Дан резко приподнял голову, вскинул руку, упершись ладонью ему в макушку. Он поймал чужую ладонь, коснулся губами пальцев.
– Ты… что ты?.. – Дан заговорил сиплым со сна голосом, заёрзал.
– Дан, – Рытов не давил, не наваливался, он аккуратно гладил его одной рукой, продолжая целовать напряжённые пальцы. – Дан…
Эти секунды решали всё. Дан мог его оттолкнуть, прикрикнуть, сказать ледяное «нет». Рытов боялся, очень, но желание вытесняло страх. Он закрыл глаза и почувствовал отзыв, слабый, скорее на уровне ощущений, – ритм дыхания, замедленные движения. Его хотели в ответ, может, не так сильно, как он, но хотели. Рытов медленно опустил голову и откинул в сторону одеяло. Дан дёрнулся, когда его дыхание пощекотало голый живот. Упрямая рука опять коснулась его волос, показалось, что Дан вот-вот его оттолкнёт. Рытов провёл носом от пупка вниз и потёрся щекой о широкую резинку трусов. Есть контакт – Дан машинально толкнулся бёдрами вверх. Рытова повело как пьяного, он подцепил чужие бёдра руками, словно обнял, прижался губами к горячему через ткань. Ещё секунда – и претензии не принимаются. Рытов стянул трусы вниз, твёрдое доказательство капитуляции упруго ткнулось ему в лицо. Он всосал так стремительно, с таким жаром, что Дан сжал его за плечи. У самого Рытова член звенел от напряжения. Он водил по нему свободной рукой, стараясь не сорваться в быстрый темп. Тело Дана под его ласками шло волной, короткие ногти норовили впиться в плечи.
Если бы не реальность ощущений, Рытов решил бы, что спит. Или в раю. Происходящее казалось ожившей выстраданной фантазией. Всё происходило так быстро, они оба взвинтились за секунды. Рытов ошалел от согласия, от того гигантского прыжка, который они только что совершили, от перевернувшегося мира. Он ублажал ртом своего неприступного аналитика, с ума сойти! Дан тихо простонал, коротко, будто оборвал сам себя, и Рытов чуть сам не ослеп от вспышек под веками. Он неожиданно кончил себе же на бедро, как подросток, и продолжал кончать вместе с Даном, когда тот попытался отпихнуть его на пике. Он провёл языком снизу вверх, собирая солёное, улёгся щекой на живот. Под ухом гулко стучало, будто сердце у Дана упало в желудок. Стоп! Он рывком поднялся, навис над кроватью.
– Ты как себя чувствуешь? Голова не болит?
Дан сглотнул, провёл ладонью по лицу.
– Голова?..
– Врач сказал – никаких оргазмов, – “вовремя” озаботился Рытов.
– Так и сказал?
– Ну, не твой врач, а другой. Стоматолог.
– Куру меси, – Дан засмеялся, прижимая руки к груди, будто его щекочут.
Рытов не знал, что такое «куру меси», но тоже заржал. Смех разрядил обстановку, но вскоре, когда они оба затихли, повисла пауза. Рытов встал с кровати.
– Так, я за полотенцем, лежи.
Дан не ответил. Он откашлялся после смеха и подтянулся на руках, чтобы сесть в кровати. Рытов метнулся в ванную, намочил полотенце и вернулся так быстро, будто всерьёз опасался побега. После процедур Рытов натянул трусы и встал посередь комнаты в нерешительности. К любому другому в такой ситуации он бы без всяких сомнений завалился под бок, но Дан умел останавливать одним молчанием.
– Хочешь воды?
– Да, спасибо.
«Да, спасибо». Что ж он такой весь, словно кубик льда, всё из рук выскальзывает. Рытов принёс стакан, угрюмо посмотрел на непробиваемое лицо. От недавней эйфории осталось только подрагивание в мышцах. Дан на ощупь опустил стакан на тумбочку и сполз вниз, укладываясь. Рытов, щёлкнул по выключателю, стараясь не вколотить его в стену, и завалился на свою кровать. Вот тебе и двойка мечей.
– Олег!
Рытов резко открыл глаза, сел, осмотрелся. Дан сидел на кровати, свесив ноги, в ярком солнечном свете. Рытов чуть не грохнулся, запутавшись в простыне.
– Что?! Дан, что случилось?!
Тот поднял ладонь и прикрыл глаза.
– Я могу различать свет! Вот сейчас, – он опустил ладонь, – ярко, а если закрываю, то темнеет!
Рытов наклонился, зачем-то разглядывая серые глаза.
– Серьёзно?! Слушай, ну это же хорошо, да? Я сейчас врачу позвоню! Офигеть!
Он метнулся к телефону, открыл контакты.
– Да! Вижу! Ну то есть не вижу, а как через веки! – продолжал выкрикивать Дан, крутя головой из стороны в сторону. – А сколько времени?
Рытов посмотрел на правый верхний угол экрана.
– Э-э… Четыре пятьдесят шесть, – и посмотрел на Дана. – Он, наверное, не возьмёт?
Тот засмеялся. После таких изменений ему было всё равно и на время, и на врача. Он встал с кровати, двинулся по направлению к окну. Рытов подскочил, придержал за локоть.
– Солнце! – улыбнулся Дан от уха до уха.
– Солнце, – согласился Рытов, не отрывая от него глаз.
Дан возбуждённо говорил в трубку, переходя с русского на молдавский и обратно. Рытов раскладывал по тарелкам дымящуюся гречку с полуфабрикатными котлетами на пару. Дан отказался ехать в круглосуточную коммерческую клинику, и к девяти часам они заявились в недавно покинутую неврологию в Склифосовского. Их долго мариновали перед кабинетами, но Дан был такой воодушевлённый, что ни разу не пожаловался. Врач подтвердил «положительную динамику» и выразил «осторожный оптимизм». Всё время после волнительного пробуждения Дана они с Рытовым общались как старинные приятели. Ни один из них не упоминал прошедшую ночь, не дотрагивался до другого. Но если Дана действительно не волновало ничего, кроме замаячившей возможности видеть, то Рытов помнил всё и сверлил того глазами вовсе не по-приятельски.
Дан нарисовался на кухне, сел за стол.
– Мама неожиданно отреагировала на фразу «я вижу свет», – улыбнулся он, крутя головой.
Теперь он постоянно это делал, чтобы поймать свет разной интенсивности. Рытов поставил тарелки на стол, подпихнул ложку ему под руку и наконец решился.
– Тебе не надо сейчас уезжать.
Дан принюхался к тарелке.
– Вкусно. Я такой голодный.
Рытов досчитал до пяти и снова повторил как можно мягче:
– Слышишь, Дан? Ты не должен сейчас уезжать. Тебе надо наблюдаться ввиду последних изменений.
Дан кивнул несколько раз, словно в такт мелодии в своей голове. Хватив слишком горячий кусок, открыл рот и задышал, пытаясь остудить пищу. Рытов ждал. Дан прожевал свою гречку.
– Мы подумаем сегодня с Аурикой. Может, она останется на недельку, посмотрим.
Рытов закрыл глаза, подавляя вспышку гнева. Да почему ж всё так сложно-то?!
– Да при чём тут Аурика? – не сдержался он. – Ну какая «неделька»? Тебе нужна мобильность, быстрый совет, хорошие лекарства! Это же не с простудившимся ребёнком посидеть пару дней!
Дан продолжал жевать с безмятежностью на челе. Рытов отвернулся к окну. Он всегда презирал прилипал. Тех, кто навязывались, кто скандалили, требовали к себе внимания или, что ещё ужаснее, снисхождения. И вот он второй день кряду липнет, скандалит и требует. В голове зазвучал голос Никитоса. «Но не сложилось. И к счастью. По крайней мере, я не потерял себя».
Рытов посмотрел на Дана, тот держал в руке кусок чёрного хлеба, словно забытую сигарету. Надо было принимать решение, отпускать, оставлять то, что не складывалось. Он живёт с собой уже тридцать четыре года. Нельзя бросать кого-то после таких длительных отношений ради хорошенькой мордашки. Сердце заныло от этих горьких мыслей. Надо было рвать зуб одним махом. Сейчас.
– Я тебе морсу налью.
– Спасибо, – Дан улыбнулся и повернул лицо к окну.
Когда Рытов встал за стаканами, зазвонил телефон. «Ну вот и всё», – хэштегом подумал Рытов. Через час Дан уедет из его дома, а к концу недели – из страны. А он будет работать, мотаться с мужиками по дачам и клубам, сделает ремонт в комнате.
– Через час примерно будет тут. У тебя же восьмой дом?
– Восьмой, – Рытов поставил перед Даном стакан. – Ваш морс, коллега.
Он отыграл до занавеса. Маленькая, худенькая Аурика с морщинистым лицом и зелёной обводкой вокруг глаз постоянно держалась за Дана, будто тот упадёт без подпорки в её лице. Рытов подробно доложил про приём лекарств, выдал все контакты врачей, отдела кадров и ещё хрен знает кого. Дан надиктовал свой имейл и скайп для консультаций по своим задачам. Аурика суетилась, постоянно говорила «мэй» и смущённо хихикала, хотя никто не шутил. Рытов настоял на доставке обоих на Анадырский. Дан, казалось, и думать забыл про него, обсуждая с тёткой какие-то их общие дела. Рытов еле тащился от светофора к светофору, хотя на дорогах было почти свободно. Слушал голос Дана с заднего сиденья, не вникая в смысл слов. Он не стал заходить в квартиру, чтобы не затягивать прощание. Улыбающийся Дан несколько раз пожал ему руку и даже приобнял за плечо. Аурика вдруг развела мокроту, целовала Рытова в щёку и всхлипывала «ла реведере». По дороге домой начался дождь. Небо вспыхивало какими-то картинными зарницами и молниями, будто нагнетая мелодраматизма. Вдруг вспомнилось, как Нодари тогда в машине сказал, что «они хотят увидеть его счастливым». Ну, полюбуйтесь, блядь.
Вторник не был антизвездой соцсетей – это понедельник все ненавидели кто во что горазд. Рытову было плевать. От даты на календаре его жизнь никак не менялась. Разработчики валяли ваньку, заказчики пересматривали требования, когда готовая доработка уже тестировалась, начальники смежных отделов норовили скинуть на него свои проблемы – в общем, обычные авгиевы конюшни. Рытов засучил рукава и ушёл в работу штопором. На Пашкины сообщения вчера и сегодня отписывался «ок, позже». Сейчас отъезд Дана не хотелось обсуждать ни с кем. Как ни странно, офисный народ травму коллеги не вспоминал, видимо, потерял интерес за две недели, отвлеклись. Рытов даже в столовку не пошёл. Во-первых, от всех этих нервяков его мутило, во-вторых, остаться с телефоном тет-а-тет на полчаса было откровенной провокацией. Руки так и чесались позвонить, расспросить, а там кто знает, чем закончится. Вернее, что тут знать? Рытов помчится на Анадырский, побьётся головой об стенку и в очередной раз выслушает «ла реведере». Нет, надо взять паузу. Получать по морде хотя бы через день.
Рытов угнездился на законном стуле, принюхался.
– Плов?
Пашка поиграл бровями и, отвернувшись к плите, загремел тарелками. Нодари притащился на кухню, но тут же включил телек, где разрывался комментатор про «опасный момент». Во время игры при нём можно было государственные тайны сливать – не услышит. Пашка накрыл Рытову, уселся напротив с чашкой какой-то травяной бурды. Краткое содержание предыдущих серий было выяснено ещё возле входной двери, перед более детальным расспросом гостя было решено накормить.
– Я тебя так никогда замуж не выдам, – посетовал Пашка. – Горчицы дать?
– Не.
– Уже и Элтон Джон замужем, а от тебя даже немощные стрекача дают. Бери огурцы малосольные.
Рытов сосредоточенно жевал кусок баранины, следя за футболистами на экране. Нодари не глядя взял рекламируемый огурец, смачно куснул. А Рытов вдруг понял, что заебался. Уже ноги болели перед всеми приседать.
– А знаешь что? Я тут подумал – а я что, должен быть пиздец каким откровенным со всеми?
Пашка с интересом посмотрел на него, ожидая продолжения. Ну он и продолжил:
– Не, серьёзно! Я тут не знаю, на какой козе подъехать, а мне пальцы загибают: вот тут не оправдал, здесь косячок. Недоработочка, блядь! Оказывается, – и Рытов тыкнул вилкой в сторону Пашки, – плюс ко всему я должен был быть ещё и откровенным, понимаешь? Душу выворачивать, отчитываться обо всех своих мыслишках и желаниях. А то – что это я там себе что-то думать позволил без доклада!
Пашка кивал, но Рытов знал, что это саркастическое согласие. После таких кивков обычно начинаются филигранные намёки на то, что Рытов – мудак.
– Конечно, не должен, Алеко, – зашёл он с шестёрок, – кто тебе тот Дан?
Пашка сделал комедийно-непонимающее лицо, и Рытов опустил взор в тарелку. Ясно, Пашка не собирался ему подыгрывать и поддакивать.
– Ну, допустим, он тебе нравится, – Пашка «задумался», якобы в поисках оправдания таким Дановым претензиям, – ну, хотел ты с ним вступить в отношения, привёз в чужой дом, слепого. И что, это повод докладывать ему о своих намерениях и чаяниях? Почему вообще надо что-то оговаривать при совместном проживании? Если ему дискомфортно, если ему нужна какая-то определённость – так это его проблемы!
Рытов сидел с похоронным видом.
– И вообще, не все люди могут быть откровенными с другими. Может, это твоя изюминка?
– Плов – говно, – откровенно отомстил Рытов.
Пашка пожал плечами.
– Рис разварился, да. Но мясо-то супер, согласись?
Рытов согласился.
– Знаешь, вообще доверие очень сильно переоценивают. Вот так поговоришь по душам с человеком, а он и расслабится! И начнёт тебе верить чего доброго, – Пашка испуганно вытаращился. – Я вот как думаю – всё это для невротиков. Настоящий мужик должен не бояться жить в обороне, ждать подставы, спать с ножом под подушкой.
И он сделал изуверскую морду, очевидно, изобразив настоящего мужика. Рытов уткнулся лбом в ладонь. Пашка, поняв свою победу, перешёл к прянику:
– Рытов, друг. Он такой же, как и ты, – и не удержался, съёрничал: – Только не видит нихера.
Рытов невесело хохотнул. Пашка лёг грудью на стол, заговорил уже тише, мягче:
– Он один, он напуган, он зависим. И ему не хочется блуждать в темноте, – и нахмурившись добавил: – Во всех смыслах.
– Да хватит уже! – заржал Рытов и погладил себя по левой стороне груди. – У меня уже сердце болит.
Нодари вдруг встрепенулся.
– Что болит? Как твоя пломба, кстати?
– Да смотри свой футбол, – махнул рукой Пашка. – Просто хандра у Игоревича. Не сладко ему приходится.
– Чего? – опять не въехал Нодари. – Сладкое в холодильнике, мне клиент сегодня медовик принёс.
Рытов закатился. Видимо, нервная система замкнула и задымилась: эмоции переключались, как в поломанной программе. Пашка подошёл к холодильнику.
– О, я тебе маринованный чеснок не дал. Будешь? Целоваться тебе сегодня всё равно не обломится.
Рытов засел на балконе в надежде на хоть какое-нибудь успокоение. Он вздохнул тяжко, поднял глаза ввысь. В тёмном небе белели подсвеченные городскими огнями облака. Мысли крутились, как на детском аттракционе, который забыли выключить. Уходя от Пашки, он спросил «почему столько сопротивления?», он предположил «ведь не должно быть всё так сложно». А Пашка сказал «так не усложняй». Рытов не видел героизма в борьбе до победного. Если ноги начали увязать, значит, ты прёшься в болото за погибелью. Рытову было неудобно внутри себя, его распирало от каких-то плохо понятных порывов. Как чёртового оборотня в полнолуние. Глупое желание быть рядом с Даном глушило все страхи, словно антирадар. Как сходят с ума? Рытов выключил свет и подошёл к кровати, где ещё сегодня утром спал Дан. Подушка хранила его запах вперемешку с рытовским шампунем и пеной для бритья. Он свернулся калачиком на одеяле. Какая омерзительная подстава. То, что управляет человеком – чувства, желания, мечты, – не поддаётся логике. Это какой гнидой надо быть, чтобы наградить человека интеллектом, который не может подсобить в самом важном? Анализируй, не анализируй, итог один: ты будешь прогибаться под ударами сил, которые даже не сможешь понять. Внутри всё саднило, будто его изнутри вымыли слабым раствором кислоты. Он был словно расстроенный рояль, который вместо мелодии выдавал набор неожиданных звуков.
Он почти справился. Он всё обмозговал и разложил по полочкам, он допил коньяк, он початился с Мишкой, попытался сделать лазанью по ролику из ютуба, заехал к матери с букетом тюльпанов. Он гнал от себя любые сомнения. А в пятницу вечером, зайдя в пустую квартиру, Рытов уставился на пустую пароварку. И всё полетело к ебеням.
Всего три грёбаных слова! Он должен был их сказать ещё тогда, когда хмурый, растрёпанный Дан спрашивал о его причинах в холле больницы. Для себя самого сказать. Три слова! Всё было просто с самого начала. Он смотрел, но не видел. Он считал, что Дан крепкий орешек, закрытый для окружающих, но игнорировал его тёплое отношение к искреннему лоботрясу Йоффе, к запальчивому, но открытому дизайнеру Фёдору, недалёкой, но доверчивой телефонистке на ресепшене. Он заволновался, когда увидел, что Рытову плохо, но тут же равнодушно отвернулся, когда тот начал играть в кошки-мышки. Он сказал прямым текстом: «Ты не был честен со мной». И он был прав – Рытов не был честен. Эта его скрытность казалась совсем безобидной, лживость – незаметной. Он хотел перекидываться с Даном мячом через сетку. Он придумал целую концепцию о том, что слияние душ и человеческая близость – вовсе не обязательные для заполнения поля. Это не для меня, сказал он. Дан – не для меня.
Он посмотрел на часы – пятнадцать минут десятого. Контакты открывались бесконечность! Рытов, как в дурном сне, смотрел на белый экран, матерясь, как последний матрос. Наконец пошло соединение. Он приложил трубку к уху, сердце попыталось вылететь через глотку, но врезалось в кадык. Гудок, ещё гудок, ещё. Да что ж так страшно, будто со скалы прыгаешь? Если поезд уже тронулся, то он может не услышать…