Загорская оделась и облегченно вздохнула — успела. Вика протянула ей зеркальце, Марина снова ахнула, увидев свои размазанные глаза, схватила сумочку, вытаскивая необходимое. Минут через пять она уже смотрелась другой женщиной — порозовевшее от спешки лицо не отдавало серостью, синева с носа исчезла и только грудь вздымалась чаще обычного от волнения.
— Ну вот, больше 40 вам не дашь и это еще только начало. Придется отдавать вас мужу под расписку — не узнает. Приедет — вы еще лет на пять помолодеете, — радовалась Вика.
Она повела Загорскую в кабинет, Марина шла, волнуясь и радуясь.
— Я же говорил, что все будет о кей, — встретил ее Михайлов, — а рубец через месяц исчезнет и вы даже доказать не сможете, что были больны когда-то.
Она обратила внимание, что он посмотрел на ее грудь, представила себя голой и покраснела. «Я бы не смогла ему отказать, — подумала она и покраснела еще больше, опустив глаза. — Как должно быть тяжело Вике — не одна я такая». Загорская подняла взгляд, намереваясь благодарить Михайлова, но он опередил ее.
— Не нужно ничего говорить, Марина Степановна, лучше позвоните мужу, он наверняка очень волнуется, ожидая от вас весточки. Мы с Викой подождем вас в приемной.
Михайловы вышли. Николай обнял Вику, прижимая крепко к себе, вдыхал ее запах, иногда целуя в шейку и ощущая рост внизу. Вика тоже почувствовала.
— Присядь, милый.
Она улыбнулась и поцеловала его в щеку, налила ему и себе пива. Рассказывала о поездке, Загорском, сдаче экзамена и впечатлениях о Москве. Вышла Загорская.
— Вы знаете, Николай Петрович, по-моему, муж не поверил про операцию, но понял, что я чувствую себя прекрасно и просил передать вам самые теплые слова благодарности. Я сама только теперь поняла по настоящему — почему люди молятся на вас, и благодарю вас от всего сердца, которое теперь и ваше.
Марина глянула на Вику и успокоилась — ее поняли правильно. Михайлов предложил пройти домой и она, выходя из клиники, успела немного осмотреть ее.
Большой холл или коридор, скорее что-то среднее, мягкие удобные кресла около журнальных и шахматных столиков. Стены отделаны необычным деревом, видимо осветленным каким-то составом. Чистота бросалась в глаза. Марина обратила внимание на стоявший диспенсер — можно заварить чай, кофе или попить прохладной воды. Кофе, чай в пакетиках, сахар и посуда — на столике рядом. Человек 40 могли ожидать своей очереди, отдыхая в креслах. Для лежачих и кто хотел уединения — отдельные палаты с телевизорами и холодильниками, мягкими уголками. И все это на несколько часов — никто из больных не оставался на ночь, уходя здоровыми и счастливыми. При входе не было обычных больничных бахил — удобные тапочки, обувь ставилась в отдельные полуоткрытые ячейки.
«Вот тебе и периферия, — подумала Загорская, — в Москве нет подобных клиник, с таким шикарным уютом». Она приостановилась у стенда — расценки шокировали ее. Стоимость сложнейших операций вместе с обследованием от 3-х до 5-ти тысяч рублей, участникам Великой отечественной, Афганской и Чеченской войн, детям, пенсионерам и инвалидам — плата 1 рубль.
— А почему 1 рубль, — спросила она.
— Бесплатно только птички поют, — ответил, улыбаясь, Михайлов, — каждый труд должен быть оплачен, Марина Степановна. Близкие и друзья тоже платят по этой таксе, поэтому не сочтите за труд, оплатите рубль в кассу, но завтра, сегодня мы отпразднуем ваше второе рождение.
Они вышли на улицу, машин не было, но вся охрана оставалась на месте, и Марине показалось, что их стало больше. «Интересно, на чем мы поедем», — подумала она, идя рядом с Викой и заметив, что они следуют в кольце охранников. «Зачем охрана, когда все готовы носить его на руках, на него молятся, его уважают. От поклонников и почитателей, бывших и будущих пациентов, — догадалась она. — Иначе никуда не пройдешь, всем захочется поблагодарить, пожать руку, поговорить или попросить о приеме».
Разве она сама в другой ситуации не постаралась бы выразить ему слова благодарности при любой встрече. Она не согласилась на операцию в Москве, хотя ее уверяли в успехе, сколько бы пришлось валяться на койке, выдерживать режим и все равно сердце бы не стало 20-летним мотором. Она улыбнулась, вспомнив, как говорила Вике о чудотворце, что каждый вкладывал в это слово свой смысл. Теперь смысл для нее один — с большой буквы — Чудотворец. Она снова улыбнулась. «Все-таки я права, у каждого свой смысл и я стала другой».
Они прошли метров 300 вдоль забора, и Загорская увидела открывающиеся ворота.
— Это наш домик, Марина, — пояснила Вика.
«Метров 100 с лишним и детская площадка во дворе, бассейн с горкой. Ничего себе усадьбочка», — подумала она, входя на территорию. Вика познакомила ее с мамой, чуть позже с прислугой и провела в ее комнату.
— Мы ждем в холле, — бросила Вика, закрывая за собой дверь.
Марина, не смотря на усталость, не хотела присесть и отдохнуть, ей было интересно в этом доме все — размеры, обстановка, радушие, с которым ее встретили. Она не хотела, чтобы ее ждали, быстро ополоснулась, нанесла несколько капель духов за уши и торопливо вышла в холл, где уже накрыли стол с холодными закусками. Михайлов налил коньяк в маленькие рюмочки.
— Как я и обещал, за ваше здоровье, Марина Степановна.
Она хотела возразить, поблагодарить доктора, но не успела, он уже опрокинул рюмку в рот, закусывал и улыбался одними глазами. Немного перекусив, Вика поинтересовалась:
— Марина, мы, наверное, отпустим маму и Колю, им завтра с утра на работу, а сами посидим немного, если вы не очень устали?
— Да, да, конечно, я и так принесла вам много хлопот, извините, — заволновалась Загорская.
Николай Петрович ничего не ответил на ее слова, покачав укоризненно головой, и попросил Вику провести, как он выразился, политбеседу с гостьей, пожелал спокойной ночи и удалился с Аллой Борисовной.
Марина чувствовала себя неловко, словно «татарка» за незваным столом, она устала от поездки, волнений, но уйти из вежливости не могла. Вика налила в рюмки коньяк, предложила выпить и закусить лимоном. «Так делает мой муж, — пояснила она, — получается совсем неплохо».
— Знаете, Вика, — начала Загорская после коньяка, — мне так неудобно, скажу честно: я прямо сгораю от стыда, все мои дипломатические познания здесь не срабатывают, и я не знаю, что делать. Как мне отблагодарить Николая Петровича, не обидев и выразив благодарность, как вести себя, я просто теряюсь?
Вика улыбнулась в ответ, ей понравилась честность и прямота Марины, вызывающая к себе расположение.
— Самое лучшее, — ответила она, — будьте раскованной, словно вы находитесь у старых и давно знакомых друзей. Вы же не станете ломать голову, как отблагодарить их за предложенную таблетку аспирина. Николай Петрович давно уже понял вашу сердечную признательность и не надо ничего выдумывать, он не любит лишних слов и благодарной суеты. И самое главное — не чувствуйте себя обязанной. Мы простые и обычные люди, ценящие, прежде всего искренность от души. Вы уже поняли, что деньги нас не интересуют, хотите отблагодарить особо — подарите ему какую-нибудь книгу, символическую безделушку или что-нибудь еще в этом роде. А можно и просто цветы, но не каждый день, — намекала Вика на Абсалямова, — лучший подарок — когда Коленька чувствует, что ему действительно благодарны от души, а потом это его работа. Мы же не изводим себя поисками способов благодарения кассира, который выдает нам зарплату, хотя многие ждут ее с не меньшим беспокойством и ожиданием.
Загорская поразилась Вике: не столько ее словам, сколько манере говорить — обыденности, уверенности и силе убеждения. Она словно рассказывала рецепт вкусного блюда, которое постоянно готовила, и оно не могло не понравиться Марине.
— Спасибо, Вика, у меня словно камень с души свалился, расскажу мужу — не поверит. Я будто родилась заново — и телесно, и душевно, навсегда запомню этот день, день второго рождения. Но, наверное, пора и отдыхать, — Загорская вопросительно взглянула на Вику.
— Пойдемте, я провожу вас.
Вика проводила Марину до спальни, пожелав друг другу спокойной ночи и приятного сна, они расстались, довольные друг другом.
Загорская приняла душ, разглядывая и трогая рукой рубец, словно не веря в его существование и не понимая, откуда он взялся. Ей еще иногда казалось, что вот-вот заломит в груди от боли, начнется одышка и засочится горлом застоявшаяся кровь. Она чувствовала, что плачет, не понимая почему, и струйки воды смывали слезы, освежая лицо.
Как хорошо двигаться и дышать свободно, не хватаясь за сердце, не принимая обрыдлых таблеток, следя за движениями без резких подъемов и нагрузок. Она вдруг резко присела и встала, присела и встала, и душ снова смывал, катившиеся по щекам слезы. Она почувствовала дрожь в ногах — мышцы не привыкли к нагрузкам.
Вытеревшись насухо и накинув халат, Загорская подошла к кровати, расстелила ее, скинула одежду и нырнула под белоснежное покрывало. Сон не шел к ней, мысли наплывали волнами, она держала руку под левой грудью, чувствуя равномерное биение, и почти беззвучно смеялась. «Я здорова, здорова»!
Все же хотелось сделать что-то приятное Михайлову и Марина, вспоминая слова Вики, подумала о памятном сувенире. Много решений приходило ей в голову, но все казались какими-то серыми и невзрачными. «Знать бы его привычки, особенности, хобби», — рассуждала она, перебирая в памяти увиденное и услышанное за последние часы.
Собственно дом она не успела рассмотреть, кроме большого зала внизу и холла на втором этаже, клинику рассмотрела лучше. Загорская представила себя голой на операционном столе — он склонился над ней… Она почувствовала в темноте, как краска заливает ее лицо. Эврика! Она поняла, что нужно сделать, это будет подарок, от которого он не сможет отказаться. Только бы успеть до выходных… Она спрыгнула с кровати, включила свет и подошла к телефону.
* * *
Соломин, Степанов и Ремезов, летевшие в этом же самолете, дожидались, когда отъедет Михайлов. Ремезов, не зная Михайлова и его жены, не понимал, чего они ждут, и попытался выйти, но Степанов осадил его прыть и полковник сконфуженно сел на свое место.
Пустовалов тоже ждал отъезда академика и сразу же подкатил к трапу на «Волге». Ремизов, воспринявший заминку в самолете, как отсутствие транспорта, сделал замечание Пустовалову, но Степанов одернул его, попросив не лезть не в свое дело.
Полковник насупился — Степанов такой же начальник отдела, как и он, видимо, зазнался, получив звание. Он вообще не понимал, зачем его срочно взяли с собой, не объяснив ничего. Но вывод сделал правильный — лучше не встревать.
Соломин поинтересовался, кто еще знает об их приезде и, получив ответ, успокоился. Кроме Пустовалова — никто. Это устраивало директора в полной мере.
«Волга» подвезла их к управлению и умчалась, увозя Ремезова с собой, директор распорядился отвезти его в гостиницу. Соломин и Степанов зашли в здание управления, оторопевший от неожиданности дежурный быстро пришел в себя и начал докладывать. Директор прервал его, пожал руку и, садясь на стул, приказал:
— Выполняйте указания генерала Степанова.
Степанов объявил сбор личного состава по тревоге, глянув на часы — 22–30, и попросил открыть кабинет начальника.
— Извините, товарищ генерал, у нас нет ключей от кабинета, — доложил дежурный.
— А должны быть, — выразил недовольство Степанов, — даю вводную — пожар в кабинете начальника управления, действуйте майор.
«Ишь ты, — усмехнулся про себя Соломин, — не хочет Борис Алексеевич в дежурке сидеть и личный состав заодно проверяет на экстремальность». Они поднялись на 3 этаж — в приемную уже протянули пожарный гидрант, кабинет вскрыли и оперативник доложил:
— Учебный пожар в кабинете начальника управления потушен, товарищ генерал-полковник, огонь не успел распространиться на соседние кабинеты. По предварительным данным, причина пожара — неисправная электропроводка.
— Хорошо, идите, — отпустил оперативников директор, подождал, когда они выйдут, — неплохой у тебя кабинетик, Борис Алексеевич, большой и уютный, — он огляделся еще раз, — любил Чабрецов свой быт обустроить, без малого 15 лет управлением руководил и тебе хочу пожелать не меньшего срока успешной работы.
В кабинет вошел запыхавшийся Чабрецов, стал докладывать, но Соломин махнул рукой, поздоровался, приглашая присесть.
— Не ожидал тебя так быстро, Владимир Иосифович, — похвалил Соломин.
— Я и до дома еще не добрался, по рации передали — развернулся и обратно, так что без всяких сборов, поэтому и быстро получилось. Приходится вечерами работать, лучше сосредотачиваюсь, когда подчиненные меньше отвлекают. Может чай, кофе с дороги? — спросил Чабрецов.
— Кофе на ночь может и не стоит, а вот от чайку не откажусь… покрепче. Готовь пока — пойду, посмотрю, как там сбор личного состава идет.
— Может и я с вами, Игорь Вениаминович, — напрашивался Чабрецов.
— Нет, не стоит, да и генерала одного бросать неудобно, — кивнул Соломин в сторону Степанова.
Когда директор вышел, Чабрецов набросился на Степанова. Конечно, его волновал главный вопрос — зачем приехал Соломин, никого не предупредив, внезапно. Он редко сам ездил, но метко, значит, что-то случилось. Степанов не дал ответа, говорил расплывчато, недомолвками. Но может он и прав — не такая уж большая шишка начальник отдела, чтобы знать планы руководства. Но нет, они вместе прибыли и Степанов знает прекрасно цели и задачи, их главк всегда засекреченный и не делится информацией. Значит, что-то случилось по их ведомству, Соломин попросит людей на время для второстепенных задач, отвлечет от основной работы, а потом спросит по полной программе.
Чабрецов знал пару мест в области, куда ему не рекомендовали соваться. Одно — точно ядерный объект, а вот другое… Близко от города для ракетных шахт и охрана — отдельный батальон ВВ. Ну, батальон одно название, по численности чуть больше армейской роты. Скорее всего там склады ОВ. Он хорошо помнил, как сунулся туда однажды в первые дни, будучи начальником управления, чуть там и не оставил свои полковничьи погоны вместе с должностью. Простили, как новенького… Но вывод он сделал — есть объекты, засекреченные и для начальника управления КГБ, фигуры не маленькой и властной.
«Да-а-а, наверное, у них там что-то «протекло» и серьезно, раз сам директор прилетел с начальником отдела, чье ведомство курирует эти объекты. И генерала ему присвоил… интересно, до часа «Ч» или после, чтобы он там «рвал и метал».
В Москве у Чабрецова были свои люди, обычно всегда кто-нибудь шепнет, намекнет о приезде начальства. «Нет, не по мою душу приехали, кадровые вопросы так не решаются. Ну, и хорошо — без меня вопросы решат, отвечать меньше», — успокоился Чабрецов.
— У тебя-то как дела? — спросил он Степанова.
— Какие там дела, — махнул он рукой, — не помню, когда и дома по-настоящему был в последний раз. Работа, разъезды — вот и все дела.
Степанов вытащил сигарету, прикурил, глубоко затягиваясь дымом, и откинулся в кресле, уставясь глазами в аквариум с рыбками. Чабрецов сразу подметил — не спросил Степанов разрешения закурить. Или действительно ему все надоело, или приехал с важной миссией. «Ничего — поживем, увидим»…
— Да-а-а, — протянул Чабрецов, — пора бы и осесть, не мальчик уже. Генералом давно стал?
— Перед этим приезжал к вам — уже генералом был.
Чабрецов не успел возмутиться, что скрыл Степанов от него звание — вошел Соломин.
— Собираются потихоньку люди… Неплохо, весьма неплохо. Но, теперь о главном. Есть мнение — выдвигать на руководящие посты молодых, перспективных работников, не только в Н-ской области, разумеется. У меня твой рапорт о продлении срока службы, Владимир Иосифович. К сожалению, не могу его удовлетворить, седьмой десяток пошел — пора и на отдых. Сдашь дела ему, — Соломин указал на Степанова.
Чабрецов побледнел, оттягивая воротник рубашки, налил трясущейся рукой кофе и выпил залпом. Слишком неожиданной стала отставка. «Вот, оказывается, зачем прилетел директор, а я-то, старый дурак, подумал о секретных объектах. Но может они что-то пронюхали? Нет, не может быть, этого нельзя узнать». Он испуганно взглянул на Соломина — не прочитали ли его мысли, усмехнулся сам себе, стараясь не подавать вида.