Владимир Кунин
На небольшом плацу «показушной» элитной воинской части, расквартированной чуть ли не в самом центре Москвы, в тенечке сидит взмыленный и злой молоденький старший лейтенант.
Он протирает изнутри мокрую от пота форменную фуражку с высоченной тульей и, не скрывая раздражения, говорит другому упарившемуся лейтенанту лет двадцати трех:
— Понагнали чуть ли не со всей России... понимаешь, какую-то, блин, дохлую команду и хотят, чтобы я за пять дней что-то там из них, мать их в душу, толковое сделал!..
Юный лейтенантик устало опирается о большой магнитофон, стоящий на столике между ним и старшим лейтенантом, приваливается спиной к огромному динамику и глубокомысленно замечает:
— Ну, полный атас, блин...
Старший лейтенант выматерился одними губами, решительно надрючил на голову свою глуповатую огромную фуражку, встал и крикнул в глубину плаца:
— Кончай перекур!!! Становись!..
...Теперь мы увидим тех, кого собрали «чуть ли не со всей России».
У высокого каменного забора, из-за которого в весеннее небо торчали приметы сегодняшней Москвы, под специальным навесом из камуфляжного брезентового тента, у длинных солдатских столов на скамейках сидели...
...несколько десятков измученных восьмидесятилетних стариков, скудно одетых, с протертыми орденскими колодками Второй мировой войны.
Под этим же навесом расположился и медпункт воинской части: зеленая машина «скорой помощи», столик с лекарствами, доктор и фельдшер с погонами под белыми халатами...
Сейчас фельдшер измерял давление на дряблой и высохшей руке одного из стариков...
— Все! Все!.. Кончай ночевать!.. — снова раздраженно прокричал старший лейтенант зычным «командным» голосом. — Становись!!!
Старики, тяжело дыша, стали медленно вставать со скамеек и неловко строиться. Кто еле волочил ноги, кто скрипел протезом, кто тяжело опирался на палку...
...и только один из них достаточно бодро затушил сигарету, растер окурок об асфальт плаца и быстро стал в строй.
Это был красивый старик в модной спортивной куртке, в тщательно отглаженных брюках и дорогих, хорошо начищенных туфлях.
Он явно был несколько моложе всех остальных. Может, семидесяти шести — семидесяти семи лет. Но у него были живые, ироничные глаза, да и держался он намного бодрее остальных.
Единственное, что портило его, — глубокий старый шрам, перерезавший ему лоб, надбровную дугу, щеку и уходивший к правому уху...
Старики кое-как, кряхтя и постанывая от усталости, построились.
— Р-р-равняйсь! Смирно!!! — рявкнул старший лейтенант.
Старики покорно подравнялись и подтянули животы.
— Вольно... — с нескрываемым презрением скомандовал старший лейтенант. Строй обмяк.
— Повторяю еще раз!.. — плачущим от отчаяния голосом прокричал старший лейтенант. — Через четыре дня, в день ознаменования великой Победы над фашизьмом, вы, дорогие наши граждане-господа-товарищи ветераны, должны будете чеканным строем... Подчеркиваю, чеканным!., строем пройти мимо трибун, где будут стоять все наше командование, все наше правительство, лучшие люди нашей страны и иностранные гости со всех стран мира, некоторые из которых тоже когда-то, понимаешь, ковали эту победу с точки зрения ихнего Второго фронта!
Рядом с моложавым стариком со шрамом на лице стоял древний старик с единственной звездочкой Героя Советского Союза на какой-то шерстяной кофте грубой деревенской вязки.
Этот старик напряженно пытался понять, что выкрикивает старший лейтенант, ничего из-за глухоты не разобрал и спросил у старика со шрамом:
— Чего он блеет-то?..
— Говорит, что мы с тобой, корешок, еще ой-ой-ой какие молодцы!.. — ответил ему с усмешкой старик со шрамом.
— Куда там... — грустно проговорил глухой Герой. Но в эту секунду откуда-то к старшему лейтенанту подкатил на древней ободранной инвалидной коляске безногий старик в шляпе.
— Мне куды с моим тарантасом?
— Вас-то где носило?! — возмутился старший лейтенант.
— До ветру, сынок, ездил. А чего?
Старший лейтенант беспомощно посмотрел на безногого и сказал:
— Становитесь... В смысле — поезжайте в конец строя.
— Это какого же хрена я должен в конец строя?!! — возмутился безногий. — Я полный кавалер орденов Славы, едрена вошь! Какой-такой еще «конец строя»?!! Я на энтим своем «мирседесе» еще кого хошь обгоню!..
Старик со шрамом улыбнулся, громко сказал из строя:
— Тогда, браток, тебе нужно бронетанковую колонну возглавить.
Стариковский строй задребезжал смехом... Старший лейтенант недобро покосился на моложавого старика со шрамом, скомандовал:
— Прекратить хиханьки и хаханьки! — И к безногому: — А вы выбирайте себе место где хотите...
И безногий уверенно покатил во главу строя, приговаривая:
— Не знаю, как с бронетанковой колонной, а уж вас-то, старых пердунов, запросто возглавлю!!!
— Равняйсь! Смирно!.. Направо! — отчаянно закричал старший лейтенант и повернулся к молоденькому лейтенантику у магнитофона:
— Внимание! Как скажу: «Шагом марш!» — врубай музыку!
И снова к стариковскому строю:
— Внимательней, товарищи ветераны! Шаго-о-ом... марш!!!
Лейтенантик нажал на клавишу в магнитофоне, и два гигантских динамика исторгли в небо Москвы звуки «Прощания славянки».
Строй древних старцев, чудом зацепившихся за жизнь на этой Богом проклятой земле, шаркая пошел по плацу.
— Выше ножку!.. — кричал старший лейтенант. — Прибавили темпу!.. Слушай музыку!.. Раз, два! Раз, два...
Моложавый старик со шрамом шел за глухим Героем. Герой в вязаной кофте по слабости все никак не мог набрать нужный темп, и старик со шрамом каждую секунду об него спотыкался и, чтобы не уронить Героя, все время поддерживал его сзади...
Но старший лейтенантик этого уже совсем не мог вынести!
— Рота-а-а-а, стой! Налево!
На полуноте оборвался марш «Прощание славянки»...
Старики остановились. Довольно слаженно повернулись налево. Старший лейтенант аж клокотал от возмущения!..
Он подошел прямо к моложавому пижонистому старику и в назидание всем остальным громко спросил:
— Вы что, уважаемый, строем никогда не ходили?!
Старик со шрамом на лице посмотрел смешливым глазом на старшего лейтенанта, улыбнулся и ласково ответил:
— Представь себе, малыш, — НИКОГДА...
...Этот же шрам, пересекающий чуть ли не все лицо, мы увидим у мальчишки четырнадцати лет от роду...
...каким и был далекой весной сорок третьего года прошлого столетия сегодняшний моложавый старик ветеран.
И тогда мы поймем, что шрам этот — отнюдь не фронтовое ранение, а попросту след жестокой и кровавой драки между блатняками и уркаганами того времени...
* * *
НОЧЬ. АЛМА-АТА СОРОК ТРЕТЬЕГО...
Была ночь... Была окраина полуголодной, но спасительной Алма-Аты, забитой эвакуированными, военными госпиталями, изнемогавшей от жуликов-интендантов, семейных трагедий, спекуляции и жестоких детских банд карманников, «домушников», малолетних налетчиков и несовершеннолетних убийц...
По-южному темной, непроглядной ночью под негромкое журчание арыков мальчишка со шрамом через все лицо сидел на облучке казахской арбы с высокими бортами, которую тащил самый обыкновенный степной ишак.
Арба была чуть ли не до половины загружена, и груз этот от посторонних глаз прикрывал брошенный сверху брезент.
Пасть у ишака была замотана тряпьем. Он тряс головой, силясь сбросить с себя этот намордник, но мальчишка со шрамом огревал ишака длинным кнутом и тихо приговаривал:
— Ну, ты, сука!.. Не дергайся, как свинья на веревке. Заложить всех хочешь, падла?! Вперед смотри, мудила...
* * *
НОЧЬ. РАЙОННОЕ ОТДЕЛЕНИЕ МИЛИЦИИ
Портрет Сталина, военные плакаты сорок третьего, грубо сделанный электрический стенд со схемой охраняемых объектов районно-государственного значения этой окраины Алма-Аты — продовольственные склады, территория военного госпиталя, военкомат и особняк второго секретаря коммунистической партии Казахской ССР... Это мы узнаем из надписей под «объектами». Двое милиционеров спят на деревянных скамейках...
Один дежурит у коммутатора и поглядывает на стенд — не замигает ли лампочка, не прозвучит ли тревожный сигнал...
Кто-то набивает диск автомата ППШ патронами...
Двое играют в нарды: здоровенный детина-казах, старшина милиции, и молоденький белобрысый русский паренек со скрюченной левой рукой. На пиджаке у негр медаль «За отвагу» и нашивки ранений.
Колчерукий ловко бросает кости, передвигает шашки, спрашивает детину-казаха:
— А почему в госпитале осколок не вынули?
— Близко у сердца. Нельзя трогать, помирать могу.
— А с осколком не можешь?
— Могу. Только когда совсем старый буду. А тебе что говорили?
Белобрысый помахал искалеченной рукой:
— Сказали — через год разработается и можно будет опять на фронт...
* * *
НОЧЬ. ПОЧТИ НЕ ОСВЕЩЕННАЯ ОКРАИННАЯ УЛИЦА АЛМА-АТЫ
Тащит ишак арбу вдоль высокого саманного забора. Поверх забора — колючая проволока, тусклые фонари.
За забором длинный глинобитный барак типа железнодорожного пакгауза. Запертые ворота выходят прямо на деревянную эстакаду. Для удобства разгрузки и погрузки с грузовиков...
Ишак протаскивает арбу еще метров сорок мимо запертой проходной, мимо слабо освещенного щита с надписью: «Продсклад № 4 Наркомата Обороны и Наркомата Здравоохранения СССР. Вход только по пропускам с предъявлением накладных и удостоверения личности».
Мальчишка со шрамом останавливает ишака у кучи мусора, сваленной прямо на землю у забора, и негромко говорит:
— Станция Березайка... Кому надо — вылезай-ка!
В арбе откидывается брезент, и оттуда выскакивают четверо. Один лет пятнадцати, в кепочке-«восьмиклинке», в тельнике под рубашечкой. Коротенький пиджачок в талию, хромовые сапожки — гармошечкой с вывернутым белым «поднарядом».
Двоим, одетым попроще, не больше четырнадцати. А четвертому и того меньше. Лет тринадцать, наверное...
— Понеслась по проселочной, — командует старший.
Двое стремительно начинают разгребать мусор у забора, освобождая внушительный подкоп.
— Тяпа! Остаешься здесь, — говорит старший самому младшему. — Смотришь в оба. Держишь скотину, чтоб арбу не увела... Упустишь — весь портрет распишу!!!
Тяпа деловито кивнул, взял ишака под уздцы.
— Котька! Художник!.. На крышу, — приказывает старший мальчишке со шрамом. — Я прошу закурить — ты прыгаешь сверху. Как тогда в Каскелене... Ясно?
Котя-художник подмигивает напарнику и ныряет в подкоп.
— Чего стоите, как сявки обосранные?! — тихо рявкает урка на двух пацанов. — Пошел!!!
Те быстро пролезают в подкоп под забором. Блатной оглядывается, достает из арбы короткую и мощную «фомку» — стальной ломик с расплющенным и загнутым концом, сует его под ремень и тоже исчезает в подкопе...
* * *
НОЧЬ. ТУСКЛО ОСВЕЩЕННАЯ ТЕРРИТОРИЯ ПРОДСКЛАДА
У дальнего торца складского барака Котя-художник достает из-за пазухи моток толстой веревки с петлей. Размахивается — петля летит наверх метров на пять и надевается на выступающий конек крыши склада. Котя мгновенно забирается по веревке на крышу... Двое пацанов ползут под эстакадой... Старший, почти не таясь, идет к дремлющему сторожу...
Неслышно, мягкими тренированными прыжками Котя-художник бежит по крыше туда, куда направляется старший пацан — Лаврик. Все ближе стягиваются к сторожу детские «темные силы»... На краю крыши над сторожем уже стоит готовый к прыжку Котя. Лаврик вплотную подходит к дремлющему сторожу, ухмыляется:
— Дядя! Закурить не найдется?
Сторож открывает глаза, вскакивает, отшатывается в испуге...
...но тут с крыши на него прыгает Художник!.. Сторож падает на доски эстакады, пытается сбросить с себя Котьку-художника...
...блатной Лаврик вырывает у него двустволку, выхватывает из-за голенища финку и всаживает ее в живот сторожу.
Тот сгибается пополам, зажимает живот руками, хрипит.
Лаврик бросает ружье Художнику, вытаскивает «фомку», срывает ею замок с ворот склада, тихо приказывает:
— Все тащите в арбу! Главное — сгущенка!!! — И вместе с двумя пацанами исчезает на складе.
Котя смотрит на корчащегося сторожа, «разламывает» его ружье и видит, что...
...в стволах нет патронов!
Он поднимает двустволку, смотрит сквозь пустые стволы на тусклую лампочку у забора...
— Художник, бляха-муха!.. Ты где?! Давай сюда!
Пацаны с коробками дешевых конфет и каменными мятными пряниками, с полными жующими ртами, выбегают из склада, мчатся к подкопу, протискивают коробки наружу, грузят в арбу...
Бегут назад за новыми коробками.
Старший тащит два тяжелых короба, хрипит от натуги:
— Масло сливочное — тяжелое, сучара! Котька, помоги...
Котя показывает ему пустые ружейные стволы:
— У него даже патронов не было...
— Да хер с ним! Были бы — он бы тебя и зашмолял, не пожалел. Помогай таскать! Порошок, яичный порошок ищите!.. И сгущенку...
...Грузят, грузят арбу коробками с продуктами, жрут что-то на ходу, давятся, снова бегут на склад...
Один пацан уже блюет — обожрался от жадности и голодухи.
Ишак трясет головой, старается сбросить намордник.
Тяпа набирает из коробки полные карманы мятных пряников, снимает тряпье с морды ишака, начинает кормить его пряниками.
— Ты только не ори, — шепчет он ишаку. — Я сейчас тебе еще что-нибудь притараню...
* * *
ВНУТРИ СКЛАДА
— Яичный порошок и сгущенку ищите! Барыга именно сгущенку заказывал! Говорил, все возьмет — под завязку!.. И порошок... Но только американский... — шипит Лаврик..
— Есть! Есть сгущенка!.. — несется из глубины склада.
* * *
НОЧЬ. СКЛАДСКАЯ ЭСТАКАДА
Под сторожем лужа крови... Кровь течет по доскам эстакады, капает в щели между досок.
Сторож приходит в сознание, подползает к стене, приподнимается из последних сил, одной рукой зажимает рану в животе — кровь сочится сквозь пальцы, — второй рукой нажимает на кнопку сигнала тревоги...
* * *
НОЧЬ. РАЙОННОЕ ОТДЕЛЕНИЕ МИЛИЦИИ
Короткие резкие звонки тревоги понеслись из старенького динамика под стендом-схемой охраняемых объектов! Часто и пугающе мигает одна лампочка.
— Опять четвертый продсклад шарашат! — орет дежурный. — Уголовка — на выезд!!! Талгарская, угол Коммунаров!..
Летят на пол нарды, рассыпаются шашки и кости, вскакивают со своих скамеек сонные милиционеры — в галифе, сапогах, а поверх гимнастерок гражданские пиджачки с оттопыренной наганом правой полой... А на голове обязательная кепочка — за версту узнаваемая форма сотрудника уголовного розыска сорок третьего...
Старшина-казах схватил автомат ППШ, метнулся к дежурному:
— Давай дубликат ключей от их въездных ворот!
— Распишись сначала. — Дежурный протягивает старшине канцелярскую книгу, в другой руке держит ключи.
— Пошел ты, сучий потрох!!! — взъярился белобрысый с искалеченной рукой и вырвал ключи из рук дежурного. — Там, может, людей режут, а ты!.. Айда в машину, мужики!!!
* * *
НОЧЬ. ТЕРРИТОРИЯ ПРОДСКЛАДА
Надрываясь от тяжести, двое пацанов волокут по земле восмидесятикилограммовый мешок с сахарным песком. Дотаскивают до подкопа, пытаются протиснуть его наружу...
...где стоит в темноте арба и Тяпа кормит ишака пряниками...
* * *
НОЧЬ. ОКРАИННЫЕ УЛИЦЫ СПЯЩЕЙ АЛМА-АТЫ...
Мчится открытый расхлябанный американский «додж-три четверти» с пятью сотрудниками уголовного розыска. В форме только двое — старшина-казах и водитель.
— У Талгарской выключи фары, чтобы не спугнуть, — говорит водителю один в кепке.
— Слушаюсь, товарищ лейтенант.
— Если что — всех на поражение! Закон — тайга, медведь — хозяин... — говорит лейтенант.
Огромный казах и белобрысый переглянулись.
— Ой-бояй, — сплюнул казах. — «Начальник в законе»!