Голос довольно долго молчал; Джейми на мгновение даже понадеялся, что он и не возникнет, — может быть, и в самом деле прошло достаточно много времени… но потом до его ушей донесся шепот… словно он никогда и не замолкал, и звучавшие в словах намеки задевали и обжигали его память точно так же, как некогда была обожжена его кожа…
«Сначала нежно… — шептал голос. — Сначала мягко, осторожно… Ласково, как если бы ты был моим первенцем… Нежно, но так долго, что ты забудешь о тех временах, когда я не владел еще твоим телом…»
Ночь молчала вокруг Джейми, и время остановилось, как уже не раз останавливалось прежде… оно словно вместе с Фрезером заглядывало в пугающую пропасть, ожидая… Ожидая, когда прозвучат следующие слова, зная заранее, что именно будет сказано, зная до последнего звука, и тем не менее…
«А потом, — любовно продолжил голос, — потом я возьму тебя с силой, жестоко. И ты будешь мне благодарен, и ты попросишь меня повторить…»
Джейми стоял совершенно неподвижно, подняв лицо к звездному небу. И стараясь справиться с нахлынувшей на него яростью, вскипавшей в ответ на звучавшие в его ушах слова, в ответ биение памяти в его крови. А потом заставил себя уступить, позволив воспоминаниям течь, как им вздумается. Он задрожал, заново ощутив собственную беспомощность, в бешенстве стиснул зубы… но продолжал стоять все так же неподвижно, пристально глядя на яркие россыпи серебряных точек над головой, повторяя названия звезд, как слова молитвы, отдавшись необъятности небес, умчавшись туда душой, забыв тело где-то внизу…
Бетельгейзе. Сириус. Орион. Антарес. Небеса такие большие, а ты такой маленький… Он позволил словам, произносимым мерзким голосом, течь сквозь него, он позволил течь сквозь себя воспоминаниям, и по его коже пробегала дрожь, словно его касался призрак, невидимый в темноте.
Плеяды. Кассиопея. Таурус. Небеса велики и необъятны, а ты мал, как мошка…
Он умер, но никто не в силах всегда оставаться мертвым. Джейми широко развел руки и крепко ухватился за изгородь… в ней тоже была сила. Сила земли и деревьев, достаточно могучая, чтобы заколотить человека до смерти… вышибить из него жизнь. Но даже смерть не могла ослабить тиски ярости.
Сделав над собой усилие, Джейми разжал пальцы. Он поднял руки к небу, ладонями вверх, в жесте покорности. Он всматривался в небо, пытаясь найти что-то по ту сторону звезд. И те слова, что были так привычны и знакомы, сами собой сорвались с его языка, такие тихие, что Джейми и сам не был уверен, что произносит их… это был просто едва слышный шепот, шелест озвученной мысли…
«И прости нам грехи наши, как и мы прощаем…»
Он дышал медленно, глубоко. Он отчаянно искал еще одно слово, он хотел произнести это, хотя это и вызывало в нем внутреннее сопротивление…
«И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…»
Он ждал, пребывая в пустоте, веря. И милость снизошла; он увидел то, что ему так нужно было увидеть… он увидел лицо Джека Рэндалла там, в Эдинбурге… лицо человека, потрясенного до глубины души известием о смерти брата. И Джейми снова ощутил дар жалости, мягко опустившейся на его душу, словно нежная белая голубка…
Он крепко закрыл глаза, чувствуя, как вновь открылись и начали изливать чистую кровь его раны, как будто грязные демоны вытащили наконец свои когти из его сердца…
Джейми вздохнул и опустил руки, и его ладони легли на шершавые перекладины изгороди, крепкие, надежные… Демон ушел. Джек Рэндалл был просто человеком, и никем больше. И в момент осознания его обычности, человеческой хрупкости, весь прошлый страх, вся прошлая боль растаяли, как легкий дымок.
Плечи Джейми опустились, расслабившись, сбросив наконец тяжкую ношу.
— Покойся в мире, — прошептал он и мертвецу, и самому себе. — Ты прощен.
И в то же мгновение к нему вернулись все ночные звуки; он услышал крик огромной кошки, вышедшей на охоту… резкий, пронзительный… он услышал негромкий шорох сухих листьев под собственными ногами, когда пошел назад к дому.
Промасленная шкура, закрывавшая окно, светилась в темноте мягким золотом, пропуская свет оставленной им горящей свечи… он не стал гасить ее, надеясь, что Клэр еще вернется. Его дом. Его убежище.
Джейми подумал, что, наверное, ему бы следовало рассказать Брианне и обо всем этом тоже… но — нет. Она не поняла бы слов; ее собственную ошибку ему пришлось показать ей на деле. Так как же он сможет донести до нее в словах то, что сам познал через боль и откровение? Лишь прощение даст ей возможность забыть… но прощение — это не одномоментный поступок, это постоянная работа души…
Возможно, ей удастся самой обрести этот дар; возможно, тот незнакомый ему Роджер Уэйкфилд станет ее убежищем, как Клэр стала убежищем для него. Джейми почувствовал вполне естественный укол ревности, и в то же время страстно желал, чтобы этот Уэйкфилд действительно смог дать Брианне то, чего сам он дать не мог, как ни хотел. Он молил Господа о том, чтобы Роджер явился как можно скорее; он молил Господа о том, чтобы Уэйкфилд оказался достойным, благородным человеком.
Ну, а пока нужно было заняться множеством других дел. Джейми неторопливо спустился вниз по склону, не обращая внимания на ветер, раздувавший подол его килта, холодивший его колени, забиравшийся под плед и рубашку. Работа есть работа; близится зима, и он не может оставить своих женщин одних, он не может позволить, чтобы лишь Ян защищал их и добывал для них пищу. Он не может отправиться на поиски Уэйкфилда.
Ну, а если Уэйкфилд так и не явится? Ну что ж, и такое может случиться; тогда он сам сумеет так или иначе присмотреть за Брианной и ее ребенком, обеспечить их. По крайней мере его дочь теперь недостижима для человека, который ее обидел. Навсегда недостижима. Джейми потер ладонью лицо; от руки пахло коровьей кровью.
И прости нам грехи наши, как и мы прощаем…
Да, но как быть с теми, кто согрешил против наших близких и любимых? Джейми не мог простить за кого-то другого… да и не стал бы, если бы даже был в состоянии. Но если нет… как может он ожидать ответного прощения?
Получивший образование в парижском университете, бывший доверенным лицом королей и другом философов, Джейми все равно оставался шотландским горцем, по крови и по чувству чести. Тело воина и манеры джентльмена… и душа варвара, насмешливо подумал он, варвара, для которого ни законы богов, ни законы людей никогда не станут более священными, нежели узы крови.
Да, прощение должно снизойти в душу Брианны; ей необходимо найти способ простить того человека, просто ради себя самой. Но ее отец — это совсем другое дело.
— Месть — это мое личное дело, — прошептал Джейми себе под нос. Потом, отведя взгляд от мягкого света окна, снова посмотрел на величественно сияющие звезды. — Да и к черту все это! — произнес он, на этот раз громко, дерзко, с вызовом. Ну да, это было неблагодарностью, Джейми это понимал. И, возможно, даже ошибкой. Но так уж оно все сложилось, и Джейми не намеревался лгать на этот счет ни себе, ни богу. — К черту все! — повторил он еще громче. — Пусть даже я буду проклят за то, что сделал… ну, значит, так тому и быть! Она моя дочь.
Он еще несколько мгновений стоял на месте, глядя в небо, но ответа от звезд не дождался. И тогда он кинул, словно сам отвечая на собственный вопрос, и быстро зашагал вниз по тропе.
Глава 49
Выбор
Ноябрь 1769 года.
Я открыла медицинский ящик Даниэля Роулин-гса и уставилась на ряды бутылочек, наполненных темно-зелеными и коричневыми порошками из корней и листьев разных растений, чистыми золотистыми настоями… Но здесь не было средства, которое могло бы сейчас помочь. И я очень медленно подняла кусок ткани, закрывавший верхнее отделение ящика, где лежали скальпели.
Я выбрала скальпель с изогнутым лезвием, осторожно приложила холодный металл к тыльной стороне ладони. Это было прекрасное орудие, острое и надежное, отлично сбалансированное… когда я работала им, скальпель превращался как бы в продолжение моей руки.
Я положила скальпель на кончик пальца, уравновесив, как коромысло весов, и чуть-чуть качнула.
Я опустила скальпель и взяла длинный, толстый корень, лежавший на столе. Стебель еще не был срезан, и жалкие остатки увядших листьев, желтых, сморщившихся, свисали, как тряпочки. Всего один корень. Я две недели рыскала по лесам в его поисках, но стояла уже поздняя осень, и трава пожелтела, с мелких кустиков осыпались листья; а разве можно опознать какое-то растение, если от него остался только голый стебель? И все же я его нашла, в укрытом от ветров уголке, и к его стеблю все еще лепились несколько характерных ягодок. Голубой кохош, так его называли индейцы. Да, это был он, я не сомневалась. Но всего один. Этого мало.
У меня не было под рукой знакомых европейских трав, ни чемерицы, ни полыни.
Наверное, сушеную полынь я все же смогла бы отыскать, хотя и с некоторым трудом; ее использовали для изготовления абсента, полынной водки.
— Но кто станет делать полынную водку на самой окраине Северной Каролины? — вслух сказала я, снова берясь за скальпель.
— Никто из тех, кого я знаю.
Я подпрыгнула от неожиданности, и острие скальпеля вонзилось в подушечку моего пальца. Кровь брызнула на стол, и я поспешила прижать к ранке край фартука, совершенно рефлекторно.
— О господи, Сасснек! Ты в порядке? Я совсем не хотел тебя пугать!
На самом-то деле ранка была совсем невелика, но потрясение от внезапного укола заставило меня крепко закусить нижнюю губу. Джейми со встревоженным видом взял меня за запястье и, отведя фартук, всмотрелся в пораненный палец. Кровь толчками потекла из пореза, скатываясь на ладонь. Джейми поспешно вернул край фартука на прежнее место и крепко прижал к пальцу.
— Ничего страшного, порез небольшой, — сказала я. — Откуда ты вообще взялся? Я думала, ты на винокурне. — Меня почему-то вдруг охватила слабость, возможно, от шока.
— Я и был там. Сусло еще не готово для перегонки. Слушай, из тебя кровь хлещет, как из свиньи, Сасснек. Ты уверена, что это не опасно?
Кровь действительно текла очень сильно; край моего фартука насквозь пропитался темной краснотой.
— Не опасно. Наверное, я задела небольшой сосудик. Но это же не артерия; остановится, не горюй. Ну-ка, помоги мне… — Я попыталась одной рукой распутать завязки фартука. Джейми управился с делом одним рывком, и фартук тут же обернулся вокруг моей пострадавшей руки, а Джейми поднял ее над моей головой, чтобы остановить кровотечение.
— Что это ты тут затеяла делать со своим маленьким ножиком? — спросил он, оглядывая упавший на стол скальпель и скрюченный корень голубого кохоша.
— А… я вообще-то собиралась порезать на ломтики вот этот корешок.
Джейми бросил быстрый взгляд в сторону буфета, на котором прямо на виду лежал мой овощной нож, потом снова посмотрел на меня, вздернув брови.
— Вот как? Что-то я никогда раньше не видел, чтобы ты для такого дела использовала вот это, — он кивнул в сторону открытого медицинского ящика, где красовался длинный ряд скальпелей и хирургических пил. — Я думал, это только для людей.
Мой рука слегка дернулась в его пальцах, и он крепче прижал фартук к порезанному пальцу, — вообще-то так крепко, что я задохнулась от боли. Джейми тут же ослабил хватку и, нахмурившись, всмотрелся в мое лицо.
— Какого черта, что ты тут затеяла, Сасснек? У тебя такой вид, что я не удивился бы, если бы узнал, что ты только что кого-то прирезала.
Я почувствовала, как у меня онемели губы. Вырвав руку, я села, прижав раненную конечность к груди другой ладонью.
— Я… я пыталась найти решение, — весьма неохотно сказала я. Ну никак мне было не научиться лгать; да и все равно ведь он рано или поздно узнает, если Бри…
— Какое решение?
— Относительно Брианны. Как лучше всего это сделать.
— Сделать что? — Брови Джейми взлетели чуть ли не к самой линии волос. Он посмотрел на открытый медицинский ящик, на скальпель — и вдруг в его глазах вспыхнуло понимание. — Ты хочешь сказать…
— Если она сама захочет. — Я потрогала скальпель; его маленькое лезвие было перепачкано моей кровью. — Есть кое-какие травы… или вот это. Конечно, использовать травы очень рискованно… тут могут быть судороги, кровотечение, кровоизлияние в мозг… но это и неважно, у меня все равно нет нужного состава.
— Клэр… а тебе уже приходилось делать такое?
Я подняла голову и увидела, что он смотрит на меня с выражением, какого я никогда прежде не замечала в его глазах… это был самый настоящий ужас. Я прижала ладони к столу, чтобы остановить дрожь в руках. Но справиться с голосом мне не удалось.
— Ну, тебе-то какая разница, делала или нет?
Он мгновение-другое изучающе рассматривал меня, потом неторопливо опустился на скамью напротив меня, — очень осторожно, как будто боялся что-нибудь сломать.
— Не делала, — мягко произнес он. — Я вижу.
— Нет, — призналась я. Он накрыл мои руки своими. — Ну, не делала.
Я почувствовала, как расслабились его напряженные пальцы; они сжали мои кисти, обхватили их… Но я не ответила на его жест.
— Я так и знал, что ты не можешь никого убить, — сказал Джейми.
— Могу. Я должна. — Я не смотрела на него, а говорила, обращаясь к столешнице. — Убила же я своего пациента. Я ведь тебе рассказывала о Грэхэме Мензесе.
Джейми помолчал, продолжая осторожно сжимать мои ладони.
— Ну, думаю, это совсем другое, — сказал он наконец. — Помочь обреченному на смерть человеку по его собственному желанию… для меня это выглядит как акт милосердия, а не как убийство. И даже как долг, возможно.
— Долг? — Последнее слово заставило меня изумленно уставиться на Джейми. Он уже не казался потрясенным, хотя все же выглядел печальным и серьезным.
— А ты не помнишь холмы Фалкирка, и ту ночь, когда в той часовне умер Руперт?
Я кивнула. Такое не слишком-то легко забыть… холодный мрак крошечной часовни, зловещие звуки волынок и шум сражения вдали… А в сгустившемся черном воздухе, пропитанном запахом пота испуганных людей, — медленно умирающий Руперт, на полу у моих ног… задыхающийся, захлебывающийся собственной кровью… Он умолял Дугала Маккензи, своего друга и вождя его клана, ускорить его кончину… и Дугал помог ему.
— Вот я и думаю, что это должно входить в обязанности врача, — мягко продолжил Джейми. — Если ты дала клятву исцелять… но это оказалось не в твоих силах… но ты можешь избавить человека от мучительной боли, от страданий, — ты должна это сделать.
— Да. — Я глубоко вздохнула и сжала скальпель. — Да, я действительно поклялась… и это для меня больше, чем обычная клятва врача. Джейми, она моя дочь! Я предпочла бы все, что угодно, кроме этого… и тем не менее… — Я подняла на него взгляд и моргнула, стараясь удержать слезы. — Неужели ты считаешь, что я не обдумала все это тысячу раз? Что я не знаю, каков тут риск? Джейми, я ведь могу ее убить! — Я сбросила фартук с ладони. Порез уже слегка затянулся. — Вот, посмотри… порез-то совсем неглубокий, тут не должно было быть такого сильного кровотечения, но оно было! Я случайно задела сосуд. И то же самое я могу сделать с Брианной, и сама не буду этого знать, пока она не начнет истекать кровью, а если это случится… Джейми, я же не смогу это остановить! И она просто медленно умрет на моих руках, и я ничего не смогу сделать, абсолютно ничего!
Он смотрел на меня, его неподвижные глаза потемнели от ужаса.
— Да как ты вообще можешь думать о чем-то подобном, если знаешь все это? — В голосе Джейми прозвучало откровенное непонимание.
Я судорожно втянула воздух ртом и меня охватило отчаяние. Я не в силах была ему объяснить, я не могла заставить его понять, просто не могла, не существовало таких слов…
— Но зато я знаю другое, — заговорила я наконец совсем тихо, не глядя на Джейми. — Я знаю, каково это — выносить ребенка. Я знаю, каково это — если твое тело, и ум, и душа начинают меняться против твоей воли… И я знаю, что это такое — оказаться вдали от мест и времен, бывших для тебя родными, и что такое лишиться выбора Я знаю, каково это, ты слышишь? Это совсем не то, что мог бы сделать кто-либо, не желая. — Я уставилась на Джейми и крепко сжала в кулак пораненную руку. — А ты, видит Бог, ты знаешь то, что мне неизвестно; ты знаешь, как чувствует себя человек, подвергшийся насилию… Как ты думаешь, если бы я была в силах вырезать это из тебя, ты попросил бы меня об этом после Вентворта? Стал бы ты тогда думать о риске? Уверена, если бы такое было возможно, ты бы и думать забыл о какой-то там опасности. Джейми, это ведь может быть ребенок насильника!