Две стороны колоннады, уничтоженные огнем, были отстроены заново, в современном стиле, который никак не гармонировал со всем остальным: квадратные столбы, сложенные на скорую руку из больших, грубо отесанных камней, поддерживали бревенчатую крышу, а между ними были глубокие квадратные окна.
Строение выглядело уродливым и неуютным — единственным его предназначением было защищать от непогоды. «Нет, — подумал я, — лучше снова сесть в седло и ехать дальше, в пещеру…»
— Чего ты ухмыляешься? — спросил Кадаль.
— Ничего. Просто я, кажется, сделался настоящим римлянином. Как ни странно, здесь я уже не чувствую себя дома. Хотя, честно говоря, в Малой Британии тоже.
— А где же тогда твой дом?
— Сам не знаю. Должно быть, там, где граф. Так что в ближайшее время моим домом, видимо, будет что-нибудь в этом духе. — Я кивнул на старые римские казармы, видневшиеся позади дворца.
Они лежали в руинах, там царило запустение. Оно и к лучшему, подумал я. По крайней мере, судя по всему, Амброзию не придется сражаться за этот город. Дайте Утеру двадцать четыре часа, и он живо приведет все в порядок. А вот и монастырь Святого Петра. Его, по всей видимости, не коснулись ни огонь, ни копье.
— Знаешь что? — сказал я Кадалю, когда мы обогнули стену монастыря и начали подниматься по тропе, ведущей к мельнице. — Если и есть место, которое я могу назвать своим домом, так это пещера Галапаса.
— Ну, вот это уж совсем не по-римски, — сказал Кадаль, — Нет, мне подавай добрую таверну, теплую постель да жареной баранинки, а пещеры можешь оставить себе.
Даже с этой дохленькой лошадкой дорога показалась мне короче, чем раньше.
Мы скоро добрались до мельницы и повернули наверх. Словно и не было всех этих лет. Казалось, лишь вчера я въезжал в эту долину, светило солнце, и ветерок шевелил сивую гриву Астера. Нет, даже еще не Астера — вон под тем же терновником как будто тот же самый придурковатый мальчишка стережет тех же овец, что и в тот день, когда я приехал сюда впервые.
Когда мы подъехали к развилке, я невольно огляделся, ища вяхиря. Но все было тихо — лишь кролики перебегали в зарослях молодого папоротника.
То ли конек почуял, что ехать уже недалеко, то ли ему просто понравилось ступать по траве и нести нетяжелую ношу, но он ускорил шаг. Впереди показался выступ, за которым открывался вход в пещеру.
У купы боярышника я натянул повод.
— Приехали. Пещера там, за скалой.
Я соскользнул на землю и передал повод Кадалю.
— Оставайся здесь и жди меня. Через час подойдешь.
Потом спохватился и добавил:
— Если увидишь что-то вроде дыма, не пугайся. Это летучие мыши вылетают из пещеры.
Давненько я не видел, как Кадаль делает знак от дурного глаза! Я рассмеялся и оставил его.
Глава 3
Я знал это, еще не успев обогнуть выступ скалы и выйти на лужайку перед входом.
Можете звать это предвидением — никаких следов не было. Тишина, конечно, но у пещеры почти всегда стояла тишина. Только на этот раз она была другая. Я не сразу понял, в чем дело, — и лишь потом сообразил. Не слышно было журчания источника.
Я дошел до конца тропы, вышел на лужайку — и увидел. Не было нужды входить в пещеру, чтобы понять, что его здесь нет — и не будет.
Ровная площадка перед входом в пещеру была завалена обломками. Я подошел ближе.
Это произошло совсем недавно. Здесь погулял огонь — огонь, залитый дождем прежде, чем он успел уничтожить все. Гора мокрого мусора — обгорелые деревяшки, тряпки, куски пергамента, размокшие в бесформенную массу, но заметные по обугленным краям. Я перевернул попавшийся мне под ноги кусок доски и по резьбе узнал его — это был обломок сундука, в котором хранились его книги. А куски пергамента — это все, что осталось от самих книг.
Наверно, в куче мусора были и другие его вещи. Я не стал рыться в угольях. Если книги погибли, значит, и все остальное погибло тоже. Как и сам Галапас.
Я медленно направился ко входу в пещеру. У источника остановился. Теперь понятно, почему не слышно журчания: чашу завалили камнями, землей и мусором из пещеры. Из-под мусора все еще сочилась вода. Она лениво вытекала из чаши и впитывалась в дерн, так что возле чаши образовалось топкое место. В воде виднелся отмытый добела скелет летучей мыши.
Как ни странно, факел лежал на прежнем месте — на уступе над входом в пещеру. Он даже был сухой. Рядом не было ни кремня, ни огнива, но я разжег огонь и, держа перед собой факел, медленно вступил в пещеру.
Помнится, я весь дрожал, как будто ледяной ветер дул из пещеры мне навстречу. Я уже знал, что увижу внутри.
Пещера была ограблена дочиста. Все, что было внутри, выволокли наружу и подожгли. Все, кроме бронзового зеркала. Зеркало, естественно, не горело и было слишком тяжелым, чтобы его унести. Его сорвали со стены, и теперь оно стояло, криво прислоненное к стенке пещеры. А больше внутри ничего не было. Даже мыши не шуршали под потолком. Здесь царила гулкая пустота.
Я поднял факел выше, ища вход в хрустальный грот. Его не было.
Кажется, пару мгновений я думал, что ему удалось скрыть внутреннюю пещеру и отсидеться там. Потом я увидел.
Вход в грот был на месте, но случай — если это был случай — скрыл его от посторонних глаз, и теперь найти его мог только тот, кто знал, что ищет. Бронзовое зеркало упало так, что, вместо того чтобы направлять свет на отверстие, оно направляло тьму. Отраженный свет падал на выступ скалы, который отбрасывал густую тень на вход во внутренний грот. Те, кто был занят лишь грабежом и разорением, вполне могли его и не заметить.
— Галапас! — робко окликнул я, всматриваясь в темноту, — Галапас!
Из хрустального грота послышался тишайший шелест, призрачный звон, похожий на ту музыку, что я когда-то слышал в ночи. Ничего похожего на человеческий голос. Я не ожидал этого. Я взобрался на уступ, встал на колени и заглянул внутрь.
Кристаллы вспыхнули в свете факела, и на стену сияющего шара упала тень моей арфы, дрожащая, но отчетливая. Арфа стояла в центре грота. Она была цела. Больше в пещерке ничего не было. Лишь шепот, замирающий меж сверкающих стен… Должно быть, здесь, в водопадах света, таились видения, но я знал, что сейчас не смогу открыться для них. Опершись рукой о скалу, выскользнул обратно. Пробегая мимо накренившегося зеркала, я мельком увидел высокого юношу, окутанного пламенем и дымом. Лицо его казалось бледным, глаза — огромными черными провалами. Я выбежал наружу. Забытый мною факел пылал и чадил. Я подбежал к краю утеса и поднес руки ко рту, чтобы позвать Кадаля, но тут у меня за спиной раздался звук, заставивший меня развернуться волчком и посмотреть наверх.
Пара воронов и ворона с сердитым карканьем поднялись со склона холма.
На этот раз я шел медленно. Я поднялся по тропе, которая вела мимо источника на вершину холма. Вороны поднялись еще выше. Пара ворон снялась и полетела над зарослями молодого папоротника. Еще пара продолжала трудиться над чем-то, лежащим в цветущих кустах терновника.
Я взмахнул факелом, швырнул его в птиц. И бросился туда бегом.
Сказать, когда он умер, было невозможно. Кости были обглоданы почти дочиста. Но я признал его по выцветшим бурым лохмотьям, еще висевшим на скелете, и по старой разбитой сандалии, которая валялась рядом с телом среди апрельских маргариток. Одна кисть оторвалась от запястья, и белые хрупкие кости лежали у моих ног. Я отчетливо видел мизинец, который когда-то был сломан, а потом сросся, но неровно. Сквозь обнажившиеся ребра уже прорастала молодая апрельская травка. Теплый ветерок принес благоухание цветущего дрока…
Факел, упавший в зеленую траву, затух. Я подобрал его. «Не надо было отпугивать птиц, — подумал я, — Ведь они устроили ему достойное погребение…»
За спиной я услышал шаги и резко обернулся — это был всего лишь Кадаль.
— Я увидел птиц, — сказал он, глядя на то, что лежало под терновником, — Галапас?
— Да.
— Я увидел беспорядок у пещеры и догадался.
— Не думал, что пробыл здесь так долго…
— Оставь это мне. — Кадаль наклонился, — Я похороню его. А ты иди и жди меня возле лошади. Авось там, внизу, найдется что-нибудь вроде лопаты. Впрочем, я могу вернуться в город и…
— Не надо. Пусть лежит здесь, под терновником. Сложим над ним курган и пусть покоится в мире. Мы сделаем это вместе, Кадаль.
Вокруг было множество камней, так что курган возвести было нетрудно. Потом мы нарезали кинжалами дерна и обложили каменный холмик. К концу лета он зарастет папоротником, наперстянкой и молодой травой.
Спускаясь с холма мимо входа в пещеру, я вспомнил о том, как уезжал отсюда в последний раз. Вспомнил, как плакал тогда — о Кердике, о том, что приходится расставаться с матерью и с Галапасом, и, быть может, о том будущем, которое я предчувствовал. «Ты еще увидишь меня, — сказал он тогда. — Обещаю». И я увидел его. Когда-нибудь, несомненно, исполнится и другое его обещание.
Я вздрогнул. Поймав взгляд Кадаля, резко сказал:
— Надеюсь, ты догадался прихватить с собой фляжку? Мне надо выпить.
Глава 4
Кадаль захватил с собой не только фляжку — он привез еще и еду: соленую баранину, хлеб и прошлогодние оливки в бутыли, в собственном масле. Мы сидели под деревьями и ели. Наша кляча паслась неподалеку, а внизу, посреди апрельских зеленых полей и холмов, поросших лесом, блестели мягкие извивы реки. Туман рассеялся. День был чудный.
— Ну, — сказал наконец Кадаль, — что будем делать?
— Поедем повидаться с моей матерью, — ответил я, — Если она, конечно, все еще живет там.
И внезапно, с яростью, изумившей меня самого — даже не подозревал, что способен на такое, — выпалил:
— Клянусь Митрой, я дорого дал бы за то, чтобы узнать, кто это сделал!
— Кто же, как не Вортигерн?
— Вортимер. Пасценций. Да кто угодно! Мне кажется, если человек мудр, добр и благороден, — с горечью сказал я, — то все и вся готовы ополчиться против него. Галапаса мог убить изгой, ищущий пропитания, пастух, которому нужна была пещера, прохожий солдат — за глоток воды.
— Это было не убийство.
— А что же?
— То есть, я хочу сказать, это сделал не один человек. Когда люди собираются стаей, они куда хуже, чем в одиночку. Я подозреваю, что это сделали люди Вортигерна, уезжая из города.
— Скорее всего, ты прав. Я узнаю это.
— Ты думаешь, тебе удастся увидеться с матерью?
— Попробую.
— Он… он поручил тебе что-то ей передать?
То, что Кадаль осмелился задать подобный вопрос, показывает, насколько мы сблизились с ним.
Я ответил просто:
— Если ты имеешь в виду, что Амброзий поручил мне ей что-то рассказать, то нет. Он предоставил все это мне. Что я ей скажу — всецело зависит от того, что произошло за то время, пока меня не было. Я сперва поговорю с ней, а потом уже решу, что именно ей стоит рассказывать. Не забывай, я давно ее не видел. А люди меняются. В смысле, меняются их взгляды. Взять хотя бы меня. Когда я виделся с нею в последний раз, то был еще мал и смотрел на нее глазами ребенка. Я совершенно не понимал ее мыслей, не понимал, чего она хочет. Ее взгляды могли перемениться — нет, не на церковь, конечно, а на ее отношение к Амброзию. Видят боги, не ее вина, если теперь она относится к нему иначе, чем раньше. Она ему ничем не обязана. Она очень заботилась об этом.
— Монастырь не тронули, — задумчиво сказал Кадаль, глядя в зеленые дали, прошитые лентой реки.
— Вот именно. Что бы ни произошло в городе, обитель Вортигерн оставил в покое. Так что, сам видишь, прежде, чем что-то рассказывать, мне надо определить, кто на чьей стороне. Она ничего не знала все эти годы, так что ей не повредит, если она ничего не узнает еще несколько недель. Что бы ни произошло, Амброзий скоро будет здесь, и я не могу рисковать, рассказывая ей слишком много.
Кадаль принялся убирать остатки трапезы. Я сидел в задумчивости, подперев рукой подбородок, глядя в светлые дали.
— Узнать, где теперь Вортигерн, совсем нетрудно, — рассуждал я вслух, — Так же как и то, высадился ли уже Хенгист и сколько людей он привез с собой. Маррик, скорее всего, узнал бы об этом без особою труда. Но граф хотел знать кое-что еще. И вряд ли об этом известно в обители. Поэтому теперь, когда Галапас мертв, мне надо постараться выяснить все у кого-то другого. Посидим здесь до темноты, потом поедем к обители. Мать мне скажет, к кому я могу обратиться.
Я взглянул на Кадаля.
— За кого бы она ни стояла, меня она, скорее всего, не выдаст.
— Да, похоже на то. Что ж, будем надеяться, что они позволят тебе увидеться с ней.
— Если она узнает, кто ее спрашивает, я думаю, запрет аббатисы ее не остановит. Не забывай, что она все еще дочь короля.
Я лег на спину в теплую траву, подложив руки под голову.
Даже если я пока еще не сын короля…
Но кем бы я ни был, попасть в обитель мне не удалось.
Я был прав: вреда монастырю не причинили. Высокие стены стояли неповрежденными, ворота были новые, прочные, дубовые, окованные железными полосами и с крепкими запорами. Они были заперты. И никаких гостеприимных факелов снаружи — на мое счастье. Смерклось рано, и узкая улочка была темна и пустынна. На наш отчаянный стук в воротах отворилось маленькое квадратное оконце, и за решеткой показался чей-то глаз.
— Путешественники из Корнуолла, — тихо сказал я. — Мне надо перемолвиться словцом с госпожой Нинианой.
— С какой госпожой? — переспросили меня ровным, безжизненным тоном глухого.
«Зачем они держат глухую привратницу?» — с раздражением подумал я, придвинулся к решетке и повысил голос.
— С госпожой Нинианой! Я не знаю, как называют ее теперь, но она сестра покойного короля. Она все еще живет здесь?
— Да, но она никого не принимает. Ты привез письмо? Она умеет читать.
— Нет, мне надо поговорить. Иди и передай ей. Скажи, что я… ее родственник.
— Родственник? — В глазах за решеткой вспыхнул слабый интерес. — Ее родственники по большей части погибли, а остальных здесь нет. Разве ты не слышал у себя в Корнуолле? Король, ее брат, пал в битве в прошлом году, а его детей увезли к Вортигерну. А родной ее сын умер, уже лет пять как.
— Знаю. Я не из семьи ее брата. И не менее предан верховному королю. Поди и скажи ей это. И — вот, возьми… за свое благочестие.
Я просунул за решетку кошелек. Привратница ухватила его цепкой обезьяньей лапкой.
— Мое имя — Эмрис, — поколебавшись, добавил я. — Мы когда-то были знакомы. Так и передай. И торопись. Мы подождем тут.
Не прошло и десяти минут, как я снова услышал шаги и подумал было, что это моя мать, но через решетку на меня уставились все те же старческие глаза, и та же самая иссохшая рука взялась за прутья.
— Она встретится с тобой. Нет, молодой господин, не сейчас. Тебя не впустят. И она не может выйти, пока не окончится вечерняя служба. Она просила передать, что встретится с тобой после окончания у других ворот, что со стороны реки — там есть другие ворота. Только постарайся, чтобы тебя никто не видел.
— Хорошо. Мы будем осторожны.
Я видел, как вращаются белки ее глаз — она пыталась разглядеть меня в темноте.
— Она тебя признала, сразу признала. Эмрис, да? Ты не беспокойся, я никому ничего не скажу. Времена нынче неспокойные, чем меньше говоришь — тем лучше, неважно о чем.
— Когда?
— Через час после того, как взойдет луна. Ты услышишь колокол.
— Я приду, — сказал я, но окошко уже захлопнулось.
С реки поднимался туман. «Это нам на руку», — подумал я. Мы тихо прошли по дорожке, которая вела вдоль стены монастыря. Она уходила от улиц к тропе, идущей вдоль реки.
— Ну, и что теперь? — спросил Кадаль. — До восхода луны еще часа два, а судя по тому, какая обещает быть ночь, нам сильно повезет, если мы вообще увидим ее. Ты ведь не рискнешь возвращаться в город?
— Нет. Но ждать здесь, под дождем, тоже нет смысла. Давай пойдем туда, где можно пересидеть и услышать колокол.