Она вцепилась мне в рукав, пришлось снова остановить машину. И снова глотнуть.
– Адлер – потому что… Это трудно объяснить. Там жила недавно одна молодая женщина, очень похожа на тебя была…
– Жила… Ее что, больше нет?
– Да, ее убили.
– О господи! Да это же бред какой-то! Что, по всей стране отлавливают моих двойников?! Ни за что не поверю! Кому я нужна – скромная училка?!
– Ты даже не представляешь, насколько ты близка к истине. Но лучше тебе ее не знать. Садись на поезд и уезжай. Поняла?
– Поняла, – сказала она упавшим голосом.
Кажется, дошло. Слава богу.
– Но я не могу вот сразу! Мне надо хотя бы с друзьями попрощаться, на работе переговорить…
– Хватит, замолчи! Мне уже надоело с тобой возиться, дура набитая. Я могу хоть сейчас тебе пулю в лоб всадить, мне же забот меньше! Никаких контактов с родственниками, знакомыми – ни с кем. Не звони, не пиши. Не подписывайся на местную газету. Как минимум через год, если захочешь вернуться, я научу тебя, как связаться со мной. Последнюю пятницу каждого четного месяца мне можно отправить письмо. На пересечении улиц Народного Ополчения и Маршала Вершинина на трубе светофора с четной стороны домов надо нарисовать белым мелом черту не меньше двадцати сантиметров. Если на следующий день рядом появится еще одна вдвое меньше, тебе надо будет дойти до метро. Там ты увидишь обувной магазин. За полчаса до закрытия ты войдешь в него, дальше я сам тебя найду. Поняла?
– Значит… все-таки я умерла.
Вместо ответа я снял с нее наручники.
– Все запомнила?
– Да.
– Выходи.
Мы уже четверть часа стояли возле Курского вокзала.
Она нерешительно посмотрела на меня.
– Ну давай же!
И она вышла из машины.
Маша взяла билет на поезд No 28 Москва – Кисловодск, отправление в 00.25, время в пути 34 часа 43 минуты, время прибытия – 20.54. Но все это было пока что не особенно важно, просто Кисловодск оказался ближайшим рейсом. А там видно будет. Придет что-нибудь в голову получше, сойдет по дороге. Кроме того, она все еще не решила, до конца ли верит она этому странному и непоследовательному человеку. Все ли ей действительно необходимо делать так, как он велит.
Она шла по перрону и думала о том, что выглядит, наверно, не слишком презентабельно. Купить, что ли, новую одежду? На вокзале есть кое-что, но времени уже осталось впритык.
И точно, несколько минут спустя ее остановил патруль. Проверили документы. Она показала паспорт и билет без особого волнения, почему-то была уверена, что документы в порядке. Тут, правда, только пришло в голову, что она в паспорт свой новый даже не заглянула и не знает, как ее, собственно, зовут, вот дурища-то! Но милиционер неожиданно выручил.
– Что же это с вами, Екатерина Павловна, случилось? – Высокий симпатичный сержант показал на заляпанную грязью куртку.
– Упала.
– Н-да. Сочувствую. Погодка, знаете ли. Счастливого пути.
«Екатерина Павловна» кое-как добрела до своего тринадцатого вагона и быстро нырнула в купе. Никого.
Чистые, чуть влажные простыни. Она всегда это терпеть не могла в поездах. Но не сейчас. Какая благодать! Неужели можно просто растянуться на полке и на какое-то время забыть обо всем этом кошмаре? Неужели так бывает?
Наверно.
Вот стоят же люди в коридоре, в тамбуре, возятся с поклажей, бегают по перрону, курят, ходят в туалет, пьют пиво, целуются, прощаются – у них, наверно, нормальная, спокойная жизнь, долги, супружеские измены, непутевые дети. А у нее что? Разве можно поверить, что еще неделю назад она была такая же, как они все? Правда, без особых долгов, детей и супружеских проблем. Ну так что ж! Этим добром обзавестись никогда не поздно! Ведь она теперь в самом деле начинает новую жизнь, а ведь давно этого хотела! Странный, по правде, предоставляется шанс.
Последнее время ее существование уже сильно раздвоилось, было одно привычное – в гимназии, и другое, о котором теперь даже вспоминать как-то странно. Но ведь и его она себе завела от одиночества. С тех пор как она рассталась с последним любовником, минуло полгода и кое-что, конечно, изменилось. Но это произошло не совсем так, как ей бы этого хотелось… И она вспомнила, как этот загадочный тип с пистолетом в руке спрашивал ее, что плохого она сделала в своей жизни, а она ничего не смогла вспомнить, наплела что-то про фломастеры. Она действительно это тогда не вспомнила или притворилась? Удивительно, но она не могла самой себе ответить на этот вопрос! А если бы она тогда помнила, так что ж, это – это действительно так ужасно? Так плохо? Но почему? Кому от этого было хуже?
Э! Да что теперь говорить. Плевать. Новая жизнь так новая жизнь. Все вчерашнее остается за бортом! И пусть будет что будет. Впереди наверняка ее ждет что-то удивительное и замечательное. Уже хотя бы потому, что хуже того ужаса, что был с ней последние дни, ничего и представить себе нельзя. Да, но кто же этот странный человек… Да что это такое?! Почему она все время о нем думает, да еще так неопределенно, хотя явно без особой ненависти?
А что?! Разве не он ее и похитил, в конце концов?!
Но – зачем?!
Похитил, чтобы защитить? Такой вот экстравагантный способ? Что-то верится с трудом. Вернее, вообще не верится. Может быть, оказалось, что она единственная наследница банкирского дома Ротшильдов и теперь русская мафия пытается ее убрать подальше? Ну конечно, это же было так ясно с самого начала.
И вообще, что-то слишком много она о нем думает. Ну и что такого? А ничего такого. Ничего странного! В конце концов, это ведь единственный живой человек, с которым она общалась последнюю неделю. Словно она оказалась с ним на необитаемом острове. Интересно, а что было бы, если б они там оказались?
Фу ты. Какие детские фантазии, в самом деле. Детские! Да, дети. Вот по ним она, наверно, и соскучилась больше всего. У нее было четыре класса, в которых она преподавала английский язык, – два третьих и два десятых, совершенно малыши и уже совсем взрослые бездельники.
Поезд пошевелился, словно раздумывая, и медленно покатился. Значит, двадцать пять минут первого. В купе заглянул проводник, кавказского типа сорокалетний мужчина, совсем без акцента.
– Чай будете?
– Два стакана, пожалуйста.
– Вы же одни?
– Ну да.
– Так я вам потом еще долью, зачем же холодный пить.
– Спасибо.
– А может, покрепче чего?
– Нет… да, пожалуй… Хотя нет, я очень устала, сейчас сразу спать завалюсь.
– Понял.
Все правильно она сделала, все правильно. Хотя бы на первом этапе стоило воспользоваться его советом и смыться из Москвы, не сможет же он за ней проследить, в самом деле! Да и она оглядывалась не раз, никто за ней по вокзалу не шел. Сбежать сейчас из города – а там видно будет. Береженого Бог бережет. Какие у нас есть английские пословицы на этот счет? Она попыталась представить себя в классе. Вышло так себе.
Ну ладно. Береженого Бог бережет? А вот хотя бы – оne cannot be too carefool. Невозможно быть слишком осторожным. Нет, это не совсем то.
Снова появился проводник, принес чай и печенье. Он отпила, обожглась, отодвинула стакан, пусть остынет.
А если, допустим, discretion is the better part of valour? Осторожность лучше доблести? Неплохо, неплохо. О! Она не заметила, как завелась, даже подпрыгнула от удовольствия. Конечно. Forewardner is forearmed – предостереженный значит вооруженный. Просто как все гениальное.
В дверь снова постучали, наверно, горячий кавказский мужчина опять хочет спиртное предложить, подумала Маша.
– Открыто.
Но это был не проводник. Вошел маленького роста мужчина в умопомрачительном галстуке. И хотя на нем еще много чего было надето, но галстук бросался в глаза в первую очередь.
– Соседями будем. – Он повесил плащ. – Далеко путь держите?
Она неопределенно пожала плечами.
– А я до конца.
Никаких сумок, чемоданов, портфелей, однако, у мужчины не было.
– Может, сходим поужинаем в вагон-ресторан? – предложил он, разглядывая Машу.
– Что-то не хочется, – через силу улыбнулась она. – Может, позавтракаем?
– Договорились! Но я все же подкреплюсь. – И он вышел.
Маша вдруг почувствовала себя словно в ловушке. Это было странно. Мужик ненавязчивый, ничего угрожающего, а все же… Снова стук в дверь.
Она вздрогнула. Это словно подтверждало ее мысли. Маша быстро поставила дверь на предохранитель – так, чтобы открывалась только на пятнадцать сантиметров. И чуть не прищемила пальцы – дверь дернулась, и она вскрикнула, зажимая себе рот рукой. Там стоял он.
– Быстро, иди за мной.
Ничего не спрашивая, она так и сделала. За несколько секунд, что они шли, почти бежали, в тамбур, она подумала, что вспоминала о нем слишком часто, можно сказать, думала не переставая, – вот и появился.
В тамбуре она едва успела прошептать:
– Что случилось?
– Они здесь… некогда объяснять. Прыгай.
– Что?!
А он каким-то образом уже открыл дверь и выпихивал ее наружу. Поезд между тем давно уже шел на полном ходу.
Может, он все-таки хочет ее смерти? Но как-то сложно, очень мудрено… А может, ему надо по каким-то причинам, чтобы она погибла, упав с поезда?!
Но эта мысль была уже запоздавшей, пассивной, ничего не решавшей, потому что мгновением раньше, почти одновременно с тем, когда в тамбуре и коридоре началась пальба, Маша сама сделала шаг в черноту и теперь летела под откос, сбивая коленки и выворачивая руки.
Я упал ничком и так лежал некоторое время, – наверно, секунд десять, а может, и все двадцать. Наконец способность что-то приказывать своему телу вернулась – и я рывком сел. Пожалуй, эта дырка в животе способна отвлечь меня от больной головы. Нет худа без добра.
Спрыгивая с поезда, я продолжал расстреливать человека, преследовавшего меня, и, думаю, убил его. Но этот гад, еще падая, продолжал палить в белый свет как в копеечку, и в результате задел меня – рикошетом от поезда. Более идиотского ранения я не получал.
И теперь ко мне приближались люди. С расстояния в десять метров я их разглядел. Это был Жора с двумя незнакомыми мне гориллами. Вот с кем я играл в поезде в войнушку. Не хватало, впрочем, еще двоих, тех, наверно, я таки уложил.
Жора держал за руку Машу. Итак, мелкий засранец меня выследил. Я пытался сообразить, кто в этой путанице на чьей стороне, – и не смог. Во всяком случае, если меня подстрелили, то, наверно, не из дружеского расположения. Пора было начинать переговоры, и я брякнул:
– У тебя потрясающий галстук. Дашь поносить?
– Брось пистолет, – рявкнул Жора.
Я бросил. Пожалуй, с этим бешеным коротышкой связываться не стоило. Наверно, если буду его слушать, могу продлить себе жизнь на четверть часа. А она того стоила.
– Дальше! – зашипел Жора.
– Ты хочешь, чтобы я до него дополз и бросил снова?
– Заткнись! – Он кивнул одному из своих горилл, и тот подобрал мою пушку. – Теперь второй.
Пришлось подчиниться и на этот раз. Эту пушку чудовищной убойной силы – «глок» калибром 11,43 миллиметра – было особенно жаль отдавать, из нее я не успел сделать ни одного выстрела.
– Кто она такая? – спросил Жора, тыча пистолетом в Машин плащ.
Я пожал плечами.
Жора как– то странно на нее посмотрел.
– Это Альбинина сестра?
Я снова пожал плечами.
Маша сжалась и умоляюще смотрела на меня. Интересно, что я мог тут еще сделать, кроме того, что истечь кровью? Оставался, правда, еще третий пистолет, парабеллум, удобно зафиксированный за голенищем экковского ботинка. Пришлось постараться оперативно его вытащить и оперативно же пощекотать мерзавцев. Горилл я уложил рядком, а мелкий ублюдок сумел смыться. Надо же, я боялся, как бы он Машу не ухлопал, но Жора, видимо, соображает быстрее, чем действует.
А она стояла, зажав уши руками и закрыв глаза. И кажется, могла простоять так долго. Пришлось бросить в нее камешком. Она пришла в себя и тут же бросилась ко мне:
– Ты можешь встать?
Кажется, в этой девочке я не ошибся. А ведь такое со мной впервые за долгое время. Меня хватило только на то, чтобы сказать ей, как найти Слона. Об остальном он позаботится.
Была ночь. Мы катались с отцом на лодке. Почему я решил, что этот могучий, бородатый мужчина – мой отец? Только потому, что он называл меня «сынок»? Разве этого достаточно?
Мы плыли в неопределенном направлении. Мы словно кружили на одном месте. Я то видел берег, то нет, я даже не мог толком понять, море ли это, бурная река ли? Что такое со мной творилось? Больше всего я хотел посмотреть в зеркало на себя, чтобы понять если не кто я, то хотя бы сколько мне лет. Тут счастливая мысль пришла в голову, я свесился было за борт, чтобы глянуть на свое отражение, но могучий, бородатый человек одной рукой резко втянул меня обратно, прикрикнув сурово: «А ну не балуй!» – и я мигом присмирел.
«Луна волнует море, как женщину», – сказал вдруг мужчина.
Значит, все-таки море, подумал я. Давно не был на море, хорошо.
Я взялся за весла. В темноте я чувствовал приближение утра; загребая веслами, я слышал дрожащий звук – это летучая рыба выходила из воды и уносилась прочь, со свистом рассекая воздух жесткими крыльями. Я мерно греб, не напрягая сил, потому что поверхность воды была гладкой, за исключением тех мест, где течение образовывало водоворот.
«Сорвалась», – сказал вдруг мужчина.
Наконец– то я понял, что мы тут делаем. Мы рыбачим.
Солнце едва приметно поднялось из моря, и мне стали видны другие лодки; они низко сидели в воде по всей ширине течения, но гораздо ближе к берегу. Потом солнечный свет стал ярче и вода отразила его сияние, а когда солнце совсем поднялось над горизонтом, гладкая поверхность моря стала отбрасывать его лучи прямо в глаза, причиняя резкую боль, и старик греб, стараясь не глядеть на воду. Я смотрел в темную глубь моря, куда уходили мои лески. Смотреть так было все равно что закрыть глаза. Я закрыл глаза. Меня обдало солеными брызгами. И одновременно другой я открыл глаза.
Я лежал на кушетке. Я огляделся, подумал было, что это подвал моего «Подшипника», но нет, это место мне было неизвестно. В двух шагах от меня в кресле сидела Маша. Она спала. Возле ее ног лежала книжка корешком вверх. Там было написано что-то не по-русски. Ах да, она же «англичанка». Поднапрягшись, я сообразил, что это Хемингуэй, «Старик и море». Когда-то в детстве меня пытались заставить ее одолеть. Кажется, не получилось, уже и не помню.
Я пошевелился. В боку появились болевые ощущения, но такие туманные и неясные, что я сразу понял: дело идет на лад. Сколько же я проспал? Часов на руке не было. Какое сегодня число? Разбудить, что ли, мою сиделку? Попробую обойтись.
Я осторожно спустил ноги на пол. Он был деревянный. Нащупал тапочки. Надел. Машинально глянул на них. Незнакомые. Но размер не Слона, это точно, на того сорок пятый еле налазит. Я вышел из комнаты. Страшно хотелось есть. И пить. Я глянул в окно – судя по всему, мы были на первом этаже. Вдали на небе, распахнувшись над горизонтом, было красивое багровое зарево. А перед ним – бескрайнее унылое поле, подгнивающее в бесконечных дождях. И, как ни странно, я любил все это. Ведь сколько раз уже мог уехать подальше, сменить климат, но нет же…
Я подумал, что хорошо создан мир, только зачем и с какой стати люди делят друг друга на трезвых и пьяных, служащих и уволенных, киллеров и их жертв да еще черт знает на кого? Почему трезвый и сытый спокойно спит у себя дома, а пьяный и голодный или раненый и прячущийся должен бродить, не зная приюта? Почему кто не работает и не получает жалованья, тот непременно должен быть голоден, раздет, бос? Кто это выдумал? И почему же птицы и звери не служат, не работают и не получают зарплату, а живут в свое удовольствие?
Ну конечно, это был деревенский дом, купленный каким-нибудь любителем природы, по всему видно, и интерьер не без городской руки. А вот чайник электрический! Я наклонил горлышко и выпил его весь. Кажется, впрок мне это не пошло. Как-то разом отяжелел, да и голова закружилась. До табуретки было рукой подать – пара шагов, но я все равно умудрился промахнуться и рухнул на пол.