Андрей Кокоулин
В ряду прочих домов на проспекте, серых, белых и бледно-желтых, этот выделялся багровым камнем фасада и всего пятью этажами. Два ряда окон, под окнами — крохотные балкончики с ажурными литыми перильцами, выступ лифтовой шахты, контрфорсом, строго по центру.
И одна дверь.
Домофон с десятью пронумерованными кнопками находился от двери справа — в позеленевшей медной оправе.
Кромпет нажал номер девять.
— Кто? — раздалось в динамике под оправой.
Кромпет наклонился, едва носом не касаясь кнопок.
— Альфред Кромпет, мемматик, вы оставили заказ…
— Поднимайтесь, — грубо оборвал его голос.
Щелкнул замок двери.
Пол в холле был в темно-зеленую и светло-зеленую клетку. Широкая лестница, огибая лифтовую площадку, уходила вверх. Два фонаря скрещивали тени под острыми углами. Тянуло кондиционированной свежестью. Хвойной.
Кромпет осмотрелся (неплохо, но чересчур ретро) и вызвал лифт.
В закрытой стальным листом шахте загудел привод.
Кромпет поправил узел галстука, переложил рабочий чемоданчик из руки в руку и подтянул манжету. Убрал с брючины нитку.
И где он их все время подхватывает? Наверное, в пневматическом экспрессе. Уж за свое белье он спокоен, оно каждый день из чистки.
Звякнуло. Стальной лист с лязгом отъехал в сторону. Нитка белым завитком осталась лежать на полу.
В лифте работала видеопанель, и Кромпет просмотрел и прослушал репортаж о креветках на озерах Сулавеси, черных, красных и голубых.
Достаточно интересно.
Подъем длился восемь секунд. Креветок успели показать во всех ракурсах, даже на блюде с китайской лапшой.
Дверь девятой квартиры была приоткрыта.
Кромпет счел это приглашением и ступил в полутемную прихожую, постучав по стене костяшками пальцев.
— Господин Мирой?
Ответа не последовало.
Зеркало в позолоченной раме вернуло Кромпету настороженное выражение лица. Свет от единственного светильника растекался по потолку.
Постояв немного, Кромпет различил чучело вставшего на дыбы медведя, серебряные рубчики на темной обивке стен и пустой гардеробный шкаф.
— Проходите сюда, — раздалось из-за бархатных занавесей с кистями, закрывавших проем в гостиную.
— Господин Мирой?
По толстому ковру Кромпет прошел на голос.
В гостиной тоже было сумрачно, но гость, подготовленный прихожей, уже не чувствовал себя слепым. Кроме того, хоть плотные шторы и закрывали окно, щель с краю, видимо, нарочно оставленная, давала дневному свету возможность узкой полосой дрожать на стене. А в другом углу, освещая самого себя, горел торшер.
Кромпет подумал, что у хозяина, скорее всего, какая-нибудь фобия насчет яркого света. Непереносимость. Или же что-то с глазами.
Комната была заставлена мягкой мебелью и укутана коврами. Стены в коврах, пол в коврах, даже на диванах — попонами — ковры.
Кромпету сразу сделалось душно. Он ослабил галстук.
— Садитесь сюда, — сказали ему.
— Ку… Извините, вижу.
Господин Мирой обнаружился в одном из двух кресел с высокой спинкой, придвинутых к тонконогому столику. Сухая желтоватая ладонь его показывала Кромпету на свободное место по соседству.
— Здравствуйте, — сказал Кромпет и сел, положив чемоданчик на колени.
— Не темно?
— Так даже лучше.
Господин Мирой кивнул, словно и не ожидал от Кромпета других слов.
Он был маленький и тщедушный. Он походил на мальчика, забравшегося в отцовское кресло. Серая рубашка, темные брюки. Большая голова. Ежик седых волос.
Черты лица в сумраке казались зыбкими.
— У вас хорошая квалификация? — спросил господин Мирой.
Кромпет приподнял голову, пытаясь сообразить, имеет ли вопрос подоплеку.
— В городе есть еще Кристофер Саузен, мы примерно одного уровня, все остальные ниже.
— Да, я наводил справки.
Кромпету показалось, что губы господина Мироя разошлись в слабой улыбке. Это его неожиданно раздражило.
— Я не имею обыкновения врать, — произнес он, щелкнув замками чемоданчика. — Любые воспоминания в любой возрастной период непрерывным сроком до пяти субъективных лет. Также мем-вставки от нескольких минут до месяца. Синтез-компиляции, склейки…
— Да-да, — остановил его жестом Мирой. — Скажите, а воспоминания могут быть любыми?
— Да, — кивнул Кромпет. — Правда, в случае, скажем, воспоминаний, имеющих мало сцепок с реальностью, грубо говоря, фантастических, придется ставить маркеры, то есть, метки, чтобы вы не впали в диссонанс с окружающим миром.
— Я знаю, что маркеры ставят на любые искусственные воспоминания.
Кромпет пожал плечами.
— Это, скорее, уже наши, профессиональные значки, отличительная мемматическая подпись, к тому же вам она будет совершенно не заметна.
Мирой помолчал.
— Господин Кромпет, — спросил он наконец, — можете ли вы, как профессионал, однозначно определить, является воспоминание настоящим или ложным?
Кромпет задумался.
— Наверное, да. Если оно будет значительным по времени. Тогда по артефактам, по мематическим грифам…
— Мне бы хотелось, — Мирой наклонился вперед, — чтобы вы сказали мне, какие мои воспоминания — не мои.
Мемматик обнаружил, что смотрит прямо в усталые, обведенные черными кругами глаза.
— Я в основном… Какой период?
— Я не знаю, — Мирой откинулся обратно, на спинку. — Я не могу разобраться. Не думаете же вы, что я вызвал бы вас…
— Хорошо, я понял.
Кромпет раскрыл чемоданчик.
Две мем-диадемы он выложил на столик первыми. Затем достал таймер, висшет и медбраслет.
— Господин Мирой, — сказал он, — почему это вдруг стало для вас так важно?
— Потому что я понял, что жизнь моя…
Мирой вздохнул.
— Руку, пожалуйста, — попросил Кромпет.
Он деловито закатал рукав рубашки, растянул браслет и, пропустив через предплечье, закрепил его клиенту у локтя.
— Ну вот.
Мирой ухватил его за запястье.
— Жизнь моя совершенно не ясна мне, — быстро проговорил он. — Кто я? Что я? Тот ли я, каким был в начале? Вы должны помочь мне!
— Хорошо. — Кромпет с усилием вывернул свою руку из захвата. — Обычно меня просят создать воспоминания, а не найти фальшивые, но и ваша проблема не является уникальной.
— Нет? — с надеждой спросил Мирой.
— Нет, — Кромпет распустил галстук. — У меня был случай. Муж, жена. Вполне счастливый брак. До некоторого момента.
Говоря, мемматик включил висшет, вывел на экран стандартный мем-договор, впечатал в пустую строку: "определение/изъятие привнесенной мематической информации", обозначил сумму, указал количество сеансов — "три".
Можно было обойтись и двумя, даже одним, но Кромпет решил подстраховаться.
— Так вот, — продолжил он, — однажды муж понимает, что испытывает к жене вовсе не любовь, он понимает, что вообще с трудом ее терпит. И выясняется… Вот здесь…
Кромпет подал висшет.
— Здесь? — Мирой прижал большой палец к датчику.
— Да. Это ваше согласие на мематическое вмешательство. И выясняется, что его счастливая жизнь — фикция. Ничего не было. Ни свадьбы, ни совместно прожитых лет. Его, грубо говоря, украли.
— А ради чего?
— Наследство.
— Какой расхожий сюжет, — печально сказал Мирой.
— Тем не менее. — Кромпет поерзал, устраиваясь в кресло удобнее. — Господин Мирой, вы доверяете мне работу с вашей памятью?
Мирой, кажется, усмехнулся.
— Если в этой памяти есть мое.
— Это формальность, господин Мирой, — терпеливо пояснил Кромпет. — Все записывается в висшет, кодированные данные уходят в общий банк. Необходимо просто подтверждение.
— Да. Я говорю — да.
— Хорошо. Наклонитесь ко мне, пожалуйста.
Мирой придвинулся, опустил голову, и Кромпет нацепил мем-диадему поверх седых волос, прижав клипсы присосок к вискам.
— Зуд в затылочной части чувствуете?
— Нет. Да… сейчас да.
— По моей команде браслет погрузит вас в дельта-сон. Сон глубокий, без сновидений. Если вы что-то и увидите, это будут, скорее всего, какие-то проявления моей работы. Это не опасно. Сеанс займет ровно два часа. Видите таймер?
Кромпет повернул таймер к Мирою и выставил его на сто двадцать минут.
— Вижу, — сказал Мирой.
— После истечения времени вы проснетесь. Думаю, я уже буду знать, где и что у вас не так. Если получится исправить сразу, исправлю.
— А как я узнаю?
— Вычлененные мной мем-фрагменты будут записаны на висшет. Я вам их покажу. Могу не удалять сразу. Вы решите сами, что с ними делать.
— Да, лучше так, — сказал Мирой.
— Хорошо, — мемматик надел мем-диадему и запустил таймер. — Закройте глаза, господин Мирой.
Сто девятнадцать пятьдесят девять…
Память господина Мироя распахнулась серым, в полутонах, полем.
Кромпет воспарил над ней, замечая уплотнения архиваций, более темные эмоционально-окрашенные участки, более светлые черточки-отсечки событий.
Лакун было на удивление мало. Сфер Гершаля, когда мозг сам достраивал картину происходящего, навскидку — не больше десятка.
Мемматические грифы стройно тянулись через память, не сбиваясь, не перекручиваясь, не создавая утолщений.
Пятьдесят семь лет господина Мироя были перед ним все.
Цельные, эпизод к эпизоду, минута к минуте, с четкими отрезками восьмичасового сна. Господин Мирой, похоже, часто и методично прокручивал воспоминания в голове, видимо, пытаясь искать фальшивые мемы сам.
В общем, было даже необычно.
Память клиентов в подавляющем большинстве случаев напоминала Кромпету дырчатый сыр. Погрызенный, поеденный, с пустотами из дней, месяцев, а то и лет. Он привык, что люди вообще мало что помнят. Отдаленные события затираются наслоениями новых, сферы Гершаля погребают под собой однообразные рабочие недели, мемы тускнеют, хиреют, осыпаются, и чем дальше от даты сеанса, тем стерильней и протяженней ничто.
Поначалу он удивлялся этому, но потом как-то поймал себя на том, что не может сообразить, вторник был вчера или среда, и удивляться перестал.
Он был ничем не лучше.
А господин Мирой, нет, господин Мирой был уникален. Кромпет расцветил его память по частоте обращений, затем по глубине отклика, наметил реперные точки, укрупнил, пробежал на предмет вклеек, неровностей, сбоев на отрезках. Все было чисто.
Мало того, господин Мирой фиксировал свою жизнь, будто автомат. Ровные тона, как по линеечке бегущие грифы. Звук, зрение, эмоции, тактильные ощущения.
При таком контроле произвести подмену, казалось бы, невозможно. Вообще, зачем? Что может понадобиться от старика-пенсионера? Или у господина Мироя просто вид паранойи?
Кромпет пролистал память до первых ярких детских воспоминаний.
Ничего. Плавные линии. Ни изломов, ни специфического затенения, ни характерных для вмешательства еле видимых зубчиков на грифах.
Даже если Мироя пользовал специалист уровня Кромпета или Саузена, даже если он, синтезируя мем, старательно подчищал за собой все следы, все равно имелся бы сдвиг, "замазка", имелась бы перемычка или же…
Или же Кромпет ничего не понимал в мемматике.
Хорошо, решил он, попробуем Мироя изнутри. Попробуем детское…
Луг.
Кришто Мирою семь. Кришто стоит и смотрит, как волнуется трава. Трава бежит не убегая прерывистыми волнами. Изумрудная на солнце и темно-зеленая с ветренной изнанки.
Где-то в стороне отец.
Мирой оглядывается и видит дощатую будку, ограждение, небольшую площадку. К будке с вывеской "Цеппелины Астриго" тянется за билетами людской ручеек, изгибается, желтеет соломенными шляпками, голубеет мундирами. Одна из шляпок своевольно летит над лугом.
Отец, высокий, усатый, с веселым лицом, оказывается рядом.
— Ну, Кришто, — говорит он, — прокатимся?
Его ладонь ерошит Мирою волосы.
А сбоку, проталкивая впереди себя монструозную тень, опускается на луг гигантский цельнометаллический цеппелин с окрашенной серебристой гондолой. Чуть слышно шумят винты, обслуживающий персонал ловит канаты и пропускает их в железобетонные кольца, из гондолы выдвигается лесенка. Паровик с летучим эфиром спешит для дозаправки.
Цеппелин блестит так, что глазам больно.
— Ну, пошли? — спрашивает отец.
И Кришто Мирой подает ему руку.
Песок дорожки хрустит под отцовскими сапогами. Навстречу двигаются только что сошедшие пассажиры. Студенты, военные, толстый, одышливый фабрикант.
— Ты увидишь Виешвац с высоты, — говорит отец. — Ты увидишь, как он красив. Запомни этот момент.
Вот как.
Кромпет открыл глаза, дал сигнал браслету, и тот разбудил старика. Полумрак все также царил в комнате. Чуть сдвинулась, побледнела полоса света на стене.
Таймер показывал тридцать двадцать семь. Два часа они так и не выбрали.
— Можно? — спросил Мирой, показывая на мем-диадему, и по кивку мемматика содрал ее с головы как пиявку.
На висках остались два кругляшка темной кожи.
— Знаете, — сказал Кромпет, принимая от старика диадему, а затем — браслет, — очень чистая работа. Ювелирная. Я, конечно, могу ошибаться, но работал явно специалист высокого уровня. Очень высокого.
— То есть, вы нашли?
— Пока я нашел только один эпизод. Грубо говоря, взял почти наобум, по яркости мема. Оказалось… — Кромпет потер подбородок. — Господин Мирой, вы не знаете, кому бы хотелось лишить вас подлинной памяти?
— Нет. Я же говорю, что ни в чем не уверен.
— Понимаете, — осторожно произнес Кромпет, — я боюсь, что тут задействованы силы…
— Вы записали мем?
— Да.
Мемматик запустил эпизод с лугом и цеппелином на висшете.
Господин Мирой, наклонившись, смотрел на траву, на людей в очереди, на своего отца, и его лицо под отсветами экрана утрачивало хмурое, замкнутое выражение. В конце концов оно расплылось в улыбке.
— Я это помню.
— Это фальшивка, — сказал Кромпет.
— Нет.
— Да. "Цеппелинов Астриго" не существовало никогда.
— Не порите чушь! — разгорячился Мирой. — Молодой человек! Я помню все, даже муравья, ползущего в гондоле по столику. Столик был откидной. Отец справа, я слева. Стюард поставил на столик два бокала с лимонадом. А муравей выполз из подставки с салфетками.
— Мы можем спросить висшет.
— Чушь!
— Я сделаю запрос, и вы сами…
— Уйдите! — хрипло выкрикнул Мирой. И добавил тише: — Я устал. Мне надо отдохнуть.
— Хорошо, — Кромпет сдернул мем-диадему, свалил весь мематический инструмент на дно чемоданчика. — Я приду завтра.
— Завтра, — слабым эхом отозвался Мирой.
Уходя, Кромпет оглянулся.
Мирой, навалившись телом на подлокотник, застыл в странной позе — вытянув шею, смотрел на столешницу, в точку, где только что, зафиксированный висшетом, маленький мальчик садился с отцом на несуществующий цеппелин.
На несуществующий.
Выйдя из дома на солнце, Кромпет передернул плечами. Дурацкий полумрак.
Постояв на пустынной улице, он тряхнул чемоданчиком и направился к ближайшему тоннелю пневмоэкспресса. Где-то на полпути над головой его мелькнула тень. Он обмер. Ну как же, чушь же, не может же быть.
Это чья память вообще?
Что-то металлически блеснуло в вышине между домами. Не веря, Кромпет поднял глаза. В горле застряло ругательство.
Гелиевые серебристые шары. Здоровая связка их, уменьшаяясь, растворялась в жарком небе. Кто-то выпустил. Не нарочно ли?
Совсем плох, мемматик?
Кромпет покачал головой. Затянул узел галстука. Чтобы успокоить себя, достал висшет. Включил.
— "Цеппелины Астриго". Поиск.
Экран померцал и окрасился в спокойный голубой фон. В центре фона возникла девушка в сером с золотом кителе и, улыбнувшись, произнесла:
— Цеппелины Астриго. Полстолетия в небе.
Что? Как это?
Кромпет уставился на погасший висшет. Ему не показалось. Нет, ему не показалось. Или показалось? Такое случается.