– Ребята, спускайтесь в столовую! Сегодня мы ужинаем все вместе, нравится вам это или нет!
Эта последняя фраза произносится полушутя, типа: Ха-ха, правда, смешно получилось? Я знаю, что вам двоим это претит. Жить в одном доме. Есть за одним столом. Жизнь – прикольная штука.
Может быть, я ее ненавижу. Я еще не решила.
Я выглядываю из спальни и вижу, что Тео уже спускается вниз. На голове у него – огромные наушники, целая переносная стереосистема. Неплохая идея. Я хватаю свой телефон, чтобы за ужином переписываться со Скарлетт.
– Нет, правда, мам, – говорит Тео, не снимая наушников, и поэтому его голос звучит еще громче обычного. У этих людей напрочь отсутствует внутренний регулятор громкости. – Нам обязательно нужно изображать счастливое семейство? Как будто мало того, что они здесь поселились.
Я смотрю на папу и закатываю глаза, чтобы показать, что слова Тео меня не задели. Он улыбается мне нервной улыбкой, когда Рейчел не смотрит. Если Тео решил изображать гадкого мальчишку, я сделаю наоборот. Притворюсь идеальным ребенком, и пусть Рейчел будет стыдно за своего избалованного сыночка. Я притворюсь, что совсем не сержусь на отца за то, что он притащил меня в этот дом и даже не потрудился спросить, нравится мне это или нет. Я теперь мастерица по части притворства.
– Выглядит аппетитно. Что это? – спрашиваю я, потому что это правда. Мне уже надоели лапша и сэндвичи. Мне нужны свежие овощи.
– Киноа и жаркое из морепродуктов с китайской капустой, – объявляет Рейчел. – Тео, пожалуйста, сними наушники и прекрати грубить. У нас есть хорошие новости.
– У тебя будет ребенок, – говорит Тео с каменным выражением лица, а потом сам смеется над собственной шуткой, нисколечко не смешной.
Нет, только не это. А такое возможно? С физиологической точки зрения? Сколько лет Рейчел? Спасибо, Тео, благодаря тебе к моему списку самых больших страхов добавляется еще один пункт.
– Очень смешно. Нет. Билл сегодня устроился на работу! – Рейчел улыбается так, словно мой папа исполнил у нас на глазах потрясающий трюк: сделал тройное сальто назад и чистенько приземлился. Она не переоделась после работы. На ней белая блузка со щегольским галстуком-бабочкой и черные брюки с атласными вставками по бокам. Не знаю почему, но она всегда носит вещи, которые болтаются и свисают: галстуки, кисточки, кулоны, шарфы. У нее темные волосы, стрижка каре, идеально прямая. Это геометрическое совершенство ее старит, несмотря на грамотный ботокс. Слишком много прямых, резких линий. Хотя Рейчел меня раздражает, надо отдать ей должное: она искренне рада за папу. Его зарплата, скорее всего, будет немногим больше, чем Рейчел платит Глории. И все-таки можно вздохнуть с облегчением. Теперь я смогу попросить денег у папы, чтобы продержаться, пока не устроюсь работать сама.
– Давайте выпьем! – провозглашает Рейчел и, к моему изумлению, наливает нам с Тео вина. Папа молчит, я тоже молчу; мы умеем изображать цивилизованных европейцев. – За новые старты!
Мы чокаемся, я отпиваю глоток вина и утыкаюсь в свою тарелку. Стараюсь не встречаться взглядом с Тео – пишу сообщения Скарлетт, держа телефон под столом.
– Дорогой, я так рада. И не пришлось долго искать! – Рейчел улыбается папе и стискивает его руку. Он улыбается ей в ответ. Я смотрю в телефон. Я еще не привыкла видеть их вместе в образе влюбленных молодоженов. Как они обнимаются, держатся за руки. Наверное, я никогда к этому не привыкну.
– Где ты будешь работать? – спрашиваю я не столько из искреннего интереса, сколько в надежде, что, если я заговорю, Рейчел отпустит папину руку. Номер не проходит.
– Как раз через дорогу от вашей школы. Пока простым фармацевтом, а потом старшим администратором в аптечном отделе в «Ральфсе», – говорит папа.
Интересно, а он не чувствует себя униженным от того, что его новая жена зарабатывает в разы больше, чем он? Или он считает, что это нормально? Когда я возразила против того, чтобы она оплачивала мне учебу, папа сказал: «Не говори ерунды. Это не обсуждается».
Это было всерьез. Очень многое не обсуждалось: его женитьба, наш переезд, новая школа. Пока мама была жива, в нашей семье царила демократия. А теперь началась диктатура.
– Эй, погодите, – говорит Тео и наконец-то снимает наушники. – Только не говорите, что вы пойдете работать в «Ральфс».
Папа растерянно моргает, смущенный воинственным тоном Тео.
– Ну да. В «Ральфс». На бульваре Вентура. – Папа старается держаться непринужденно.
Он не привык к откровенной агрессии. Он привык к моему вялому послушанию с редкими вспышками злости. Когда я бешусь, я запираюсь у себя в комнате и врубаю громкую музыку. Может, я и страшна в гневе, только этого никто не видит.
– Неплохие условия. Соцпакет. Медицинская страховка с включенной стоматологией. Сначала пройду стажировку. Интернатуру. Потом сдам квалификационный экзамен, получу разрешение на практику в Калифорнии. Во время интернатуры выплачивается зарплата. Пройду аттестацию и займусь тем же, чем занимался в Чикаго. – Папа издает нервный смешок и улыбается одной половинкой рта. Он как будто оправдывается перед Тео.
– Вы устроились на работу в супермаркет рядом с МОЕЙ школой?! – орет Тео.
– В аптечный отдел. Я фармацевт. Ты же знаешь, что я фармацевт? Он знает? – обращается папа к Рейчел, которая сидит со сконфуженным видом. – Я не стою за бакалейным прилавком.
– Вы. Надо мной. Издеваетесь. Мама, это не шутка?
– Тео, не распаляйся, – говорит Рейчел, вытянув руку над столом.
Кто все эти люди? – думаю я уже не в первый раз. Не распаляйся?
– Как будто мне недостаточно унижений. Теперь еще все мои друзья увидят, как он обслуживает покупателей в супермаркете с идиотским беджем на груди. – Тео швыряет вилку через всю комнату и поднимается из-за стола.
Я вижу пятно от соевого соуса на белом стуле и еле сдерживаю порыв побежать за средством для чистки мебели. Или это работа Глории?
– Мне и так-то херово, а тут еще вы… – Тео уносится прочь, топая ногами и сердито пыхтя, словно обиженный четырехлетний ребенок.
Это настолько наигранно, что мне хочется рассмеяться. Он что, посещал театральный кружок? Их там учили закатывать истерику? Я бы, наверное, расхохоталась, если бы не увидела папины глаза. Грустные и потухшие. Униженные.
– Тео, не выражайся! – возмущается Рейчел, хотя Тео давно ушел. И ему все-таки не четыре, а уже шестнадцать.
В детстве я любила играть в аптеку. Я надевала мамин белый фартук и раздавала плюшевым игрушкам сладкие овсяные колечки, которые насыпала в пустые пузырьки из-под лекарств. Папа мне их приносил с работы. Я очень гордилась своим отцом вплоть до маминой смерти, и даже потом у меня вызывала сомнение только его способность справляться с бытом, а вовсе не профессиональные качества. Мне самой нравилась мысль, что папа будет работать в «Ральфсе», через дорогу от школы. Я по нему скучаю. В этом доме слишком много комнат, где можно спрятаться друг от друга.
Тео с его богатенькими друзьями пусть идет к черту: в Чикаго у папы не было медицинской страховки с включенной стоматологией.
Мой папа законченный оптимист. Я сомневаюсь, что он понимал, как нам будет трудно. Или, может быть, там, в Чикаго, когда мы остались вдвоем, он подумал: Вряд ли в Калифорнии будет хуже.
– Я не могу устроиться на эту работу, потому что он будет меня стыдиться? – спрашивает папа, растерянно глядя Рейчел. Я отвожу взгляд. Не потому, что смущаюсь сама, а чтобы не смущать папу. – Но мне нужна работа.
В тот же вечер, чуть позже. Я сижу на веранде, смотрю на холмы, мерцающие огоньками, словно волшебные фонарики. Представляю себе, как другие семьи в других домах сидят за столом или уже закончили ужинать и теперь моют посуду. Если там кто-то ссорится, это привычные ссоры. Знакомый сценарий. Проетые плеши. Все как всегда. В этом доме мы чужие друг другу. Не семья. Посторонние люди.
Мне странно думать, что раньше здесь, в этом доме, все было иначе. Когда нас с папой не было и в помине. Когда был жив отец Тео. Может быть, они каждый день ужинали все вместе, как мы с мамой и папой в той, другой, жизни?
Телефон у меня с собой, но я слишком устала, чтобы писать Скарлетт. Так устала, что мне даже лень посмотреть, нет ли в почте письма от КН. Да и зачем? Скорее всего он такой же спесивый дебил, как и все остальные в Вуд-Вэлли. Он, кстати, этого и не скрывает.
У меня за спиной открывается дверь, но мне лень оборачиваться и смотреть. Тео плюхается на свободный шезлонг рядом со мной и достает из кармана пачку папиросной бумаги и пакетик с травой.
– Знаешь, я не такая уж сволочь, – говорит он, ловко скручивая косяк.
– У меня пока не было случая убедиться в обратном, – говорю я и тут же жалею о сказанном. Почему нельзя было просто ответить: Еще какая! Или: Отвянь. Почему я иногда изъясняюсь, как шестидесятилетняя старуха. – А если мама увидит?
– Сто процентов легально и исключительно в лечебных целях. По рецепту психотерапевта.
– Да ладно!
– Без шуток. Снимает тревожность, предотвращает панические атаки. – В его голосе я слышу улыбку и улыбаюсь в ответ.
Только в Калифорнии, думаю я. Он протягивает мне косяк, но я качаю головой. Папе хватит одной травмы в день. Ему вовсе незачем видеть, как его паинька-дочка курит траву с его новым приемным сыном. Для фармацевта мой папа на удивление консервативен во всем, что касается фармацевтических препаратов.
– Мать все равно только вздохнет с облегчением, что это всего лишь трава. В прошлом году умер парень из нашей школы. Передоз героина.
– Кошмар, – говорю я. В моей старой школе наркотики пробовал каждый третий. Вряд ли здешние детки употребляют что-то уж совсем лютое. Все то же самое, разве что стоит дороже. – Ему тоже выписывали рецепты? От чего, интересно?
Тео смотрит на меня странно. До него не сразу доходит, что я пошутила. Я вечно шучу невпопад и некстати. И временами впадаю в чернуху. Ну, ничего. Пусть знает, что я не такая уж белая и пушистая.
– Знаешь, в другой ситуации мы бы смогли подружиться. С тобой все не так плохо. В смысле, Эшби пришлось бы с тобой поработать по смене имиджа, но тут хоть есть с чем работать. По-своему ты даже крутая. Прикольная. – Тео смотрит прямо перед собой, адресуя эти сомнительные комплименты холмам в россыпи ночных огней. – Но твой папашка – тот еще дятел.
– А ты та еще сволочь, – говорю я. – На самом деле.
Тео смеется и ежится на воображаемом ветру. По вечерам здесь прохладно, но все-таки жарковато для теплого шарфа, которым он обмотал себе шею. Он подносит сигарету ко рту и глубоко, жадно затягивается. Я никогда не курила траву, но понимаю, чем она привлекает других. Я чувствую, как он расслабляется, как его напряжение сходит на нет. Я тоже расслаблена после бокала вина. Жалко, Рейчел не предложила налить мне еще. От такого подарка я бы не отказалась.
– Я в курсе. Но ты хоть представляешь, каково мне теперь будет в школе? Из-за него?
– Мне тебя совершенно не жалко.
– Тебе и не надо меня жалеть.
– Мне тоже паршиво. Мне в сто раз хуже. – Как только я произношу это вслух, я понимаю, что так и есть. Папа, ты был не прав: здесь еще хуже. Здесь вообще вилы. – Дома, в Чикаго, у меня была жизнь. У меня были друзья. Люди, которым было не западло поздороваться со мной в школе.
– Мой папа умер от рака легких, – ни с того ни с сего говорит Тео и снова затягивается косяком. – Поэтому я и курю. Если он пробегал по десятку миль в день и все равно умер от рака легких, то какой смысл мучить себя заботами о здоровье?
– В жизни не слышала такой глупости.
– Да я понимаю… – Тео тушит недокуренную папиросу и убирает в карман на потом, поднимается с шезлонга и смотрит мне прямо в глаза. Даже не верится, что это тот самый Тео, который сегодня устроил истерику в столовой. – Слушай, как бы там ни было, мне действительно жаль, что все так получилось с твоей мамой.
– Спасибо. А мне жаль, что все так вышло с твоим отцом.
– Спасибо. Кстати, ты не могла бы обедать и ужинать в кухне? Глория мне уже плешь проела насчет тебя. Она говорит, из-за этой лапши ты скоро станешь guapo.
– Я стану красавицей из-за растворимой лапши?
– Gordo. Gorda. Как там, не помню. Короче, толстой коровой. Все, полминуты заботы о ближнем закончились. Лимит добрых дел на сегодня исчерпан.
– Ну разве не сволочь? – Я произношу это с улыбкой. Он не такой уж плохой. Ни разу не славный малый, но неплохой.
– Зная мою сволочную натуру, ты должна понимать, что вряд ли я стану здороваться с тобой в школе, – говорит он, и у меня вдруг мелькает безумная мысль, что КН – это Тео.
– Я уже поняла.
Тео быстро кивает мне, почти по-дружески, и идет в дом.
Глава 6
Кому: Кто-то Никто ([email protected])
От кого: Джесси А. Холмс ([email protected])
Тема: У меня кончились умные заголовки
У тебя когда-нибудь было чувство, что вся твоя жизнь – бесконечный кошмар, и ты надеешься, что проснешься, но проснуться так и не удается?
Кому: Джесси А. Холмс ([email protected])
От кого: Кто-то Никто ([email protected])
Тема: Спящая красавица
ээээ… да. все так плохо?
Кому: Кто-то Никто ([email protected])
От кого: Джесси А. Холмс ([email protected])
Тема: Скорее законченная истеричка
Нет. Не совсем. Извини. У меня легкий приступ жалости к себе. Зря я тебе написала.
Кому: Джесси А. Холмс ([email protected])
От кого: Кто-то Никто ([email protected])
Тема: мое предсказание из печенья
извиняться не надо.
знаешь, есть мнение, что количество счастья, отпущенное в старшей школе, обратно пропорционально успеху в дальнейшей жизни.
Кому: Кто-то Никто ([email protected])
От кого: Джесси А. Холмс ([email protected])
Тема: Спокойной ночи
Да? Тогда можешь меня поздравить. Я стану властительницей мира.
Кому: Джесси А. Холмс ([email protected])
От кого: Кто-то Никто ([email protected])
Тема: Ответ: Спокойной ночи
нет. властелином мира стану я.
Сейчас полночь. Я лежу в постели и прислушиваюсь к незнакомым звукам за окном. Калифорния даже звучит по-другому. Очевидно, что в этих холмах есть койоты, а также могут случаться пожары и оползни. Есть о чем беспокоиться. Мы здесь постоянно на грани апокалипсиса.
Я не могу просто лежать и ждать, пока не случится одно из двух: либо меня одолеет сон, либо наступит завтра. Голова идет кругом от горьких мыслей. Чашка чая. Вот что мне нужно. Что-то теплое и успокаивающее. Ромашка везде одинаковая на вкус, и в Лос-Анджелесе, и в Чикаго. Я встаю с кровати, надеваю пушистые тапочки в виде кроликов – мама мне их подарила на день рождения, на тринадцать лет, они уже старенькие и слегка жутковатые: оба кролика потеряли по глазу. Я спускаюсь по лестнице, стараясь не шуметь, чтобы никого не разбудить.
В темноте кажется, что до кухни идти далеко. Надо пройти через всю гостиную, и я боюсь опрокинуть что-нибудь по пути. Я иду медленно, вытянув перед собой руки, словно лунатик или подслеповатый зомби. И тут вижу их.
Папа и Рейчел сидят, тесно прижавшись друг к другу, на диванчике в боковой нише. Сидят при свете единственного торшера. Слава богу, я стою за колонной, и им меня не видно. Эта сцена меня смутила и даже слегка оглушила, потому что они не похожи на чужих друг другу людей, решивших связать свои судьбы от одиночества и безысходности. Они похожи на настоящую влюбленную пару.
Это мгновение истинной близости. Не как сегодня за ужином, когда Рейчел взяла папу за руку. Теперь мне кажется, что тот ее жест был адресован скорее мне и Тео. А сейчас они только вдвоем. Сидят в обнимку, рассматривают альбом с фотографиями, раскрытый у них на коленях. Я раньше не видела этот фотоальбом. Наверное, он принадлежит Рейчел. Она показывает моему папе свои фотографии до того, как? Фотографии ее мертвого мужа? Наглядные подтверждения, что в этом доме когда-то жила нормальная семья? Мне не слышно, что говорит Рейчел, но, кажется, она плачет. Она сидит сгорбившись, папа гладит ее по лицу, берет его в ладони, словно это какая-то хрупкая ценность, которую очень легко разбить. Может быть, он тоже плачет.