— …Мить, что–то ты не нравишься мне в последнее время. Все молчишь, молчишь… Может, поговорим? – присаживалась она, бывало, к пятнадцатилетнему Мите за стол, за которым он делал уроки. – Посмотри на меня, Мить…
— А что такое, мам?
— Да ничего. Просто у тебя беспокойство в глазах плещется. Нехорошее такое. Уже будто на тоску взрослую смахивает. Что с тобой, Мить?
— Не знаю, мам. Но ты не волнуйся - у меня все в общем хорошо.
— Да я не о том, Митенька! Конечно же, у тебя все хорошо – ты вообще послушный и покладистый мальчик. Но вот внутри копится что–то, я же чувствую!
— А как? Как ты чувствуешь?
— Ну, этого не объяснить, в общем… Никто, Митенька, не может объяснить–расшифровать эту связующую ниточку под названием «мать–дитя». Ее просто признавать надо, доверять ей надо. Если она есть, конечно… Ведь есть?
— Да, мам, конечно.
— Значит, ты мне доверяешь?
— Да.
— Ну так и расскажи, что с тобой происходит, сынок. Тебе обязательно все внутри происходящее в слова облечь надо. Иначе оно будет расти, расти и грызть тебя…
— Да я и в самом деле не знаю, как это все обозвать, мам! Может, это просто недовольство собой… Или жизнью… Безнадега какая–то одолела. Ничего не хочется. Да и чего такого может хотеться человеку, живущему в маленьком поселке под названием «Белоречье»? Какая у нас тут жизнь, скажи? Дом, школа, снова дом…
— Значит, ты считаешь, только там жизнь, где яркий фон для нее есть?
— Ну да… А разве нет?
— Нет, сынок. Жизнь – это совсем другое. Она от фона не зависит. Если хочешь, она бежит от него даже, от фона этого.
— Ну да… Скажешь тоже… — усмехнулся грустно ей в ответ Митя. — Как это - бежит? Вот говорят же – надо прожить свою жизнь красиво, ярко!
— Так и правильно говорят, сынок! Только при этом яркость имеется ввиду внутренняя, человеческо–драгоценная, а не внешняя блескучая мишура!
— Да? Может быть, ты и права… А только не получается у меня, мам. Нет у меня, наверное, никакой внутренней человеческой этой драгоценности.
— Так и не будет, если ты сам ее уничтожать станешь, мечтая о жизненных красивостях! Ты наоборот поступай, ты дорогу ей давай, своей внутренней драгоценности, освобождай от паутины всякой!
— А как? Как, мам? Я не умею…
— Да очень просто, Митенька. Цепляй себя за жизнь как таковую, за основу цепляй! За первостепенность жизни, а не за вторично–красивые ее признаки! Давай своей жизни каждодневные четкие определения, зацепки находи, точки опоры…Вот сегодня какой день, скажи?
— Ну, понедельник… Пятнадцатое февраля…
— Эк ты сейчас с тоской какой все это произнес! А ты найди в этом понедельнике пятнадцатого февраля свои собственные зацепки, опорные твердые точки, сосредоточься и зацепись за них в огромном пространстве и в текущем времени…
— Какие, мам?
— Какие? Ну, например, ключевыми словами зацепись… Зима. Февраль. Вьюга за окном. Горячий чай. В доме тепло… Прочувствуй их и зацепись!
— Что ж, попробую… - улыбнулся ей широко Митенька и, закрыв глаза и будто на чем в себе сосредоточившись, повторил: — Февраль. На улице холодно. В доме тепло. Хм… Нет, не цепляет…Мам, а может, они какие–то радостные должны быть, эти точки–зацепки? Может, надо за что–то особо приятное цепляться?
— Нет, сынок. Жизнь – она ведь не радостная воскресная прогулка в ожидании обязательных развлечений. Она штука более сложная. Самая большая человеческая ошибка в том и заключается, что все ждут от жизни только ярких радостных вспышек. Живут сегодняшний день в черновике будто, а чистовик сам собою завтра напишется. А если нет, то она и не удалась вроде. И смысла в ней никакого нет.
— А в чем, в чем тогда ее смысл?
— А смысл в том и есть, что надо просто жить, и все. Каждый день жить.
— Прозябать, то есть?
— Нет, Митенька. Не знает жизнь такого понятия, как прозябание. Прозябает тот, кто о яркости жизни лишь мечтает завистливо. А кто принимает ее изо дня в день достойно, как самый большой подарок, тот не прозябает.
— Значит, ее смысл в достоинстве?
— Ну да, если хочешь. В достоинстве видеть–чувствовать каждый свой день, привязывать его к своей жизни, находить с ней общие точки соприкосновения… Ну подумай – ведь в самом деле сейчас февраль. И на улице вьюга. И сейчас придет Анютка, и мы будем пить чай. Это и есть ее величество Жизнь, Митенька! А завтра будет новый день. И снова будет жизнь. И ты в ней. И я. И Анютка. Надо просто научиться ее видеть, принимать, возвращать себя в нее постоянно через маленькие метки–зацепки. Научиться определяться в каждодневном ее пространстве, а не мчаться мимо в поисках ярких вспышек, будто ты слепой да глухой! Не надо искать в ней какого–то особенного смысла. Надо просто жить, и все. В этом и есть ее смысл…
— Хм… Интересно…Но ведь все кругом говорят, что надо все время стремиться куда–то, добиваться чего–то! И по телевизору вот тоже…
— Ну правильно! А представь на секунду, что все вдруг в одночасье возьмут и изо всех сил устремятся куда–то! Все наше Белоречье снимется с места и устремится, например, в Москву в поисках ярких для себя жизненных вспышек? Нет, сынок. Жизнь – это не яростное устремление, это достойное течение. Течение в честности, в доброте, в умной потребности к самоограничению, в умении не искушаться попусту. В яростном устремлении она как раз меж пальцев и протекает быстро. А когда заимеешь то, к чему так яростно стремился, и понимаешь вдруг, что и не жил вовсе…
— Ладно, мам, я попробую. Как там, ты говоришь? Февраль, холодно, горячий чай? Хм…Ладно, пойду чайник поставлю… Сейчас Анютка придет…
После школы Митенька остался в Белоречье. Отслужил в армии, закончил институт строительный заочно. Женился на Маринке, построил свой дом на берегу реки. Основательный такой мужик из него вышел, крепко на ногах стоящий, рукастый да головастый. Но детская привычка к каждодневному своему в жизни определению осталась. Вот и сейчас, зайдя вслед за женой в дом и поймав на себе Тинин взгляд, он произнес, тихо ей улыбнувшись:
— Июль. Семья. Обед. Баня топится…
И Тина ему улыбнулась понимающе, и головой в ответ кивнула – так, мол, сынок, все правильно…Зашедший вместе с ним Олег посмотрел на них очень удивленно, наклонился к Анюткиному уху, спросил шепотом:
— Чего это они, Аньк?
— Да так. Жизнь живут.
— Чего? Не понял…
— Ну, я тебе потом объясню, ладно? Попытаюсь, по крайней мере…
Тина, враз спохватившись, засуетилась быстро по хозяйству, собирая свою большую семью за стол. Перед сытным обедом мужики, как и полагается в больших дружных семьях, выпили по рюмке холодной водки, похрустели юным малосольным огурчиком, посмеялись над маленькой Сонечкой, скривившей выпившему отцу противную мордашку. И даже передернулась вся уморительно, будто на себе прочувствовала горечь ядреного взрослого напитка. Потом под этот же дружный смех еще и схватила цепкими пальчиками с тарелки огурец, быстро потащила его в рот. Июльское солнце, заглянувшее в большую столовую, тоже, казалось, улыбнулось им расслабленно, пройдясь ласковым теплым лучом по лицам – хорошо сидите, мол, люди…
Тине и впрямь было хорошо. Такие родные, такие любимые лица кругом. И пусть ее стол не ломится от дорогих пищевых изысков. Простая еда, приготовленная с любовью и для любимых, она всегда вкуснее и сытнее, чем самые отъявленно–дорогие гурманские устрицы какие–нибудь или ананасы в шампанском. Олег Анютин, правда, несколько снисходительно на ее стол посматривает, ну да ничего, все равно ест с аппетитом. Все хорошо, только вот зря Митенька этот разговор вдруг завел…
— Мам, а ты правда поедешь туда, к нашим родственникам,да? Мне сейчас Анютка сказала…
— Поеду, Митенька. Но это ненадолго, ты не беспокойся. А за домом Леня присмотрит.
— А зачем? Тебя ребята эти попросили, Анютка говорит…
— Ну да. Попросили.
— А какие они, наши брат и сестра? Расскажи!
— Не знаю, сынок. Я их и не разглядела толком. Как–то быстро все так произошло – опомниться не успела. Оля вроде на Мисюсь похожа, красивая очень. А Никита – тот на Антона…
Тина замолчала вдруг, опустила в свою тарелку голову. И за столом сразу повисла неловкая тишина, будто она невзначай коснулась запретной для всех темы. Было слышно, как звякают деликатно вилки о фарфор тарелок, как тихо вздохнула Анюта, кинув на Митю недовольный взгляд. На помощь тут же пришел Леня, прервал эту неловкую тишину, проговорив бодренько:
— А ну, мужики, давайте–ка по второй под горячее! Пока водка не согрелась!
Дружно чокнувшись, выпили. Однако разговор неожиданно продолжил молчащий до сих пор Олег, спросил очень заинтересованно:
— А кто, я не понял, приезжал–то? Родственники какие, что ли?
— Ну да. Родственники. – Неохотно пояснил ему Митя.
— А я и не знал, что у вас где–то еще родственники есть. Анют, ты мне никогда о них ничего не рассказывала… — удивленно повернулся он к Анюте. И тут же переспросил деловито–заинтересованно: — А чем они занимаются, родственники ваши? Они кто вообще?
— В каком смысле – кто? – непонимающе уставился на него Митя. – Что ты имеешь ввиду? Их социальное положение, что ли? Или степень родства? Или размер получаемого дохода?
— Да все, все я имею ввиду! — так и не прочувствовал тщательно скрытой Митиной иронии Олег. – Родственники - это ж такое дело хорошее… Можно за них как–то же зацепиться при случае! Нет, это ж надо! У них, оказывается, родственники всякие разные водятся, а они скрывают!
— Водятся тараканы за печкой, — добродушно улыбнулся ему в ответ Митя. — А мы и сами, знаешь, не очень о их жизни осведомлены…
— А чего, чего они к вам приезжали–то? С какой такой целью?
— Ну как – чего? Наследство делить, наверное, — вполне на первый взгляд серьезно ответил ему Леня. И, повернувшись к Тине и сверкнув насмешливо серым глазом, уточнил: — Правда, Тин? Ведь так? Я вот тоже давеча очень интересовался этим вопросом, насчет наследства этого…
— Ой, да хватит вам! - махнула в их сторону сердито рукой Анюта. – Что за любопытство такое на вас напало нездоровое?
— А что такого? – пожал плечами Олег. – Обычные дела, чего ты…Интересно же. И большое у вас наследство открылось, Валентина Петровна?
— Олег, прекрати! – снова сердито зашипела на мужа Анюта. – Чего это ты, в самом деле…
— Анютка, ты чего сегодня, не с той ноги встала? – весело повернулся к ней Митя. – Шипишь на мужа, как змеюка какая…
— Да ладно, Мить… И ты туда же… Ты лучше скажи – вы в новый свой дом переехали уже?
— Да! Да! Переехали! Вчера и переехали – ответила ей вместо Мити Маринка, смешно и неуклюже пытаясь подпрыгнуть на стуле по старой девчачьей привычке. – Там так здорово, Аньк! Свежим деревом пахнет! А ночью я слышала, как тихо река течет… Представляешь?
— Как это — слышала? – недоверчиво–сердито переспросил у нее Олег. Даже слегка раздраженно переспросил, будто именно Маринка виноватой была в том, что ушел такой интересный разговор в сторону. – Как это можно слышать течение реки? Бред какой–то…
— И ничего не бред! – обиженно повернулась к нему Маринка. – Я слышу, слышу! Она шуршит так нежно–нежно по песку, едва слышно…
— Да уж, наш человек… — произнес Леня, глядя на нее с улыбкой. – Свекровка твоя слышит, как трава шуршит под ногами, а ты значит – как вода по песку… Вот не зря говорят, что сыновья себе жен по матери своей выбирают…
— И совсем необязательно! — возразил ему с прежней, но уже более раздраженной горячностью Олег. — У меня вот мать, например, практичная очень женщина и целеустремленная. Всю жизнь работает много, карьеру неплохую сделала. И молодец, я считаю! На глупости всякие не позволяла себе отвлекаться, по крайней мере. И меня научила четко к цели идти. Видеть ее перед собой и идти, идти…Анюте в этом плане до моей мамы далеко. Анюта совсем, совсем не такая…
— А что, мама–то твоя как, дошла до своей цели? — тихо спросил Митя, осторожно подняв на Олега глаза. Тина, тут же уловив в них некую искорку–смешинку, постаралась торопливо наступить под столом Митеньке на ногу – уймись, мол…
— Ну, не знаю…Она сейчас на пенсии уже вообще–то. Скучает очень. Не знает, куда себя деть. И здоровья нет, и характер совсем испортился. Скандальная стала, недовольная, злится на всех…Эх, да чего там…
Олег раздраженно бросил вилку на стол, допил оставшуюся в рюмке водку. Все посмотрели в его строну с сочувствием, помолчали немного. Каждый из них нашел бы сейчас, что ответить ему, но все промолчали. Тина вспомнила свой недавний разговор с Анюткой о готовящемся для Олега сюрпризе и задумалась глубоко. Митя тихо радовался про себя подарку судьбы в Маринкином лице – и в самом деле, как же ему с женой–то повезло! И Маринка думала примерно о том же самом, молча глядя на Олега. А Лёне отчего–то припомнилась юная совсем Тинка - она тоже очень нравилась его матери. Да она и не могла не нравиться - красивая, отчаянно–зеленоглазая и худенькая, похожая на мальчишку… Хотя нынешняя, пожалуй, не хуже той, юной, и выглядит. Ну, померк немного изумруд в глазах, не таким ярким стал, зато светит глубоко теперь да благородно - залюбуешься. Ну, разбила прежнее буйство светлых русых волос седина яркими прядками – подумаешь! Ее и не портит нисколько даже, только шарму придает! А вот худоба–гибкость девчоночья никуда не делась, так при ней и осталась. Иногда кажется – вот–вот подпрыгнет она на месте и понесется, как воздушный шарик, вдоль белого берега вслед за ветром…Он, бывало, в юности над ней так часто и подшучивал. Зачем, говорил, тебе, Тинка, пешком ходить? Послюнявь пальчик, поймай ветерок, подпрыгни чуть – и полетела! Она смеялась тогда звонко… Да и сейчас так умеет, если рассмешить хорошенько. Вот интересно, отчего некоторые женщины стареют очень красиво? Иная тетка все свои силы, бывает, бросит на бесконечную войну с морщинами, препараты–гормоны всяческие глотает чуть не пачками, а старость смеется только да делает изо дня в день черное свое дело. А иная несет морщинки свои так достойно, что и не видишь их совсем. Красоту видишь, а старость нет. Может, потому, что она ветер умеет слышать да шорох травы под ногами? Или как речная вода бежит ночью по белому песку? Загадка природы, да и только…
— Мам, а когда ты хочешь ехать? Надо ведь билет купить! – озабоченно проговорил Митя, быстро нарушив вновь возникшее за столом неловкое молчание. – Сейчас лето, не так–то просто это и сделать…
— Я обещала им, что приеду на днях. А билет мне Леня купит. Завтра съездит в город и купит. Да, Лень?
— Да без проблем… Тебе на когда, Тинк?
— Я думаю, на послезавтра.
— На самолет, на поезд?
— Да без разницы, Лёнь. Надо быстрее с этим покончить, чтоб ребята там не волновались…
— Ой! Мама! – громко вдруг вскрикнула Маринка, схватившись за свой живот.
— Что?! – Тут же прозвучал ей в ответ дружный слаженный хор из мужских–женских голосов. Даже лица у всех на секунду стали вдруг одинаково перепуганными, глаза одинаково вытаращенными, рты одинаково открытыми…
— Ой, ну чего вы так перепугались–то? – дала им отмашку маленькой ручкой Маринка. – Да ну вас…Просто он меня ножкой подопнул под ребро так больно…
— Ты это… — полушутя–полусердито погрозил ей пальцем Лёня. – Ты давай–ка, матушка, завтра в роддом приходи! Раз срок наступил, вот и приходи! Чего зря рисковать? Тина, скажи ей!
— Да все будет хорошо, Лёнь, не волнуйся! Мне вот внук мой сказал сегодня, чтоб я не волновалась, что он готов почти… — улыбнулась ему успокаивающе Тина.
— А–а–а… Ну, раз внук сам сказал… — уважительно–насмешливо произнес Леня и тоже улыбнулся ей широко и понимающе, подумав при этом – нет, никогда, никогда не постареет по–настоящему эта женщина…
— Кстати, ребята! У меня к вам просьба одна! Может, назовем его Антоном? А? Марин, ты не против? – спросила Тина, дотронувшись кончиками пальцев до плеча невестки.
— Это как Чехова, да? — хлопнула в нее длинными белыми ресницами Маринка. – Вообще–то мы Сашей хотели назвать… Ну ладно, можно и Антоном! Тоже хорошее имя! Мить, назовем Антоном?
— Давай. Антоном так Антоном, — покладисто согласился Митя. – Тем более, что он уже наверняка заранее с бабкой своей об имени этом договорился…