— Я же говорил, что найду тебя. — Его голос ударяет по нервам. Сколько самодовольства в нем. Ненавижу.
— Алексей, мы с тобой расстались. Больше полугода прошло. Давай разойдемся миром.
— Расстались! Я не разрешал тебе уходить. Ты моя игрушка.
— Хватит. Это все в прошлом. Найди себе другую игрушку. С твоими деньгами это вполне реально.
— Я решу, когда будет прошлое. Забыл с кем разговариваешь? Ничего. Эта вынужденная пауза только обновит наши отношения. Всегда интересно начинать с начала.
Нож. В глазах безумие. Я пыталась отбиться. Пыталась уйти от ножа. Но он сильнее. Он всегда был сильнее. Больно. Мокро. А он все бьет. А я только пытаюсь закрыть живот. Пусть спина, лицо. Не жалко. Только пусть не трогает ребенка. Больно. До темноты в глазах. Он что-то рычит. Не слышу. Не понимаю. Внутри все разрывается на части. Я не смогла защитить. Чьи-то голоса. Сознание уплывает. Не могу понять что происходит. Трясет. Каждый ухаб отдается болезненным толчком. Лекарство. Противный запах. Чая-то рука гладит по волосам.
— Потерпи. Скоро будет легче. — И голос такой ласковый. Добрый. Надежда. Порой ее так не хватает. А я понимаю, что ее так мало. Егор, малышка, Леша. Всех подвела. Не смогла. Я слабая. — Еще немного, потерпи.
Люди. Из-за слез все расплывается. Потолок.
— Дышим. — Маска. Темнота.
Такое ощущение, что просто выключили свет, а потом его вновь включили. Я просто проснулась. Тело болит, но шевелится. Ноги, руки на месте. Даже голова крутится. Пить хочется. Жажда страшная. Губы потрескались. Какие-то датчики на груди. Неприятно чувствовать пластырь на груди. Подходит медсестра.
— Попить можно?
Она наливает из-под крана воду в маленькую чашку в мелкий цветочек. Я бы выпила литр, а не маленькую чашечку. Вода пахнет хлоркой и жажду не утоляет, но становится легче.
— Что с ребенком?
— Врач придет, все расскажет.
Стеклянные двери. На них написано реанимация. Напротив меня еще одна кровать. На ней лежит женщина с длинными волосами. Волосы по подушке растрепались. Выглядит, как медуза — горгона.
Чего-то пищит. Лежу и смотрю в потолок. Приходит доктор. Женщина с уставшим лицом. Говорит, что в палате места нет. Поэтому переведут меня лишь завтра. Я не против. Мне все равно где лежать. Про ребенка молчат. Это должен педиатр сказать. А так, экстренное кесарево. Засыпаю, просыпаюсь вечером. Часов девять. Опять хочется пить. Дают жидкий кофейный напиток и манную кашу которую надо не есть, а пить. Аппетит такой, что я лошадь съесть готова. Наедаюсь так быстро, что даже доесть не смогла. Потом заставляют встать. Нужно пройтись. Больно. Кружится голова. Серьезных повреждений нет. Ушибы мягких тканей, несколько порезов глубоких. Но мне не привыкать. Заживут. О ребенке спрашивать бесполезно. Нужно дождаться педиатра. Апатия. Лежишь, смотришь в потолок и ни о чем не думаешь. Только противное пип-пип. Это работают датчики на соседней кровати. У меня аппарат сломан. Но все равно прикрепляют к груди. Вдруг обход. Положено, чтоб в реанимации лежали под датчиками. Глупо. Хотя, какая разница?
Ночь прошла. Немного удалось поспать. В десять переводят в палату. Палаты двухместные. На одной кровати девушка с ребенком. Ребенок в пластиковой люльке на колесиках. Здесь прибывание ребенка с мамой с первых часов. Что с моим ребенком? Я дождалась этого врача. Сильная недоношенность. Безводный период. Гематома. Тяжелое состоянии. Реанимация.
— Она выживет?
— Сами понимаете, тяжелое состояние…
И все по новой. После ее слов первая мысль — ребенок умрет. Ее можно увидеть с двенадцати до двух. Если я буду в состоянии. Реанимация в другом конце коридора. Нужно дойти. Если учесть, что я до туалета шла чуть не ползком, по стенке, то это почти невыполнимая задача. Ничего, дойду. Ноги дрожат от напряжения. Больно. Тело болит и от побоев и после операции. Ничего. Я хочу ее увидеть. Мелким шагами ползу по стенке. Пугаю своим видом мамочек с детьми, что вышли в коридор, чтоб проветрить палаты. Впереди детская реанимация. Идти вроде ничего, а кажется, что этому походу конца и края нет. Там надо надеть халат и шапочку. Маленькие комнатки. Шесть боксов в которых лежат малыши. Некоторые боксы накрыты одеялами. Совсем маленькие. В двадцать восемь недель им еще тяжело на свету находиться. Это я потом узнала. Моя же — крепышка. Два кило веса родилась. Темненькая все такая. Можно даже подержать ее за руку. Вся в датчиках, трубках. Цифры так и мелькают отсчитывая пульс и сердцебиение. Ручка маленькая такая. Совсем кроха. Какая же она темненькая. Чудно. К Леше вроде привыкла, а смотрю на дочку и непривычно. И я не смогла ее уберечь. Какая же я мать после этого? Нет, плакать нельзя. Она волноваться будет. Даже датчики показали большие цифры. Все у нас будет хорошо. Ведь Надежда не может умереть. Не может! От напряжения ноги дрожат. Чуть не падаю от усталости.
— Я завтра приду. — тихо говорю я. — Ты только дождись меня.
Доползаю до своей палаты и реву в подушку. От бессилия, что не могу ничего сделать. Виню себя, что позволила ему такое сотворить, что не уберегла. Потом лежу и смотрю на стену. Синяя больничная стена, покрашенная масляной краской. С мелкими порами. Местами трещинки. Приносят телефон. Выхожу в коридор позвонить.
— Леша, — и слезы опять ручьем. — Она в реанимации.
— Лера! Где ты?
— В роддоме.
Они меня потеряли. Пакет, в котором у меня были документы, не нашли рядом со мной. Только телефон в куртке. Получилось, что я поступила, как неизвестная. Потом карту заполнили в реанимации, но там какая-то путаница была. Карту потеряли. Нашли только к вечеру этого дня. Я плакала, рассказывала, что произошло. Он слушал. Не перебивал.
— Котенок, все хорошо. Главное ты жива. Малышка поправится. Сама же говоришь, что Надежда не должна умереть. Надейся, верь. Все наладится. Тебе нужно, что-то привезти?
— Нужно.
Там был целый список необходимого в реанимацию. Договорились, что он завтра привезет все необходимое. Потянулись мучительные, тоскливые дни. Нужно было расхаживаться. И я ходила по коридору, через боль. Смотрела на малышей. Раз в день навещала малышку. Что-то внутри не хотело заживать. Пришлось задержаться в роддоме на десять дней, вместо пяти. Меня навестил следователь. Взял показания. Алексея пытались успокоить прохожие. Вызвали полицию. Так он напал на полицейского. Пырнул того ножом. Алексея подстрелили. Теперь он лежал в больнице. В тяжелом состоянии. Мне его не было жалко. Ни капли. Но и ненависти я не испытывала. Казалось, что все чувства атрофировались. Появилась пустота. Вроде встаешь утром, умываешься, завтракаешь, гуляешь по коридору, а для чего все это делаешь — не понятно. Я не плакала больше. Слезы закончились. Я выслушивала очередные сводки о состоянии дочери со спокойным лицом. Пневмония. Такое бывает при рождении, когда легкие еще не развиты. Любой вирус легко может вызвать пневмонию. Вирусы они же повсюду. Антибиотики. О, ее перевели с аппарата искусственного дыхание. Она дышит сама! Но вечером стало плохо, и аппарат вернули назад. За три дня до моей выписки ее перевели в детскую больницу, где выхаживали недоношенных. Мне ее принесли в одеялке, чтоб попрощаться. В первый раз я увидела малышку без бокса. Маленькая, сморщенная. Чего-то недовольно пищит. На котенка похожа. Сердце так и замерло при виде нее. Минута и ее унесли. Теперь, чтоб ее видеть, нужно было выписаться. В эти дни ее навещал Леша. А я сидела на кровати и смотрела в окно.
Опали листья. Пошли дожди. А когда меня должны были выписать, начались морозы. Больницу я к тому времени ненавидела.
В окне было видно, как прохожие натягивают на уши шапки, поднимают воротники, чтоб спрятаться от порывов холодного ветра. А у меня куртки нет теплой. Только пальто. Куртку я так и не купила. На днях нашли пакет с документами. Что должно было радовать. Ведь не пришлось восстанавливать их по новой. Но радости не было. Я скучала по всем. Скучала по теремку. Домой. Я хотела домой.
Выписка. Наконец, можно переодеться из цветастого халата в нормальную одежду. А внизу меня встречает Леша и Егор. Так хорошо их видеть и почему-то страшно. Но никто на меня не кинулся с обвинениями, что не уберегла, что виновата. Обняла Егора. Что сказать Леше не знаю. По телефону мне с ним всегда легче разговаривать. Или в темноте. А вот так, газа в глаза страшно.
— А у меня куртки нет. — Пожимаю плечами.
— Думаешь я тебя по морозу так повезу? — Достает из сумки куртку. Теплую, красную, с пушистым воротником.
— Красивая.
— Егор выбирал. Поедем домой?
— Поедем.
Неправильно это. Я должна была уезжать отсюда с ребенком, а не одна. Малышке еще в больнице лежат. Тяжелое испытание, когда болеют дети. Очень тяжелое.
Он умер. В больнице. Аллергическая реакция на какой-то препарат. Так банально. Чудище умерло от отека Квинки. Что я почувствовала? Ничего. Ровным счетом ничего. Он умер, а у меня ребенок все еще в больнице. А в душе пустота. Пугающая пустота. Она напоминает черную дыру. Пришел следователь. Сказал, что дело закроют, за смертью подозреваемого. Вот и нет больше чудища. В это странно поверить. Его просто нет. Спустя пару дней меня нашел его отец. Он винил меня в смерти сына. Говорил, что я его свела с ума. Грозился отобрать Егора, пока Ульяна не сказала, что вызовет полицию. Леши в тот момент не было дома. Он был у Нади. Никто никого у меня отбирать не стал. Мы встретились еще раз с несостоявшимся свекром, когда он успокоился. После моего исчезновения Алексей реально слетел с катушек. Он много пил. Мешал все это с психотропами. Пару месяцев он еще держался. Потом его положили лечиться. Вроде состояние стабилизировалось. Он вернулся к нормальной жизни. Вышел на работу. А потом пришла осень. И все началось по новой. Он нашел мой адрес. Это было несложно вычислить по номеру телефона. Приехал ко мне. А дальше не сдержался.
Мы расстались с отцом Алексея, решив что больше друг о друге вспоминать не будем. Больной внук им был не нужен. А я тем более. В чем была моя вина? В том что я попалась на глаза больному человеку? Мне тогда было шестнадцать лет. Я понимала, что не виновата в произошедшем, но какая-то тоска и безысходности не проходили.
— Лера, пойдем я тебе кое-что покажу. — Леша берет меня за руку и ведет в мастерскую. Кроватка была красивой. С резной спинкой, какими-то витиеватыми узорами.
— Красивая. — Провожу рукой по дереву. Мне всегда нравятся его работы. От них так исходит тепло и ласка.
— Лера, пора возвращаться.
— О чем ты?
— Котенок, нужно перевернуть эту страницу и жить дальше. Скоро Надю выпишут. И что она увидит? Бледную тень, похожую на мать?
— Ты сам говорил, что врачи…
— Мало ли что говорят врачи! Нужно верить, наедятся. Чудеса они ведь бывают. Ты на Егорку посмотри. Разве это тому не доказательство?
— Наша с тобой встреча.
— Правильно. Что ты в живых осталась. Я тогда сам чуть не спятил, когда не мог тебя найти.
— Леш, а я тогда о вас не думала. Эгоистично с моей стороны.
— Котенок, еще заплакать не хватало. Глазки закрой. Я так по тебе скучаю. По тебе прежней. — Ласковый поцелуй. Нежный, осторожный. Как раньше. Как в первый раз.
— Я постараюсь.
— Я надеюсь на это. Не хочу тебя потерять.
Он обнимает меня. Я понимаю, что он прав. В очередной раз прав. Нельзя опускать руки. Хватит себя жалеть. Им также тяжело, как и мне. Но они этого не показывают. Когда он сделал эту кроватку? По ночам. Когда не было сна. Леша когда переживает он или дымит как паровоз или вырезать чего-то начинает. Но никому не скажет, что ему тоже плохо. А я об этом забыла. Ушла, бросила его одного наедине с переживаниями. Вместе легче пережить неприятности. Вместе лучше делить радость. Ничего, мы справимся.
Странная в этом году зима. Мороз стоит, а снега нет. Земля застыла. Уснула. Сегодня праздник. Надя дома. Ее выписали. В выписку страшно заглядывать. Слишком много там диагнозов стоит. А по мне, хорошая малышка. Спит, ест и опять спит. Ей надо набраться сил. Это понятно. Пусть на столике рядом с кроваткой пузырки с лекарствами. Но ничего, она смогла выжить, сможет и набраться сил, чтоб нагнать ровесников.
Дома пироги. Малиновое варенье. Егорка то и дело бегает посмотреть на малышку. И улыбаться хочется. Все рады. Дом опять начинает оживать. Нужно надеяться. Опускать руки нельзя. А трудности будут всегда. Но мы их переживем. Вон нас сколько. Это уже даже не десяток, а тысяча. С Ульяной так и того больше.
Вечером выходим с Лешой на улицу. Просто так. В доме натоплено. А на улице мороз сразу кусает щеки. Но воздух свежий, чистый. Хочется вздохнуть его полной грудью. Пахнет дымом. Но этот запах не раздражает. Наоборот, приятно щекочет ноздри.
— Я когда в Леснов приехала, вначале пьянела от воздуха. Вроде живешь в городе, а такое ощущение, что в деревне.
— Также удивился какой в Москве горький воздух. Голова с непривычки болела.
— Это у тебя после твоих вонючих сигарет? Да после них ничего уже страшно не должно быть.
— К ним я привык. А вот жить под выхлопной трубой непривычно. Смотри снег пошел.
Серые тучи, что так долго нависали над нами, посыпали снегом. Крупные хлопья, похожие на перья ложились на землю, покрывая ее белоснежным пуховым одеялом. Они падали на щеки, нос и тут же таяли. Мы стояли с Лешей рядом и смотрели на эту красоту. А в душе росла уверенность, что теперь действительно все будет хорошо. Вся грязь забудется. Останется лишь новое чистое полотно, на котором мы и будем писать нашу жизнь. Теперь уже вместе.
Эпилог
Как обычно празднуют Новый год? Приглашают родственников и друзей. Наряжают елку. Стол ломится от угощений. Или пара встречают Новый год вместе. Свечи, вино, ужин на двоих. Романтика. А как встречают Новый год семьи с маленьким ребенком? Этот день ничем не отличается от других дней в году. Хотя, у нас сегодня пироги праздничные и салат. На большее сил не хватило. Мы водили детвору в город на праздничную елку. У администрации поставили праздничную ель, правда, кособокую какую-то. Навесили на нее лампочек. На сцене выступали детские коллективы. Надя даже подпевать им пыталась. Девчонка она голосистая. Как заорет на все площадь, даже микрофоны перекричала. Люди на нее смотрят, а она сидит у отца на шеи и смеется.
Егор более сдержанный. Он у нас серьезный молодой человек. Рассудительный. Лишнего не скажет. Иногда присматриваюсь к нему, но пока наследственность не проявляется. Агрессии в нем нет. На следующий год готовимся пойти в школу. Пока еще не известно в какую. Есть шанс попасть в обычную, но может быть это будет и коррекционная с более легкой программой. Ему тяжело дается счет, зато читает бегло. Может придержим его еще на один год. Пока все это не решено. Если честно, то я особо не переживаю по этому поводу. Главное он ожил. Помогает отцу в мастерской. Как-то само получилось, что Леша стал отцом и для Егора.
Надя немного отстает в развитии. На пару месяцев. Но это характерно для недоношенных детей. Она пошла в год и месяца. Первые зубы появились в год. К трем годам она должна сравняться с ровесниками. Веселая, озорная красавица.
Этот год был тяжелым, как и все года, когда появляется маленький ребенок. Бессонные ночи, простуды, колики. Потом был страх, что она задохнется во сне. Все время подходила к кроватке проверить дышит или нет. Со временем страх потерять ее прошел. Я успокоилась. Поняла, что все позади. Все прошло и больше бояться не надо.
Я рассказала маме, что у нее есть теперь внучка цвета молочного шоколада. Она приехала в гости. Увидела, где я живу. Познакомилась с Лешей. Потом сказала, что я дура и уехала в тот же день. Она меня так и не поняла. Для нее было диким мое решение променять прежнюю жизнь на жизнь в провинциальном городке Леснове. Каждый живет своим умом, своими понятиями о жизни и счастье. Для меня было главное счастье в теремке с любимым человеком, которое я не променяю на все блага мира. Для нее видимо деньги. Кстати, Ната не так давно родила близнецов. Наверное поэтому мама и злилась на меня. Места в квартире катастрофически не хватало. Тут я поделать ничего не могла.