– А я и не знал, – иронично тянет Том. – Надо же, Крис. Ты раскрыл мне глаза.
– Прости, – Крис прижимается к искривленным в усмешке губам. – Я не хотел так говорить. Он и правда был здесь. Угрожал. Моя мать в больнице, ее машина сбила. Том, я не знаю, что делать... Просто не хотел тебя напрягать всем этим. Ты ведь...
– Ты поедешь к ней? – Том отстраняется, откидываясь на подушку.
– С ней мой брат. Он проследит...
– Как бы с ним тоже чего ни случилось, – мрачно говорит англичанин, прижимая пальцы к виску. – Я серьезно испортил тебе жизнь, Крис. Я и правда заслуживаю смерти.
Крис закусывает губу, чувствуя, как подкрадывается мерзкое чувство безысходности.
– Не говори так, Том, – просит он. – Только не ты.
Хиддлстон только невесело болезненно улыбается, прикрывая глаза.
– Ты же видишь, Крис, как все получилось. Мое существование приносит только боль. Суди сам: ты потерял работу, у тебя проблемы с семьей, тебя преследует перманентный кошмар, из которого нет выхода... Бросишь ты меня, или нет – это уже не важно. Ведь твои родные умрут, Крис. Все. Один за другим. За эти семь дней. А ты будешь смотреть на это и ничего не сможешь сделать. Как было и со мной когда-то. И единственное, что тебе останется – возненавидеть меня.
Хемсворт судорожно мотает головой, сжимая худые плечи музыканта.
– О чем ты говоришь, а?! – Крис наклоняется совсем близко, сцеловывает с виска Тома испарину. – Как я смогу тебя ненавидеть?!
– Так все и будет, – Том все никак не перестает улыбаться. – Когда твоя мать умрет, ты вспомнишь мои слова. Но сделать ничего с собой не сможешь. Ты уже сейчас ненавидишь меня за эти слова, – музыкант с усилием проводит ладонью по лицу, словно стирая какое-то выражение. – Так что...
– Я не знаю, что мне делать, Том... – Крис тяжело опускается на край кровати. – Даже близко не представляю.
– Если бы я мог чем-то помочь... – Хиддлстон словно осторожно касается ладони Криса. – Но ты сам видишь. Крис, я... Я теперь не уверен ни в чем. Я боюсь. И смерти, и боли... Я ведь обычный человек, что бы они ни говорили. Эти способности – мое проклятие. Я слаб для них, наверное. Если бы они достались кому-то другому... Может, он бы и сумел направить эту силу против них. А я... Я слабый.
Том осекается, прижимая ладони к вискам. Зажмуривается, закусывает губу, явно пытаясь сдержать стон.
– Погоди, – Хемсворт накрывает ладонями побелевшие пальцы Тома. – Что значит «направить против них»?
Музыкант долго молчит, тяжело дыша, а потом начинает тихо говорить:
– Такие как я рождаются раз в пятьсот с чем-то лет. И каждый раз их брала в оборот вот эта организация. Но, как ты видишь – безуспешно. И именно их заслуга, что мы пока ходим по земле. Те люди могли противостоять. Их готовили специально. Их семьи. Они вели подсчет и точно знали, в каком году родится такой ребенок. Этих детей учили, поддерживали... А в двадцатом веке знания были утеряны. Старейшин уничтожили, стерли с лица земли тех, кто знал хоть что-то. И вот... – Том натянуто усмехается, – родился я. В семье алкоголика и школьной учительницы. Отец настаивал на аборте, но мать... Она была слишком религиозна, – вот теперь Хиддлстон издевательски смеется. – А ведь меня могли просто пустить на биоматериал. Со всеми моими хвалеными талантами. И Они бы обломились.
– Послушай... – Крис тяжело сглатывает, боясь поверить в только что сказанное. – Том. Почему ты раньше не сказал об этом? Ты ведь мог прекратить все это! Мог уничтожить их! Остановить!
– Нет, Крис... – музыкант говорит едва слышно, с трудом складывая слова сухими губами. – Я бы не смог. Я не для этого. Во мне слишком много страха... Ты ведь сказал, что я трус... Я разозлился, да. Но ведь ты был прав. Я понимаю теперь. Ты можешь уйти... Я все равно не принесу больше никакой пользы. Не хочу ничего... – слова становятся все менее связными. Из уголков помутневших от боли глаз катятся крупные слезы. – Крис... я правда... ничего не могу... Прости...
– Тише... – Крис приглаживает спутанные волосы музыканта, целует мокрое от пота лицо, – тише. Все хорошо. Я понимаю. Давай позовем доктора?
– Нет... Крис! Останься! Не уходи! – истерично выкрикивает Том, вцепляясь в предплечья Хемсворта. – Пожалуйста... Вокруг огонь, видишь? Мне жарко, Крис!
– Я знаю, Том. Я знаю, – Хемсворт судорожно озирается в поисках воды. – Хочешь пить?
– Я хочу мою флейту, – умоляюще шепчет музыкант, сжимая руку Криса, - пожалуйста...
– Да, хороший. Тише... – Хемсворт и сам не знает, почему так называет Тома. Так его утешала мать, когда Крис заболевал, – я принесу ее, не волнуйся. Ты уснешь, и тогда я съезжу за ней.
– Крис... – Хиддлстон судорожно сглатывает, – Крис, я... Меня скоро не станет. Ты же видел снимки... Я хочу, чтобы ты знал: все что я говорил, насчет твоих чувств... Я так не считаю. Я просто этого очень боюсь... Меня ведь... – сухие губы едва двигаются, и Хемсворт наклоняется совсем близко, запускает пальцы в отросшие черные волосы, рассыпавшиеся по подушке, осторожно поглаживает, боясь причинить еще большую боль, чем есть, – меня никто не любил просто так, не из-за моих способностей... Крис... – Том вдруг захлебывается шепотом, дергается, пытаясь вцепиться пальцами в виски.
Хемсворт прижимает исхудавшее тело к постели, фиксирует тонкие запястья Тома над головой и прижимается к искаженным от боли, потрескавшимся губам.
Сердечный ритм зашкаливает, все аппараты, которыми буквально обставлена койка нервно пищат, перемигиваются красным.
В коридоре слышится шум, топот... В палату врывается целая бригада врачей и медсестер. Криса оттаскивают от постели, выталкивают в коридор и захлопывают дверь.
– Вам лучше уйти, – говорит молоденькая медсестра, – не стоит вам здесь стоять.
И Крис кивает, отходя в сторону. Чем он может помочь? Разве что тем, что съездит домой к Тому, заберет флейту... А еще...
Крис решительно сдергивает с вешалки, что стоит при входе, свою куртку и почти бежит по коридору.
Он должен встретиться с Ними. Прощупать почву. Соврать чего-нибудь. Пусть Том и против, но разве есть другой выход? Он уговорит его согласиться. Уговорит. Заставит, если нужно.
Когда Крис выходит в промозглое утро – первое за что зацепляется взгляд – черный, похожий на хищного зверя, лимузин, нагло стоящий ровно напротив входа в больницу.
_______________________________________________________________
30 Seconds To Mars – L490
Глава 16 «Домой».
В салоне темно. Пахнет чем-то приторно-сладким. И тишина. Напряженная вязкая тишина. Первым ее нарушает Крис. Он просто больше не в силах молчать. Слишком много страха, боли, ненависти. Все это сплелось в клубок и жжет изнутри. И надорванный голос Тома, когда тот умолял принести флейту.
– Вы ждали меня, – Хемсворт прикрывает глаза.
– Знал, что ты придешь. – В голосе собеседника нет больше сарказма. Он явно понимает, что Крис настроен серьезно.
– Если Том сделает все, что вы от него хотите, вы даете гарантию на то, что моя семья будет в порядке? – из голоса исчезли эмоции. Хемсворт слышит себя словно со стороны. Как старую магнитофонную запись.
– Да, таковы условия. – Почти невидимый в темноте человек кивает головой. – Хотя я удивлен, Крис, что ты так легко сдался.
– У меня были варианты? – накатывает дикая усталость. Хочется, чтобы все это просто закончилось. Но Хемсворт помнит, что должен сделать. Том сможет. Они найдут выход.
– Ты просто не веришь, Крис. В этом твоя проблема.
– Что?! – Хемсворт отшатывается, сжимая кулаки. – И это вы мне говорите?! Вы только и...
– Помимо тьмы существует и свет, Крис, – чужая ладонь мягко ложится на плечо. – Нужно только поверить. Поверить в то, что можно обойтись без тьмы.
– Кто вы такой?! – голос позорно срывается. Нервное напряжение дает о себе знать.
– Том говорил тебе о Старейшинах?
– Да... – в висках глухо стучит кровь. А в груди зарождается безумная надежда. Вдруг все это правда. Не бред воспаленного сознания, не насмешка невидимых кукловодов. Что хоть раз им повезло.
– Я – последний из них, – в голосе собеседника проскальзывает грусть. – И я пришел помочь.
И Крису хочется ударить. Вмять кулак в это смутно белеющее в темноте лицо. Но он только тихо спрашивает:
– А где вы были раньше? Почему вы говорите со мной, а не с ним, а? Тому вы нужны гораздо больше, чем мне.
Мужчина тяжело вздыхает, словно Крис надоедливый ребенок, заваливающий родителя вопросами, ответы на которые – очевидны.
– Если ты немного подождешь, Крис, и выслушаешь меня, я смогу объясниться.
– Объясняйте, – глухо выговаривает Хемсворт, откидываясь на спинку сидения. В груди клокочет мутная злоба.
– История происхождения Совета Старейшин уходит корнями в глубокую древность, – тихий голос звучит размеренно. – Но не думаю, что тебе интересна история. Гораздо более важный вопрос – что такое Том, не так ли?
– Том – не вещь, – зло цедит Хемсворт. – Он человек. Он имеет право на нормальную жизнь. Без всего этого кошмара.
– Конечно, не вещь, – мягко исправляется собеседник. – Но его предназначение гораздо важнее человеческих желаний. Чтобы понять, ты должен просто выслушать.
Крис угрюмо кивает.
– Тогда ты не должен перебивать, договорились?
И Хемсворт кивает вновь. Что-то говорить – значит сорваться снова. А информация важна. Поэтому остается только кивать.
– Вот и хорошо. Я, с твоего позволения, продолжу. Такие, как Том – рождаются раз в пятьсот лет. И каждый раз рождение такого ребенка означает войну. Войну за обладание силой, что он приносит в мир.
Сама по себе эта сила не имеет «окраса» и может служить как свету, так и тьме. Она – как выброс энергии, скапливающейся в месте, которое вы сейчас называете ноосферой, – мужчина тихо усмехается. – Но и это не интересует тебя, как я вижу. Я перейду к сути. В начале двадцатого века произошло то, что наши противники готовили тысячелетиями. Они создали общество, которое более не верило в сверхъестественное. Защитников у Совета становилось все меньше. Потому что некому было прийти им на смену. И в итоге, оставшиеся без защиты старейшины были уничтожены. А те, кто остался – предпочли забыть о своем предназначении. Ассимилироваться. Знания, которые копились веками, канули в Лету. И некому было поддерживать равновесие. Календари, описания знамений... Все это больше никто не отслеживал. И когда родился Том – рядом не было никого, кто мог бы объяснить ему, кто и что он такое. Но подобное нельзя не почувствовать. Том боялся сам себя. Он ощущал в себе эту мощь. Ненавидел ее, потому что это мешало ему быть таким, как все. Сила разрывала его изнутри, если говорить простым языком.
Люди вокруг сходили с ума. Ребенок не мог контролировать себя, это было закономерно. Его отец – одна из жертв. Он не всегда был алкоголиком и садистом. Том сделал его таким. То же произошло и с его матерью. Только в силу своего мягкого характера она сошла с ума на религиозной почве.
По мере взросления Том стал понимать, что происходит. Сопоставлял факты, искал данные. И одновременно задавливал в себе силу. Искусственно ограничивал себя, используя лишь одну сторону своих возможностей. Флейта. Вот что стало его «отдушиной». Она снимала боль. То напряжение, что копилось в душе и, как закономерность, в теле. Его болезнь. Вот последствия искусственного неумелого ограничения. Не буду лгать, болезни помогли развиться. Те силы, с которыми ты уже имел удовольствие познакомиться. Но тут есть нюанс. Нюанс, на котором они и сыграли: они не лечили Тома от рака. Он лечил себя сам. Боль. Вот что является катализатором его силы. А они лишь подтолкнули его. Дали ему образ. Детские страхи. Никакого изнасилования не было. Это сознание Тома преобразовало высвобожденную силу в такую форму. И тело излечило себя само. Им лишь нужно было внушить ему, что болезнь исчезнет.
– Я... – Хемсворт прикрывает глаза, пытаясь осознать сказанное. – Я не понимаю. Почему тогда болезнь вернулась? Как они могли вернуть ее? Как они могли подтолкнуть ее развитие?
– Внушение. Вот что играет здесь главную роль. Ты спрашиваешь, как они могли подтолкнуть развитие болезни? Все это просто. Как я сказал, боль является катализатором силы. Сдерживаемая сила – причиняет боль. Дикие головные боли. Вот что преследовало Тома всю жизнь. Врачу нужно было лишь сказать, что это рак. И Том сделал все сам. Он сам заставил свой организм заболеть.
– Господи... – хрипло шепчет Хемсворт. И срывается на крик:
– Почему ты не сказал ему про это?! – выкрикивает он. – Почему не научил его управлять этой силой?! Почему не показал, как контролировать ее?! Как ты мог оставить его?!
– Я ведь сказал, Крис, – в голосе собеседника боль. – Я последний из старейшин. И первый. Я тоже родился в обычной семье. Меня никто ничему не учил. Я всего лишь нашел семейный архив. И увидел там некоторые странности. Я ведь был историком, поэтому и принялся разгребать все те коробки. Чисто из профессионального любопытства. И нашел я Тома уже после того, как нашли Они. И просто не мог к нему подобраться. Даже сейчас, находясь здесь, я рискую. Но мне нужно было исполнить свой долг. Ты должен передать все, что я сказал Тому. Это необходимый минимум информации.
– Вряд ли он сможет... воспринимать информацию, – горько говорит Крис. – Ему слишком больно.
– Ты должен, – Старейшина, а теперь Крис не может называть этого человека иначе, сжимает кулаки. – Попробуй дать ему флейту. Включи музыку... Я не знаю. Ты должен сделать так, чтобы он понял тебя.