О, да... Том знает эти взгляды. Полные жалости, сострадания... А еще страха. Потому что когда люди сталкиваются с подобным... он ведь мертв наполовину. Носит в себе эту смерть.
Черт...
– Так что он тебе сказал? – Том с усилием поднимается и отходит к окну. И, прислонившись лбом к холодному стеклу, ждет ответа.
Интересно, как Крис начнет?
Скажет, что ему жаль?
Или примется путаться в словах, пытаясь сказать все помягче? Ведь Том болен. Ему нельзя волноваться...
Но Хемсворт удивляет.
– Ты и так знаешь, – тяжело говорит он. – Все прекрасно знаешь, Том.
– Я догадываюсь, – осторожно говорит Хиддлстон, ведя пальцем по подоконнику, стирая несуществующую пыль, – только вот мне хочется подробностей.
Прозвучало глупо. И Крис за спиной нервно хмыкает. А потом говорит:
– Он настаивал на инициации.
Слово повисает в воздухе, словно токсичная взвесь. Забивает легкие, жжет кожу... А Хемсворт, похоже, не понимает значения того, что сказал. Потому что задает вопрос, разбивая тишину, ставшую для Тома последней обычной тишиной. Словно с этими словами оборвалась жизнь...
– Что такое инициация? – Крис, судя по звуку, закуривает.
Нервы?
И вот теперь... Теперь пора.
– Хочешь узнать подробней? – Хиддлстон отлепляется от окна и подходит к дивану.
– У тебя ведь уже был подобный опыт...
– Он трахал меня, – шипящим речитативом проговаривает Том, втискивая колено меж ног Криса, – снова и снова... Думаешь, мою болезнь излечили просто так, мановением пальца? Нет... – он, наверное, очень больно вцепляется пальцами в плечо буквально онемевшего Криса, – это был ритуал. Грязный, кровавый... Они позвали его. И отдали меня... В обмен на мое выздоровление. Именно он исцелил меня. И знаешь, как это было? – Хиддлстон чувствует, как начинает задыхаться от воспоминаний, обрушивающихся словно цунами. Волна за волной...
– Как? – тихо спрашивает Крис, не поднимая глаз.
– Как... – хрипло повторяет Том. – Сначала страшно... А потом больно. – Запал исчезает и Хиддлстон вдруг чувствует, насколько устал, как измотан этими видениями, ожиданием неизбежной мучительной смерти, постоянным давлением со стороны тех, кому имел глупость довериться. И теперь хочется, чтобы Крис просто ушел. Встал и ушел. Чтобы не видеть на его лице отвращения, испуга... Поэтому Том прикрывает глаза и начинает говорить. Равнодушно описывая все самые мерзкие, постыдные подробности. Сейчас его задача заставить Криса испытать отвращение. Это он знает...
А перед глазами с невероятной яркостью встают картины той кошмарной ночи, когда он дал свое согласие, еще не зная, на что идет...
Его привезли в полубессознательном состоянии. Том не помнил, как он оказался в том полутемном зале, едва освещенном свечами, стоящими на ступенях, ведущих к прямоугольному возвышению с... кроватью. Огромной кроватью, накрытой белым покрывалом.
Тело не желает слушаться, ноги словно чужие... Все существо будто сосредоточилось в пульсирующих болью висках. Том абсолютно точно знает, что из носа идет кровь. Стекает по плотно сжатым губам... Действительность воспринимается так, словно он видит себя со стороны. Как если бы смотрел в огромное панорамное окно.
И вдруг... Черная смазанная тень, мелькнувшая на периферии зрения. Или не тень? Зрение уже почти пропало, и он видит все смазанными силуэтами. Так что...
– Это он? – низкий тихий голос пробирает дрожью насквозь. Он какой-то... липкий. Похотливый. Словно руки в стельку пьяного отца, когда Тому было четырнадцать.
Воспоминание вспыхивает так ярко, что отвращение пронзает насквозь.
– Да, господин, – кажется, это говорит тот, кто держит его с левой стороны.
Да. Звук определенно слева.
– Все вон, – теперь голос резкий. Властный.
Руки, поддерживающие в вертикальном положении, исчезают, и Том безвольно оседает на пол, зажимая ладонями виски.
– Вот что бывает, когда не даешь своему таланту свободу, – почти поучительно доносится сзади. – Зачем ты так мучил себя?
– Кто вы? – хрипит Хиддлстон, силясь повернуть голову на звук шагов.
– У меня много имен, – усмехается голос. – Но тебе не обязательно знать ни одно из них. Сейчас есть только я и ты. Никаких формальностей. Никаких имен. Ничего. Согласен?
– Плевать... Мне сказали, что ты... можешь помочь, – он ненавидит себя за эти слова. За слабость... За то, что согласился на неизвестные условия... За все.
– Могу, – на плечо ложится горячая ладонь. – Скажу больше: это могу сделать только я. Никто другой на подобное не способен.
– А цена? Твоя цена... Я слышал, она особая. Что ты можешь забрать у меня?
– Особая? – ладонь перемещается на грудь, скользит по тонкой ткани, пропахшей больницей, – так они тебе сказали?
– Сказали, – на виски словно давит пресс. Такое ощущение, что еще чуть-чуть – и голова просто... взорвется. Разлетится яркими осколками... Том почему-то представляет себе именно осколки окровавленного стекла. Острые, блестящие... И красные капли, которые испачкают пол.
– Я ничего не стану забирать, – ладони вдруг проскальзывают под ткань, гладят тут же покрывшуюся мурашками кожу...
Том вздрагивает, дергается, пытаясь уйти от прикосновения. Даже делает попытку отползти... Но горячие руки держат крепко. Не дают даже сдвинуться.
– Я возьму тебя. Целиком, – шепот обжигает волной отвращения, – я возьму твое тело. Проникну в него... В тебя. Сделаю своим настолько, что Создатель не узнает твоего лица.
Дыхание перехватывает. Паника на мгновение заставляет забыть даже о боли.
Что здесь происходит?!
– Полно, сладкий... – интонация неуловимо меняется. Теперь в голосе похоть. Чистая, словно поднятая из самых смрадных глубин ада... – ты разве не знал, что я всегда получаю, что хочу? А ты пришел сам... Ко мне. И я больше не отпущу тебя.
– Ты... – шепчет Том, чувствуя, как накатывает безысходный ужас. Словно кошмар, от которого нельзя проснуться, – это ты... Ты... Тебя же нет!
– Да, – те же руки как-то садистски медленно стягивают с плеч рубашку. Пальцы проходятся по коже, гладят ключицы, спускаются ниже, касаются живота... – ты совершенен, знаешь? Твое тело... такое хрупкое. И такая сила внутри...
– Не надо... – жалко просит Том, пытаясь сжать кулаки. Но даже для этого он слишком слаб. Получается только слабо двинуть пальцами, царапнуть ногтями ладонь...
А пальцы все скользят. Словно Он пытается унизить как можно сильнее. И Том, словно завороженный эти процессом собственного падения следит, как ладонь касается сначала поясницы, потом ниже... Вздрагивает, когда Он сгибает его тело в коленно-локтевую... Ладонь с размаху опускается на ягодицы.
И Том равнодушно думает, что наверняка остался след.
– Ты такой... сладкий... – с придыханием шепчет Он, – такой чистый... У тебя ведь... никого не было... Ты словно ангел. Каким и я был когда-то...
Пальцы словно осторожно касаются ложбинки меж ягодиц, а потом... Потом Том кричит. Кричит, выгибаясь, от резкой разрывающей боли.
Господи!
Господи, как же это больно!
– Какой ты узкий! – в голосе что-то похожее на восхищение, – совсем девочка... Так сжимаешь мои пальцы...
Еще резкое движение – и из глаз потоком льются слезы. Унижения, боли... страха...
Том дергается в сторону, рвется, ощущая все нарастающее безумие... В висках набат... Боль, ужас, отвращение, оставленность... Все смешивается в жутчайший коктейль безысходности.
И когти, впивающиеся в бедра... Одновременно, с...
В глазах темнеет. Из горла рвется хрип... Потому что на крик воздуха не хватает.
Член разрывает такую беззащитную сейчас плоть... По бедрам течет теплое...
Он втискивается внутрь медленно. По миллиметру. Натягивает на себя... А потом – толчок. Резкий, жесткий... Пальцы, вцепившиеся в волосы... Оттягивают пряди, запрокидывают голову... И впивается губами в губы. Кусает до крови...
А толчки набирают силу. Пол словно ходит ходуном...
Том уже даже не кричит... То, что вырывается из груди – нельзя назвать криком.
Пальцы скребут шершавый камень, колени уже давно ссажены в кровь...
– Какая же ты шлюха... Так обжимаешь... – голос словно током, по лишенному кожи телу, – ты станешь моим... Только моим...
И жуткая боль... Все тело словно раздирают раскаленными крюками... Грудь, спину... И эти толчки... Этот хлюпающий отвратительный звук!
Все смешивается в какой-то жуткий, потусторонний калейдоскоп мерзости... И Том уже не понимает, что именно с ним происходит. Это понимание исчезает. Оставляя наедине с безумием.
В себя он приходит на кровати.
Вокруг пятна крови, спермы... Все тело словно освежевано. Словно с него заживо содрали кожу.
Том подносит к глазам трясущуюся окровавленную руку и тупо рассматривает сбитые до мяса костяшки.
– Ты исцелен, Том.
И спасительная, уносящая сознание тьма...
Когда Хиддлстон заканчивает, Крис молчит. Он так и сидит, опустив голову, сцепив пальцы в замок.
Том тоже не знает, что сказать. Все уже... решено.
Крис сейчас неловко извинится, может даже пожмет руку... что, конечно, вряд ли... И уйдет. Именно уйдет. Не просто за дверь. Из его насквозь пропитанной унижением и одиночеством жизни.
Жаль только, что они расстанутся именно так. Но Крис не должен связываться со всем этим кошмаром. С его, Тома, болезнью, с людьми, которые так легко манипулируют чужими жизнями...
– Теперь ты знаешь, – все же говорит Том. – Это все что ты хотел узнать об инициации?
– Прости, – Хемсворт говорит тихо. Даже слишком...
Это неправильно. Крис должен теперь уйти. Не говорить вот так, словно ему не противно.
– Уйдешь? – зачем-то спрашивает Том, отворачиваясь.
– Нет, – Хемсворт осторожно касается пальцами виска англичанина. Стирает выступившую испарину, заправляет за уши влажные пряди.
– Хорошо.
А потом Крис целует его.
Мягко берет за подбородок и прижимается к губам. Проводит языком, словно прося разрешения... И Том бездумно приоткрывает рот, впуская. Зарывается пальцами в светлые мягкие волосы...
Крис целует странно. Не агрессивно, не напористо... Он словно просит прощения. Нежно, осторожно... Так Тома никто не целовал. Никогда...
– Мы поедем в больницу, Том, – Хемсворт говорит это, почти не отстраняясь. – И я буду с тобой. Они больше не будут привязывать тебя к постели.
– Хорошо, – повторяет Том, прикрывая глаза.
И когда накатывает очередная волна боли, он улыбается.
____________________________________________________________________
30 Seconds To Mars – The Kill
Что-либо сказать по поводу главы мне сложно. Она съела слишком много моих нервных клеток и часов сна)
Глава 14. «Closer to the Edge».
– Я не поеду, – Том откидывается на диване и прикрывает глаза, – не хочу умереть в больнице.
Крис беспомощно присаживается рядом и прикусывает губу, пытаясь найти правильные слова.
Сказать, что Тому необходим хотя бы осмотр? Или напомнить о том, что боль станет сильней? Или что без определенных лекарств жить Том будет не семь дней, что ему отмеряли, а гораздо меньше?
Все это англичанин знает – Хемсворт в этом уверен. Но он все равно говорит Тому все, что пришло в голову в качестве аргументов.
Хиддлстон только смеется:
– Думаешь, я не знаю всего этого? – говорит он, стирая со лба испарину. – Только вот... Крис, что бы ты выбрал? Мучиться неделю? Или, если есть возможность, выбрать срок меньше?
– Том... – Крис не знает что сказать. Но здравый смысл буквально кричит о том, что Хиддлстона нужно отвезти в больницу, – пожалуйста. Тебе нужно хотя бы просто показаться врачу. Ты должен...
А Том вдруг перекидывает ногу через бедра Хемсворта, практически садясь на него. Трется, прижимается совсем близко... И шепчет в самое ухо:
– Знаешь... Когда развитие неоперабельной опухоли доходит до определенной стадии, у человека начинаются перепады настроения, происходят внезапные изменения в поведении... Ты знал об этом? А я – да. Я ведь... много читал... о своей болезни, – тонкая ладонь скользит по шее, груди, забирается под рубашку... Холодные пальцы сжимают сосок, щекочут, вызывая сладкую судорогу... – и я всегда думал, что эти симптомы... только вредят... Но ты ведь не откажешь умирающему, да, Крис?