверяет свои счета, риск не столь велик. Считая и пересчитывая, «Стог сена» оказывается перед фактом: цифры растут. Каждое нововведение, даже появление двух новых продавщиц в магазине на улице Гойна, приносит свои плоды. Одну из них зовут Хинделе, ей восемнадцать лет, внешне и характером — настоящая корова. Добба наводит на нее ужас, но, несмотря на это, она ухитряется спать на работе с открытыми глазами, давая сдачу или держа в руке ложку, которой накладывает творог. При всем этом она способна не моргнув глазом работать восемнадцать часов в день все семь дней недели.
Ребекка Аньелович совершенно другая. (Она встретится еще в жизни Ханны под именем Бекки Зингер.) Она восхитительна, ослепительной красоты, веселая и живая. Как и Ханне, ей шестнадцать лет. Она — дочь часовщика с улицы Твардой, то есть варшавянка. С первых же дней между нею и Ханной установилась прочная, несмотря на временные бури, дружба, которая продлится больше полувека.
Осенью 90-го года она помогла разрешить проблему слежки за Тадеушем.
— Вы и она — единственные, кто знает все обо мне и Тадеуше, Мендель Визокер. Я ее представила Марте Гловак как свою кузину. Она моя связная, она использует своих братьев и сестер (их у нее четырнадцать) как агентов. В мое отсутствие я могу смело положиться на нее.
— Например, предотвратить попытку Доббы стать независимой.
— Можно сказать и так.
— Ханна, о Ханна! — не удерживается от восклицания Мендель.
— Я никогда не обманывала Доббу ни на грош. Никогда! Она была очень одинока до того, как вы меня привезли к ней в дом. Она останется одна, когда я ее покину. А это обязательно случится. Но пока я приношу ей богатство, и я к ней по-своему привязана.
Проходит около трех месяцев, прежде чем Ханна решается встретиться с Тадеушем. Она знает все о жизни студента. Он никогда не пропускает занятий. «Он изучает не только право, но и литературу. Я вам уже говорила, я думаю, что он будет писателем. Он пишет стихи, у него даже есть наброски романов…»
— Я узнавала в университете. Мне подтвердили то, что мне было уже известно: Тадеуш — гений. Вот, и в ноябре я его увидела.
В конце ноября Ханна берет еще полдня отпуска. Она отправляется в университет и встречается со своим дежурным шпионом, другом брата Ребекки. Юный агент сообщает: объект— на лекции по русской литературе. Агенту четырнадцать лет, он не знает русского и поэтому не может ничего добавить. Ханна благодарит его и отпускает, а сама поднимается…
— Не так быстро, — перебивает Мендель. — Ты действительно хочешь сказать, что следила за парнем?
— День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем.
— С помощью ребят?
— Да, сначала только с помощью братьев и сестер Ребекки, но вскоре этого стало явно недостаточно. Пришлось привлечь других. Я им плачу сырами, не лучшими, конечно.
— Сколько их всего?
— Около тридцати. Некоторым я плачу сладостями, так как они не любят сыр. Иногда я им даю один или два гроша. Это очень помогает.
— Боже всемогущий! — восклицает Мендель, шутовски закатывая глаза.