Герберт Уэллс. Аргонавты Времени
Научно-фантастическая повесть
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Странная история, повествующая о появлении в Ллиддвудде доктора Небогипфеля
Примерно в полумиле от селения Ллиддвудд, рядом с Рстогской дорогой, которая переваливает через высокий склон горы Пен-и-пэлл, стоит одинокое большое здание — ферма Манс. Имя это историческое: в былые времена ферма была резиденцией кальвинистского священника. Это странного вида и формы сооружение, расположенное в нескольких сотнях ярдов от Рстогской дороги, в настоящее время быстро ветшает и разрушается.
Со времени его постройки во второй половине прошлого столетия дом претерпел многие превратности судьбы. Вскоре после постройки хозяин покинул его для более удобного и менее претенциозного жилища, и Манс долгие годы стоял необитаемым. Некоторое время в нем жила мисс Карнот, по прозвищу «Галльская Сафо», потом его хозяином стал старик по фамилии Вильямс. Отвратительное убийство старика двумя его сыновьями было причиной нового запустения дома. После этого он довольно долго стоял необитаемым, что повлекло за собою неизбежные последствия: дом быстро пришел в ветхость и наполовину развалился. После смерти Вильямса дом стали обходить стороною. Стали поговаривать, что это «проклятое место», и молодежь из окрестных сел вкупе с природными силами сделали все от них зависящее, чтобы как можно быстрее разрушить его. Страх перед покойником Вильямсом сдерживал желание ллиддвуддских мальчишек ворваться внутрь заброшенного дома. Должно быть, поэтому они обратили особое внимание на его стены, крышу и все, что было можно повредить или сломать снаружи камнями и прочими метательными снарядами, которых летело в злосчастный дом тем больше, чем больше был страх перед ним. Эти знаки ненависти и суеверия особенно были заметны на окнах, где не осталось ни одного стекла; тем не менее снаряды регулярно поражали и увечили остатки старинных свинцовых переплетов в узких окнах. Крыша подвергалась столь же яростным атакам, и бесчисленные обломки черепицы, разбросанной вокруг дома, а также четыре или пять черных дыр, зияющих в крыше, свидетельствовали о силе метательных снарядов молодых ллиддвуддцев. Они облегчили доступ в дом стихиям: дождь и ветер свободно проникали в заброшенные комнаты и хозяйничали там по собственному усмотрению. Ветрам и дождям пришло на помощь Время. То мокрые от дождя, то высушенные ветром полы и обшивка коробились, то тут, то там трескались и в припадке ревматизма вырывались из объятий проржавевших гвоздей. Штукатурка в доме позеленела от мха и плесени; она медленно, кусок за куском, отваливалась от стен и потолка. Почему-то так случалось, что куски эти падали в самое тихое время суток и причем со страшным шумом и грохотом, — и этот шум давал каждый раз новую пищу суеверным слухам. Разговоры о том, что старый Вильямс с сыновьями осуждены снова и снова разыгрывать свою трагедию, до самого Страшного Суда, после каждого рухнувшего в Мансе куска штукатурки возобновлялись с новой силой.
Белые розы и причудливые вьющиеся растения, которыми мисс Карнот когда-то украсила стены здания, образовали роскошные заросли. Сначала они дотянулись до замшелой черепицы крыши, а потом, осторожно опустив свои гибкие грациозные плети в проломы и щели, постепенно заполнили мрачные, затканные паутиной, помещения дома. Бледные поганки расположились в подвалах, покрыв его скользкие кирпичи сплошной массой, а стенная золотянка растекалась по стенам и полу пятнами всех цветов и оттенков красного, желтого и коричневого. Тли и муравьи, жуки и моли, бесконечное число крылатых и ползучих тварей ежедневно находили себе приют и ночлег в разрушенных комнатах; за ними следовали во всевозрастающем количестве пятнистые жабы. Каждую весну в молчаливых, продуваемых сквозняками комнатах верхнего этажа вили свои гнезда ласточки, а летучие мыши и совы оспаривали друг у друга темные углы в комнатах нижнего этажа... Таково было состояние дома весною года от рождества Христова тысяча восемьсот восемьдесят седьмого.
Природа медленно и неуклонно завладевала старым Мансом. «Дом постепенно приходил в упадок»,— замечаем мы обычно в этих случаях: другие, более нетерпеливые, говаривали, что его разрушало Время «скоро и уверенно». «Конец его близок»,— утверждали они. Но они ошибались. До того как окончательно развалиться, Манс был предназначен еще раз послужить жилищем человеку.
О прибытии этого нового жителя в тихий Ллиддвудд не знал никто. Неожиданно, без всякого уведомления, он вынырнул в местечке — вылетел откуда-то из неизвестности, «оттуда», из большого мира и опустился в сельский мирок любопытства, подглядываний и сплетен. Он пал на Ллиддвудд, если можно сравнить, словно гром средь ясного неба: так неожиданно, из ниоткуда, из неизвестности, из ничего он появился. Правда, поговаривали, что кое-кто видел, как он приехал на станцию с лондонским поездом и прямо, без всяких колебаний, направился к старому Мансу, никому ни слова не сказав и даже знаком не объяснив, что он там собирается делать. Но тот же самый богатый сведениями источник — слухи — имел и вторую версию. Согласно ее, незнакомца увидели в первый раз, когда он с необычайной быстротой взобрался на крутой склон горы Пен-и-пэлл. Те же источники утверждают, что он не шел, а ехал — или летел — на чем-то; некоторым наблюдателям — из тех, кто потолковее — э т о показалось здорово похожим на сито; им же показалось, что влетело э т о в Манс через печную трубу...
Само собой разумеется, из всех слухов наибольшей верой пользовался первый. Однако странное поведение и необычный вид нового жителя Манса немало помог тому, что второму слуху тоже верили. Тем не менее, как бы он там ни появился, он был в доме — в этом никто не сомневался. Он пришел в Манс и стал с первого мая его хозяином. Утром этого дня его увидела там миссис Морган из Ллойд Джонса. Многие из Ллиддвудда, которых ее рассказы привели на склоны горы, увидели, что незнакомец работал... И прелюбопытным делом был он занят, надо сказать: забивал жестью пустые оконные впадины своего нового дома! «Делает слепым домик»,— так метко выразилась о его занятиях миссис Морган.
Новый хозяин Манса был человеком маленького роста с желтоватым, болезненным лицом. Он был облачен в твердые, плотно облегающие одежды из какой-то темной материи — мистер Парри Дейвис, сапожник, бился об заклад, что это не материя, а кожа. Его орлиный нос, тонкие тубы, высокие скулы и выдающийся подбородок были небольшими и очень изящными, но кости и мускулы лица были необычайно развиты, и лицо поражало своею необыкновенной худобой и усталым выражением.
То же выражение застыло в его глубоко запавших, горевших лихорадочным блеском, серых глазах, над которыми возвышался феноменально высокий и широкий лоб. Лоб больше, чем все остальное, привлекал внимание наблюдателя. Казалось, что он один превышает все вместе взятые размеры других частей его лица. Его высота, морщины и складки, сетка вен — все, казалось, было ненормально увеличено; а под невиданным лбом — глаза, горящие, словно огни в какой-нибудь пещере у подножия холма. Глаза настолько были необычны, что стоило взглянуть на них, как забывалось все остальное. Они придавали лицу незнакомца, довольно красивому, выражение почти нечеловеческое. Гладкие черные волосы, нечесаными прядями свисавшие на глаза, скорее усиливали, нежели смягчали это впечатление. Необыкновенную высоту лба подчеркивал необычный по форме череп гидроцефала. Мысль о чем-то сверхчеловеческом в облике незнакомца, мелькнувшая у наблюдателя, еще более подтверждалась, стоило только взглянуть на его виски. Артерии, пульсирующие там, были отчетливо — до самой мельчайшей — видны сквозь желтоватую кожу. Не удивительно, что, увидев такого человека, чрезмерно поэтичные натуры среди ллиддвуддских кельтов — а таковых было немало — охотно поверили, что он появился в их краях в решете.
Но еще больше сторонников теория волшебного появления незнакомца завоевала после того, как жители Ллиддвудда познакомились с его манерой поведения и образом жизни. Любопытные вскоре обнаружили, что почти во всем привычки нового хозяина Манса не только непохожи на их собственные, но и вообще, пожалуй, необъяснимы — с их точки зрения. Начать хотя бы с незначительного случая с Артуром Прайсом Вильямсом, личностью, известной во всех кэрнавонских кабаках своей обходительностью. Артур попытался однажды — на изысканнейшем кельтском и даже на не менее изысканном английском — вовлечь незнакомца в разговор относительно забитых в Мансе окон. Однако он потерпел полное поражение. Хитроумные предположения, прямые вопросы, предложения помощи, намеки на порядок, шутки, насмешки, оскорбления и, наконец, вызов на бой (который, правда, был выкрикнут весьма неуверенно из придорожных кустов) — все осталось без ответа. По-видимому, Артура просто не слышали... Метательные снаряды — даже это использовал Артур как средство знакомства — не произвели никакого впечатления, и собравшаяся толпа была вынуждена разойтись, ни удовлетворив любопытства, ни подтвердив подозрений.
Позже темная фигура незнакомца неожиданно показалась на горной дороге к Ллиддвудду. Он шел без шляпы, его шаг был такой широкий, а лицо такое решительное, что Артур Прайс Вильямс, узрев его через распахнутые двери кабачка «Свинья и Свистулька», струхнул не на шутку и прятался за печкой в кухне до тех пор, пока тот не прошел мимо. Дикий страх перекинулся в школу: выходившие в то время ученики бросились обратно в классы, словно листья, подхваченные ветром.
Ничего страшного, однако, не случилось. Незнакомец просто искал продуктовую лавку. Выйдя оттуда нагруженный пакетами, кульками, связками и черной бутылью, он с прежней скоростью возвратился в Манс. В лавке он просто называл то, что ему нужно — только названия продуктов, и никаких разъяснений, вежливости или требования. Можно было подумать, что он не слышал ни простодушных замечаний хозяина лавки о погоде, ни его попыток хоть что-нибудь узнать о своем покупателе. Тем не менее, он не был глухим, а прекрасно слышал каждое слово, если только оно имело прямое отношение к покупкам. Поэтому после его посещения лавки во все стороны полетели слухи о том, что хозяин Манса намерен избегать всякого общения с людьми — исключая, конечно, самого необходимого.
Так прошло несколько дней. Незнакомец жил все той же таинственной жизнью в разваливающемся доме пастора. Жил он по-прежнему один, без помощников и слуг, а спал, по общему мнению, на наспех сколоченных деревянных нарах. Он сам готовил себе пищу — а, возможно, питался всухомятку. Все эти обстоятельства, соединенные со старым преданием об отцеубийстве в Мансе, еще более углубили пропасть между вновь прибывшим и местным обществом. Теперь его самого стали избегать и теперь он стал жить действительно вдали от людей, чего, очевидно, и добивался.
Было единственное «но», которое отрицало последнюю гипотезу. С некоторых пор на старую ферму начали прибывать корзины с причудливо изогнутой стеклянной посудой, ящики с медными, бронзовыми и стальными инструментами, огромные мотки проволоки, разные приборы непонятного назначения из железа и огнеупорных глин, кувшины, бутыли, склянки — сосуды с черными и красными этикетками «яд»: гигантские тюки с книгами и рулоны картона, поднять которые было под силу разве только Гаргантюа. Все это непрерывным потоком привозилось в Ллиддвудд откуда-то издалека и предназначалось новому обитателю Манса.
Мистер Пью Джонс после долгого и внимательного изучения — по всей видимости китайских — надписей на этих посылках, все же выяснил, что незнакомец был «Мистер Моузес Небогипфель, Д-р Ф…, Чл. К. О..., СЗЖДоплачено». Услышав о подобном имени, ллиддвуддцы — особенно та их часть, которая объяснялась на чистом кельтском языке — почувствовали, что их подозрения оправдываются. Все эти посылки, набитые не пригодными ни для одного доброго христианина предметами, внушали мысль о их дьявольском происхождении и назначении. Общество чувствовало при их виде смутный страх и откровенное любопытство. Последнее чувство чрезвычайно возросло после двух событий, одно из которых было необыкновенным, а второе, последовавшее за ним, было еще необыкновеннее. Подробный рассказ об этих событиях, произошедших в Мансе, и помещается ниже.
Первое из них случилось пятнадцатого мая, в среду,— в день, когда ллиддвуддские прихожане кальвинистской церкви отмечали какой-то свой ежегодный памятный день. По установившемуся уже обычаю прихожане соседних селений стекались толпами в Ллиддвудд. Праздник начался с молитв, потом на сцену выступили более материальные вещи. Тут появился пирог со сливой, и бутерброды, и чай с ромом; потом игры и заигрывания, и неизбежный мяч, и еще более неизбежные разговоры о политике. Около половины девятого вечера веселье стало убывать, а толпа редеть. К девяти многочисленные парочки и группы потянулись по холмистым Ллиддвуддской и Рстогской дорогам.
Стояла тихая теплая ночь: в такие ночи кажется глупой неблагодарностью к Небесам сидеть при свете ламп или газа. Не меньшая неблагодарность — спать в такие ночи. Небо над головой было глубокого синего цвета; оно как бы светилось изнутри, а на переливающейся темными волнами западной стороне небосклона загорелась золотым светом первая вечерняя звездочка. Чуть заметная заря на северо-северо-западе указывала место, с которого покинул Землю уходящий день.
Луна только что начала всходить, и ее бледный серп выглядывал из-за широкого плеча горного массива. На блеклом фоне восточной стороны неба вдали четко выступал черной одинокой громадой Манс. Было тихо-тихо. Такая ночь словно поглощает всякий шум: слышались только шорох шагов да негромкие голоса и смех идущих по дороге прихожан. Но тишину ночи нарушали не эти звуки — ее нарушал ровный непрерывный гул, который доносился из темного одинокого здания, застывшего на фоне восточного неба. Вдруг жужжание усилилось; шум его наполнил воздух, и яркие вспышки озарили темную окрестность. Все глаза с удивлением уставились на Манс.
Дом старого Вильямса уже не казался темной бесформенной громадиной — он был освещен. Он был переполнен светом. Свет прямо брызгал из него во все стороны. Из зияющих дыр в крыше, из трещин и щелей в черепице и кирпиче, из каждого пролома, который люди или природа пробили в этой разваливающейся скорлупе, лились потоки голубовато-белого света.
В его ослепительном сиянии померкла восходящая луна: ее диск приобрел зеленовато-серую окраску. Легкий туман, опустившийся в эту росистую ночь на землю, навис над бесцветным заревом легкой фиолетовой дымкой. В старом Мансе начался страшный шум, поднялась ужасная возня. А затем потрясенные зрители увидели, как сверкающие огнем проломы в крыше выбросили изнутри странный клубок переполошившихся созданий: ласточки, воробьи, совы, летучие мыши, окруженные тучами насекомых, — все вместе они представляли какое-то кошмарное облако.
Они долго кружились над черными слуховыми окнами и печными трубами; йотом это шумное дрожащее и колыхающееся облако стало редеть... И, наконец, они исчезли в темноте.
Тут все обратили внимание на то, что шум и грохот, так удивившие сначала, еще усилились, и в конце концов стали единственными звуками, которые были слышны по всей округе. Но оцепенение мало-помалу проходило: то здесь, то там послышались голоса; потом зазвучали шаги, и кучки рстогских жителей, отворачиваясь от слепящих огней Маиса, в глубокой задумчивости отправились восвояси.
Образованный читатель, очевидно, уже догадался, что необычайное явление, которое задало работу бесхитростным умам достойных жителей Рстога, было просто электричеством, установленным в Мансе. Правду говоря, эта последняя перемена в старом доме показалась им чрезвычайно странной. Подумать только: был дом как дом, разваливался потихоньку — и вдруг воскрес и, подобно Лазарю, даже прозрел! И с этого времени прирученная доктором сила днем и ночью освещала все закоулки быстро меняющего свой облик старого дома с заколоченными наглухо окнами. Бешеная энергия маленького человека в кожаных одеждах загнала в щели и трещины все, с помощью чего природа причудливыми узорами украшала разваливающийся дом. Корни ползучих растений и их листья, гнезда жаб, птичьи перья и яйца, паутина — все было вышвырнуто из Манса.