— А Окта, его сын?
— Удрал. Они с кузеном — как его? Эоза? — ускакали на север.
— Значит, это все-таки не конец. В погоню послано?
— Нет еще. Он говорит, у нас достаточно времени. — Он вопросительно взглянул на меня, — Это правда?
— Откуда мне знать? — Сейчас я ничем не мог помочь, — Надолго он собирается остаться здесь?
— Дня на три, говорит. Так, чтобы успеть похоронить мертвых.
— Что он сделает с Хенгистом?
— А ты как думаешь? — Он выразительно рубанул воздух ребром ладони, — И давно пора, если хочешь знать. Поговаривают о том, чтобы устроить суд, но вряд ли это можно будет назвать судом. Граф пока молчит, но Утер орет, что его убить мало, да и жрецам хочется кровушки напоследок. Ну ладно, мне пора браться за дело. Пойду ловить мародеров, — И перед тем, как уйти, добавил: — Мы видели тебя на холме во время сражения. Солдаты говорили, что это добрый знак.
Он ушел. Позади меня раздалось хлопанье крыльев, и на грудь человека, которого я убил, опустился ворон. Я кликнул факельщика, чтобы он освещал мне дорогу, и отправился к главным воротам крепости.
Не успел я дойти до моста, как в воротах показались факелы. В середине толпы, связанный и подхваченный под руки, шел белокурый гигант — я понял, что это, должно быть, и есть сам Хенгист. Отряды Амброзия выстроились квадратом, пленного предводителя саксов ввели внутрь оцепления и там, наверное, поставили на колени, потому что льняная голова исчезла за плотными рядами бриттов. Потом увидел на мосту самого Амброзия. Он вышел из крепости, за ним по левую руку шагал Утер, а по другую — неизвестный мне человек в одежде христианского епископа, все еще заляпанной грязью и кровью. За ними толпой валили остальные.
Епископ что-то настойчиво шептал на ухо Амброзию, лицо которого казалось застывшей маской, холодной, без тени чувств. Это выражение было мне очень хорошо знакомо. Я услышал, как он сказал что-то вроде: «Они останутся довольны, вот увидишь» и еще что-то, что наконец заставило епископа замолчать.
Амброзий занял свое место. Я увидел, как он кивнул командиру.
Раздался приказ, свист, глухой удар. Удовлетворенный вздох толпы. И голос епископа, хриплый и торжествующий:
— Да погибнут так все язычники, враги единого истинного Бога! Пусть же тело его швырнут волкам и стервятникам!
И голос Амброзия, холодный и ровный:
— Он отправится к своим богам вместе со своими воинами, по обычаю его народа. — И офицеру: — Когда все будет готово, дай мне знать, и я приду.
Епископ снова принялся что-то кричать, но Амброзий, не обращая на него внимания, развернулся и зашагал прочь, а за ним Утер и прочие военачальники.
Они ушли через мост в крепость. Я последовал за ними. Мне преградили путь скрещенные копья, потом меня признали — в крепости стояли бретонцы Амброзия — и пропустили внутрь.
За воротами крепости был широкий квадратный двор. Сейчас он кишел людьми и конями.
На противоположной стороне двора невысокая лестница вела к дверям главного зала и башни. Амброзий со своей свитой поднимался по лестнице, но я свернул в сторону.
На восточной стороне площади стояло длинное двухэтажное здание, где был устроен лазарет — я нашел его по звукам, доносившимся из раскрытой двери. Дежурный лекарь, человек по имени Гайдар, у которого я учился в Бретани, приветствовал меня с радостью. Он явно не испытывал нужды ни в жрецах, ни в магах, но лишняя пара умелых рук была ему совершенно необходима. Он дал мне пару помощников, нашел кое-какой инструмент, сунул ящик с мазями и лекарствами и впихнул — буквально — в длинную комнату, не более чем крытый сарай, в котором сейчас лежало около пятидесяти раненых. Я разделся до пояса и взялся за работу.
Где-то к полуночи худшее было позади и стало поспокойнее. Я был в дальнем конце своего ряда, когда легкий шум у дверей заставил меня обернуться, и я увидел Амброзия.
Он тихо вошел в сопровождении Гайдара и двух офицеров и пошел вдоль ряда раненых, останавливаясь возле каждого, чтобы поговорить с ним или, если раненый был без сознания, вполголоса расспрашивал врача.
Когда они подошли ко мне, я зашивал рану на бедре — она была чистая, заживет, но при этом глубокая и рваная. Хорошо еще, что раненый потерял сознание.
Я не поднял головы, и Амброзий молча ждал, пока я закончил шов и, взяв приготовленный помощником бинт, перевязал рану.
Управившись с этим, я встал. Помощник поднес мне тазик с водой. Я принялся мыть руки и, подняв голову, увидел, что Амброзий улыбается. Он все еще не снял своих изрубленных и забрызганных кровью доспехов, но выглядел бодрым и свежим. Казалось, он готов хоть сейчас начать новую битву. Я видел, как раненые смотрели на него: словно один его вид прибавлял им сил.
— Государь… — сказал я.
Он склонился над раненым.
— Как он?
— Кость не задета. Выкарабкается. Пусть скажет спасибо, что не на несколько дюймов левее.
— Вижу, ты неплохо потрудился.
Когда я вытер руки, поблагодарил и отослал помощника, Амброзий протянул мне руку.
— Ну, здравствуй. Мы тебе многим обязаны, Мерлин. Нет, не за это. За Довард и за сегодня тоже. Во всяком случае, люди в это верят, а если солдаты сочтут что-то добрым знаком, значит, так оно и будет. Рад видеть, что с тобой все в порядке. Думаю, у тебя есть для меня новости?
— Да.
Я сказал это без всякого выражения, потому что кругом были люди, но улыбка в его глазах тут же угасла. Он поколебался, потом тихо сказал:
— Господа, оставьте нас.
Они удалились. Мы с ним смотрели друг на друга поверх тела раненого, лежащего без сознания. Солдат, лежащий рядом, заворочался и застонал, другой вскрикнул — и подавил стон. В комнате мерзко пахло кровью, прокисшим потом и болью.
— Что за новости?
— Насчет моей матери.
Наверно, он уже понял, что я собирался сказать, и заговорил — медленно, отмеряя слова, словно каждое из них несло в себе некий вес, который он хотел прочувствовать.
— Люди, что приехали сюда с тобой… они привезли мне вести — она в Маридунуме болела, но потом поправилась, с нею все в порядке, говорили они. Это была неправда?
— Это было правдой, когда мы уезжали из Маридунума. Если бы я знал, что ее болезнь была смертельной, я не оставил бы ее.
— Была смертельной?
— Да, господин мой.
Он помолчал, глядя вниз, на раненого, но не видя его. Раненый заворочался; скоро он очнется, и к нему вернутся боль, и вонь, и страх смерти…
— Не выйти ли нам на воздух? — сказал я, — Я уже управился. К этому человеку я кого-нибудь пошлю.
— Да. Оденься, ночь холодная.
И, не двигаясь с места:
— Когда она умерла?
— Сегодня, на закате.
Он вскинул голову, глаза его сузились, всматриваясь, потом кивнул, принимая мою весть, махнул рукой, чтобы я шел за ним. Идя к выходу, он спросил:
— Думаешь, она знала?
— Да.
— Ничего не просила передать?
— Напрямую — ничего. Только сказала: «Когда мы встретимся снова, у нас будет достаточно времени». Она ведь христианка. Они верят, что…
— Я знаю, что у них за вера.
Снаружи послышался какой-то шум, голос офицера рявкнул пару команд, раздался топот ног. Амброзий застыл, прислушиваясь. Кто-то бежал к нам.
— Поговорим после, Мерлин. Тебе есть о чем мне рассказать. Но сперва надо отправить дух Хенгиста к его праотцам. Идем.
Мертвых саксов свалили на огромной куче дров и залили маслом и смолой. На вершине этой пирамиды, на помосте, наскоро сколоченном из досок, лежал Хенгист.
Как Амброзию удалось помешать им ограбить его, понятия не имею, но его не ограбили. На груди Хенгиста лежал его щит, а по правую руку — меч. Разрубленную шею скрыли широким кожаным воротником, какой иные солдаты используют вместо бармицы.
Тело Хенгиста от шеи до ног было укрыто плащом, и багряные складки ниспадали на неструганые доски.
В дрова сунули несколько факелов, и занялось алчное пламя. Ночь была тихая, и дым восходил вверх большим черным столпом, подсвеченным снизу алым огнем.
Края плаща Хенгиста занялись, почернели, свернулись, а потом дым и пламя взметнулись вверх и скрыли его. Поленья трещали, словно удары бича. По мере того как бревна прогорали и оседали, потные и почерневшие от сажи люди подбегали к костру, чтобы подбросить еще дров.
Мы стояли довольно далеко от костра, но даже здесь было очень жарко, и тошнотворная вонь горящей смолы и паленого мяса расползалась в сыром ночном воздухе. За спинами кольца зрителей, освещенных пламенем костра, по полю боя все еще бродили люди с факелами и слышался стук лопат — то рыли могилы павшим бриттам. А над ослепительным пламенем костра и черными вершинами далеких холмов висела майская луна, почти невидимая за дымом.
— Что ты видишь? — спросил Амброзий.
Я вздрогнул от неожиданности и с удивлением посмотрел на него.
— Вижу?
— Что видишь в пламени, Мерлин-пророк?
— Ничего, кроме горящих мертвецов.
— Тогда смотри получше! Куда делся Окта?
Я рассмеялся.
— Откуда мне знать?
Но он даже не улыбнулся.
— Смотри еще! Скажи, куда делся Окта. И Эоза. Где они окопаются и станут ждать меня? И как скоро?
— Я же говорил тебе, что не могу увидеть что-то по своему выбору. Если будет воля бога, это явится: в пламени или в непроглядной ночи, неслышно, как стрела из засады. Я не могу сам найти лучника; все, на что я способен, — это обнажить грудь и ждать, когда стрела прилетит.
— Так сделай же это! — воскликнул он сурово и упрямо, и я понял, что он не шутит, — Ведь увидел ты то, что хотел Вортигерн!
— Ты уверен, что он хотел именно этого? Чтобы я предрек ему его смерть? Господин мой, я ведь даже не знал, что говорю! Наверно, Горлойс рассказал тебе, что там было, — ведь я и сейчас не смог бы рассказать об этом сам. Я не знаю ни когда это придет, ни когда оно оставит меня.
— Но сегодня ты узнал о Ниниане и без помощи огня или тьмы…
— Это правда. Но не могу сказать, как это вышло, — не более, чем то, что я предрек Вортигерну.
— Люди зовут тебя Вортигерновым пророком! Ты предрек нам победу, и мы победили — и здесь, и в Доварде. Люди верят в тебя. И я тоже. Разве не хотелось бы тебе сменить титул на Амброзиева пророка?
— Господин мой, я готов принять любой титул, какой тебе будет угодно мне предложить. Но это идет не от меня. Я не могу призвать его, но знаю, что, если это важно, оно придет само, я тебе скажу, не беспокойся. И готов служить тебе. Ну а насчет Окты и Эозы я ничего не знаю. Могу только предполагать — как обычный человек. Они все еще сражаются под Белым Драконом, не так ли?
Его глаза сузились.
— Так.
— Значит, то, что сказал Вортигернов пророк, остается верным.
— Я могу сказать это людям?
— Если нужно. Когда ты собираешься выступить?
— Через три дня.
— И куда?
— В Йорк.
Я развел руками.
— Ну вот, твои догадки как полководца совпадают с предположениями мага. Меня с собой возьмешь?
Он улыбнулся.
— А стоит?
— Возможно, от меня будет мало пользы как от пророка. Но разве тебе не пригодится механик? Или начинающий врач? Или хотя бы певец?
Он рассмеялся.
— Знаю, знаю, ты один стоишь целого войска! Только, пожалуйста, не становись ни жрецом, ни попом, Мерлин. У меня их и без тебя хватает.
— Не беспокойся!
Костер догорал. Ответственный командир подошел, отдал честь и спросил, можно ли распустить людей. Амброзий кивнул, потом снова взглянул на меня.
— Что ж, поехали в Йорк. Там у меня найдется для тебя настоящее дело. Говорят, город наполовину разрушен, и мне понадобится человек, который мог бы распоряжаться работами. Треморин сейчас в Каэрлеоне. А теперь ступай, найди Кая Валерия и скажи ему, чтобы он позаботился о тебе. Через час приходи ко мне.
Он повернулся, чтобы уйти, и через плечо добавил:
— Если за это время тебе что-то явится, словно стрела из тьмы, скажи мне, ладно?
— Ну, если это не будет настоящая стрела…
Он рассмеялся и ушел.
Рядом со мной внезапно возник Утер.
— Ну что, Мерлин-бастард? Говорят, ты выиграл для нас битву, стоя на вершине холма?
Я с изумлением заметил, что он не издевается, а держится свободно, легко, радостно, словно пленник, отпущенный на волю. Наверно, он и в самом деле ощущал нечто подобное после долгих лет томительного выжидания в Бретани. Если бы Утера предоставили самому себе, он рванул бы через Узкое море, едва достигнув совершеннолетия, и храбро сложил бы голову в награду за труды. Теперь он почуял свою силу, словно коршун, впервые выпущенный на добычу. Я и сам чувствовал его силу: она окутывала его, словно сложенные крылья.
Я собрался было приветствовать его, но он перебил меня.
— Ты сейчас что-нибудь видел в пламени?
— Ох! И ты туда же! — добродушно ответил я. — Похоже, граф решил, что мне достаточно взглянуть на факел, чтобы тут же начать пророчествовать. Я как раз пытался ему объяснить, что все куда сложнее.
— Ну вот… А я-то собирался попросить тебя предсказать мне будущее…
— О Эрос! Но это же проще простого. Примерно через час ты устроишь своих людей и отправишься спать с бабой.
— Ну, на самом деле все не так просто. Как это ты догадался, что мне удалось найти бабу? Их тут, знаешь ли, не густо — одна на пятьдесят мужиков. Но мне повезло.
— Вот именно, — сказал я, — Если на пятьдесят мужиков всего одна баба, то она достанется Утеру. Закон природы, так сказать. Где мне найти Кая Валерия?
— Сейчас пошлю кого-нибудь, чтобы тебя проводили. Я бы сделал это сам, но не хочется лишний раз попадаться ему на глаза.
— Почему?
— Мы метали жребий, кому достанется девка, и он проиграл, — весело ответил Утер, — Так что у него будет время позаботиться о тебе! У него целая ночь впереди! Пошли.
Глава 6
Мы вошли в Йорк за три дня до конца мая.
Разведчики Амброзия подтвердили его догадку: от Каэрконана на север вела хорошая дорога, и Окта бежал по ней вместе с родичем своим Эозой и укрылся в укрепленном городе, который римляне звали Эбораком, а саксы — Эоворвиком, или Йорком. Городские стены были в очень плохом состоянии, а жители города, прослышав о блистательной победе Амброзия под Каэрконаном, оказали саксонским беглецам более чем холодный прием. Как ни спешил Окта, ему удалось опередить Амброзия всего на два дня. Увидев нашу огромную армию, успевшую отдохнуть и получившую подкрепление от бриттских союзников, ободренных победами Красного Дракона, саксы побоялись, что город им не удержать, и решились молить о пощаде.
Я видел, как это было, находясь в самом авангарде, под стенами, при осадных машинах. Предводитель саксов, высокий молодой человек, белокурый, как и его отец, появился перед Амброзием раздетым, в одних штанах грубой ткани, перевязанных ремнями. Руки скованы цепью, а голова и все тело посыпаны пылью в знак унижения. Глаза у него были злые. Я видел, что его принудила к этому трусость — или мудрость, если вам угодно, — кучки предводителей саксов и бриттов, которые теснились позади него, в воротах, умоляя Амброзия пощадить их и их семьи.
На этот раз Амброзий смилостивился. Он потребовал лишь, чтобы остатки армии саксов ушли на север, за древний Адрианов вал, и сказал, что будет считать этот вал границей своего королевства. Как говорят, земли там дикие и неприютные, почти непригодные для жизни. Но Окта с радостью принял дарованную ему свободу, и вслед за ним, моля о той же милости, вышел и отдался в руки Амброзия кузен Окты Эоза. Он также получил помилование, и город Йорк отворил свои ворота новому королю.
Занимая новый город, Амброзий всегда следовал одной и той же схеме. Прежде всего — навести порядок; он никогда не впускал в город бриттские части. Наводили и поддерживали порядок его собственные войска из Малой Британии, не имевшие здесь ни связей, ни личных счетов. Расчищались улицы, чинились на скорую руку городские стены, готовились планы дальнейших преобразований, которые затем передавались в руки небольшой группе опытных строителей, бравших себе в подмогу местных рабочих. Потом — встреча с местными властями, обсуждение будущей политики, принятие присяги и назначение гарнизона на то время, когда армия уйдет из города. И наконец, религиозная церемония благодарения, пир и народный праздник.