– Нужно еще время, – боязливо вякнул Лелик. – Хотя бы дня три. Платон задумался.
– Это плохо, – сказал наконец он. – Очень плохо. Два дня максимум. Договорились? Я прямо сейчас говорю, чтобы брали билет на Цюрих. Там тебя встретят.
Когда до самолета оставалось три часа, Лелик все еще сидел за компьютером. Платон поначалу каждые двадцать минут выскакивал из кабинета, смотрел на часы, бурчал что-то под нос, затем начал подсылать к Лелику администратора, который стоял у художника за спиной и действовал ему на нервы. Когда же Лелик наконец вынул из компьютера последнюю дискету и потянулся за сигаретой, его тут же подхватили под руки, запихнули в машину, бросили в открытое окно паспорт, деньги и билет на самолет и отправили в аэропорт.
Все облегченно вздохнули. Но, как оказалось, напрасно.
– Кто его провожал? – бушевал Платон, когда на следующий день Лепик позвонил из Цюриха и сообщил, что шереметьевская таможня отобрала у него все десять дискет с макетами, а без них Лелик ничего сделать не может. – Кто контролировал? Выгоните его отсюда к чертовой матери. Немедленно! Чтобы я его больше не видел! Кто у нас есть на таможне? Срочно соедините меня с... ну с этим... С Федором Федоровичем! Быстро!
Единственным человеком, у которого была многократная швейцарская виза и который мог без особых проблем немедленно вылететь в Цюрих, оказался Сысоев.
– В Цюрихе встретишь этого парня в аэропорту, – инструктировал Виктора Платон, крутя в руках пакет с дискетами, спасенными Федором Федоровичем. – Отдашь ему. Скажи, что у него два дня. Потом садись на поезд до Берна, тебя встретит Штойер. Пусть подпишет вот эти бумаги. Позвони мне из гостиницы и утром вылетай в Москву.
– А как я через таможню пройду? – поинтересовался Виктор, отбирая у Платона конверт.
– Тебя Федор Федорович проводит, – отмахнулся Платон. – Через депутатский зал. Там все будет нормально.
В аэропорту Цюриха Виктора встретил пьяный в дым Лелик, который с трудом узнал московского эмиссара, а узнав, полез целоваться.
– Я о-фи-ге-ваю, – молол Лелик заплетающимся языком. – Просто офигеваю. Самолет – балдеж! Как называется? Свисер? Блеск! Только сел, подходят. Спрашивают – перед взлетом чего будете пить? Потом опять подходят – чего на аперитив будете? Перед правым поворотом. Перед левым поворотом. Перед посадкой. Балдеж. В гостинице поселили, номер – три комнаты, все бесплатно. Ну, мужики, вы даете! Ну вы крутые! Дискеты привез?
Виктор передал Лепику конверт с дискетами. Тот небрежно сунул его в карман куртки и помахал рукой двум намазанным девицам, сидевшим в баре.
– А это кто? – спросил Виктор, с недоверием покосившись на девиц.
– Это наши, – махнул рукой Лелик. – Студентки из Казани. Отстали от группы. Голодают. Я их у себя поселил, пусть подхарчатся немного. А чего -– три комнаты же... Слушай, ты мне долларов сколько-то не подбросишь? На кисточки, краски... Хочу пару пейзажей написать.
Вернувшись в Москву с подписанными у Штойера бумагами, Виктор обрисовал Платону впечатления от встречи с Леликом. Платон встревожился.
– Говоришь, пьет? И девки? Черт! Надо срочно связаться с фабрикой, узнать, чем он там занимается.
На фабрике ответили, что господин художник заходил утром, побыл полчаса и обещал к вечеру появиться снова. С дискетами все в порядке, но они сделаны не совсем по стандарту, поэтому пришлось пригласить специального программиста, который их переделывает. А господин художник контролирует процесс. Что ему передать?
– Что! – взвыл Платон. – Процесс контролирует? Найдите его в гостинице!
Отыскать Лелика в гостинице удалось только на третий день, а до этого на звонки отвечал игривый девичий голос. Лелик был трезв и сумрачен.
– Ну что я могу сделать, Платон Михайлович? – осведомился он, дослушав Платона до конца. – Я же не виноват, что у них стандарт другой. Он у них уже сто лет другой. Откуда я знал? Они взяли человека, он ездит за пятьдесят километров. Я вообще тут обалдеваю. С восьми до десяти они пьют кофе. Не моги тронуть. Так что я прихожу к десяти, когда этот тип садится за компьютер. Полтора часа посидит – обед. Это у них святое. До полвторого обедают. Потом опять кофе пьют. Еще час поработают, и шабаш. Четыре часа – конец рабочего дня. В одну секунду пятого уже ни одного гада нет. Я ему намекнул, что хорошо бы вечерком посидеть, за два дня все и забацали бы.
Так он на меня посмотрел как на недоделанного. Откуда я знаю, когда закончим При таких темпах, Платон Михалыч, еще неделя как минимум. Платон Михалыч! Тут такое дело. Они мне говорят, что с завтрашнего дня я за гостиницу должен сам платить. А у меня... Понял... Понял... Спасибо, Платон Михалыч. Большое спасибо. Как зовут? Штойер? Большое спасибо.
Но когда Ронни Штойер, швейцарский партнер "Инфокара", появился в Арау, чтобы заплатить за гостиницу Лелика, ему сказали, что господин художник выехал и не сказал куда. Штойер тут же позвонил на фабрику. Ему сообщили: господин художник перебрался в Цюрих и появляется дважды в день, утром уже был, теперь ждем к вечеру. Ронни посмотрел на часы, плюнул и вернулся в Берн, оставив на фабрике свои телефоны,
Лелик прорезался через десять дней. Он позвонил в "Инфокар" из Шереметьево и заявил, что все готово, пробные оттиски он привез, но нет ни копейки, чтобы выбраться из аэропорта. За Леликом послали дежурную машину.
Юный художник выглядел довольно жалко. Он весь как-то передергивался, почесывался, был грязен и небрит. Левую щеку украшали три длинные параллельные царапины. Дышать Лелик старался в сторону.
– Интересно, как его пустили в самолет? – поинтересовался Лар-ри, когда Лелик, отдав оттиски и подарив Платону пятидесятиграммовую бутылочку водки из гостиничного минибара, отбыл домой.
Лелик вернулся в Москву как раз в то время, когда война с несговорчивым клерком из Центробанка была в самом разгаре. Платон плел многоходовые интриги, и смотреть оттиски было некогда и некому. Когда же клерка удалось отвести в сторону и Платону сообщили, что последняя виза получена, а документы понесли руководству на подпись, он развернул оттиски и ужаснулся.
Нет, портреты были в полном порядке. Но три заветные буквы – СНК– были написаны не тем шрифтом, который заказывали, не шрифтом первых дней Советской власти, все еще вызывающим романтическую ностальгию, а отвратительными черными готическими буквами с заостренными засечками. Никто, кроме Платона, на такую мелочь не обратил бы и внимания, но для главы "Инфокара" она имела принципиальное значение.
– Так, – сказал Платон, отбушевав. – Витька! Ищи этого Дюрера. Полетишь с ним. Глаз не спускай. Даю три дня.
Доставленный посреди ночи Лелик объяснил, что нужной гарнитуры в компьютерной библиотеке шрифтов нет и никогда не было. По каковой причине три заветные буквы пришлось бы изготавливать на компьютере вручную – по точечкам. А это совершенно дикая работа, на которую в сверхтяжелых швейцарских условиях не хватило бы никакого времени. Посему он, Лелик, принял решение подобрать хоть сколько-нибудь похожий шрифт. И вообще, Лелик очень признателен и "Инфокару", и лично Платону Михайловичу за интересную работу и возможность побывать в прекрасной стране Швейцарии, но больше он туда не поедет. Ни за какие коврижки. Потому что от всей этой затеи он жутко пострадал. Во-первых, у него серьезные проблемы дома. Когда его первый раз притащили в "Инфокар" и сразу запрягли, Лелик как-то забыл, что у него в квартире осталась девушка. А уезжая, он квартиру машинально запер. В общем, квартиры, считайте, нет. То есть стены еще существуют, и входную дверь он почти починил, но жить там нельзя. Во-вторых, Лелик выпросил на работе неделю, а не было его больше месяца. И его уволили ко всем чертям, даже не заплатив того, что причиталось. Ну да это бог с ним. Дело в том, что сейчас Лелик уже устроился в новое агентство, v американцам, где ему платят втрое больше. И работает он там всего неделю. А что такое три дня по-инфокарски или, если угодно, по-швейцарски, он уже знает и рисковать новым местом никак не хочет. Есть еще третья причина. Лелик не стал о ней распространяться, но было, в общем, понятно, что у него возникла определенная медицинская проблема и он должен регулярно посещать лечебное учреждение.
– Ладно, – сказал Платон, терпеливо дослушав Лепика до конца. – Ты мне скажи, есть возможность за три дня поменять шрифт? Принципиально?
Лелик подумал и кивнул.
– На фабрике не получится. Там в четыре все опечатывают. Но в Цюрихе я познакомился с одним художником, у него дома стоит такой же компьютер. У него можно плотно сесть и все сделать. Ну не за три дня, но за четыре можно.
– Вот видишь, – обрадовался Платон, – значит, без тебя никак. Через час, после того как Платон трижды переговорил с новым начальством Лелика, сопротивление юного художника было сломлено. И на следующий день Сысоев и Лелик вылетели в Швейцарию.
– Вить, ты программирование не забыл еще? – спросил Платон, когда они прощались. – Нет? Возьми все под свой контроль. Ладно?
В самолете Лелик не пил, что-то напряженно обдумывал, а перед посадкой сказал Виктору:
– Знаешь, старик, тут есть одна идея. Только пообещай, что ты не начнешь суетиться и требовать, чтобы мы тут же вылетали обратно. Виктор настороженно посмотрел на Лелика.
– Мне вот только сейчас в голову пришла одна мысль, – начал объяснять Лелик, получив от Виктора необходимые заверения. – Берем готовый оттиск. Я рисую на бумаге нужный шрифт, потом мы это вводим в компьютер с помощью сканера и совмещаем. Так, вообще-то, не делается, но можно попробовать. Если получится, за день управимся. Тогда два дня имеем свободных. Ну как, договорились?
– А куда ж ты раньше смотрел? – спросил Виктор, оценив идею. Лелик пожал плечами.
– Со шрифтами так обычно не делают. Только с рисунками. Мне просто сейчас пришло в голову, что эти чертовы три буквы – тот же рисунок. Их редактировать не надо, менять не надо. Так что, закосим пару дней?
Виктор не стал соглашаться сразу, но про себя решил, что Лелик говорит дело, а отдохнуть денек-другой было бы невредно.
Приехав в Арау, они сразу же, не заезжая в гостиницу, рванули на фабрику. Лелика там встретили, как родного. Но не сильно любимого. Фабричные сразу же – с явной опаской – спросили: на какой срок прибыли дорогие гости и много ли предстоит работы. Услышав в ответ, что работы немного, нужно только скопировать дискеты и через два дня заново изготовить пробные оттиски, – вздохнули с явным облегчением. Лелик сделал копии на новеньком "макинтоше", потянул Виктора за рукав, и они отправились обратно в Цюрих.
В Цюрихе Сысоев никогда по-настоящему не бывал, разве что проездом. Все деловые контакты "Инфокара" сосредотачивались в Берне, Лозанне и Женеве. Виктор успел проголодаться и озирался по сторонам, отыскивая какой-нибудь ресторан. Но Лелик неумолимо тащил его куда-то параллельно железнодорожным путям.
– Пришли, – наконец вздохнул он с облегчением. Перед ними возвышались три четырехэтажных панельных дома с ржавыми потеками на фасадах. Земля вокруг домов была перерыта и усеяна кучами мусора. На ублюдочных балкончиках сушилось разноцветное белье. Стены домов украшали сделанные из аэрозольных баллончиков картины и надписи. Многие из них были на русском языке.
– "Раки, раки, жареные раки, – прочитал Виктор, прежде чем Лелик втолкнул его в подъезд дома – среднего из трех, – приходите, девки, к нам, мы живем в бараке".
В подъезде было темно и сыро, пахло мочой и жареной рыбой. Вместо отсутствовавшего нижнего пролета лестницы лежали доски.
– Где мы? – спросил Виктор.
– У своих, – ответил Лелик, подталкивая его вверх по доскам. – У меня здесь друзья живут. Художники. Давай, давай, двигай. Нам на третий этаж.
Дверь квартиры на третьем этаже была залеплена картоном с копией картины Шишкина "Утро в сосновом лесу". Правда, вместо симпатичных бурых мишек этот лес населяли грудастые нимфы в разных стадиях раздетости.
– Видишь... – Лелик ткнул пальцем в одну из нимф, которая сидела на поваленном дереве и поправляла чулок. – Это Милка. Профессиональное имя – Мишель. Живет этажом выше. Заходи.
Дверь в квартиру, видимо, не запиралась никогда. Из всяческого хлама, которым была завалена прихожая, выглядывали два раздолбанных велосипеда. Над ними висел портрет Ленина – вождь мирового пролетариата был изображен в феске и с мушкетерскими усами. Откуда-то, вроде бы из ванной, гремела музыка. В большой комнате, окна которой были заклеены газетами, стоял сильно поцарапанный белый металлический стол, явно из уличного кафе. На столе валялись банки из-под пива грязные тарелки, пластмассовые вилки и окурки. Из трехлитровой банки, стоявшей на подоконнике, торчал циклопических размеров кипятильник. Над банкой жужжали мухи. На огромной кровати, у которой одну ножку заменяла стопка растрепанных книг, кто-то, накрывшись с головой, гулко храпел.