— Я возложил бы всю ответственность на посланника истинно высшей власти.
— Который, насколько я понимаю, ее на себя уже принял?
— Да… и пусть бы она оставалась на нем и впредь.
Они встретились взглядами.
— Что ж… признаться, от вас я и не ждал ничего другого. — Киндерман кивнул и последний раз окинул взором грандиозную панораму заката. — Какая красота… восхитительное зрелище! — Затем посмотрел на часы. — Что ж, мне пора. Иначе снова придется выслушивать от нашей миссис что-нибудь такое об остывшем ужине. — Он повернулся к священнику. — Спасибо вам, святой отец. Мне стало легче. Намного легче. Кстати, могу я вас попросить об одном одолжении? Если встретите случайно человека по фамилии Энгстрем, передайте ему буквально следующее: “Эльвира в клинике. У нее все хорошо.” Он сам все поймет. Ладно? Если увидите, конечно.
— Конечно… — остолбенело проговорил Каррас. — Конечно.
— Слушайте, когда мы, наконец, выберем вечерок и сходим с вами в кино, а, святой отец?
Иезуит опустил глаза.
— Скоро.
— “Скоро”… Вы как тот раввин, у которого Мессия приходит всегда только “скоро” — ни раньше, ни позже. Еще у меня к вам, святой отец, огромная просьба. — Детектив сделал серьезное лицо. — Не бегайте вы больше так. Походите немного. Просто не спеша походите. Ладно?
— Ладно.
Детектив сунул руки в карманы, уронил голову.
— Ну да, скоро… когда же еще? — Уже поворачиваясь, чтобы уйти, он вспомнил вдруг, вытянул руку, крепко пожал иезуиту плечо. — Элиа Казан шлет вам свой привет.
Несколько секунд Каррас провожал взглядом ковыляющую фигурку; он глядел ей вслед с удивлением и благодарностью, с мыслью о том, как сложны, как непостижимы лабиринты сердца человеческого. Затем возвел глаза к нежно-розовым облакам над рекой, скользнул взглядом на запад, к самому краю света. “Как светятся они — тихо, ясно… будто обещание в душе, обещание, о котором приятно помнить…”
Каррас поднял сжатый кулак к губам и заглянул внутрь себя, в опрокинутое черное небо бездонной печали. Из глубин его что-то подкатило к горлу, поднялось к уголкам глаз. Он постоял еще немного, не осмеливаясь больше взглянуть на закат, затем поднял глаза к окну детской спальни и пошел к дому.
Дверь открыла Шэрон с кучей грязного белья в руках; она быстро сообщила ему о том, что в доме все по-прежнему, и поспешила извиниться:
— Вот… несу все в стирку.
Священник поглядел ей вслед, подумал о том, что неплохо было бы, все-таки, выпить кофе, но услышал, как демон осыпает Мэррина бранью, и повернулся к лестнице. Затем вспомнил о Карле: “Где он сейчас?” Каррас обернулся, но Шэрон уже спускалась в подвал: мелькнул лишь краешек одежды.
Не было Карла и в кухне. За столом сидела Крис и рассматривала нечто, напоминавшее семейный альбом: большую книгу со вклеенными фотографиями, листочками, обрывками. Она склонилась над столом, прикрывая от него лицо ладонью.
— Простите, — тихо спросил Каррас, — Карл у себя?
— Нет. Вышел по делам, — хрипло выдавила из себя Крис; покачала головой; всхлипнула. — Кофе, святой отец. Через минуту будет готов.
Каррас взглянул на огонек перколятора. Внезапно Крис рывком поднялась из-за стола и, не взглянув на него, вышла из кухни.
Взгляд священника вновь упал на альбом: он подошел и стал рассматривать фотоснимки — очень простые и искренние сценки из детской жизни. Не сразу дошло до него, что в центре всех этих милых, наивных событий — Риган… Вот она задувает свечи на праздничном торте; вот в шортах и маечке сидит на озерном причале, весело помахивая фотографу ладошкой. Что-то такое было написано на маечке: “Лаг…” — дальше он разобрать не смог.
К следующей странице был приклеен разлинованный тетрадный листок; детской рукой здесь были выведены такие строки:
Под стихотворением стояла надпись: “Я люблю тебя! С праздником! Рэгс.”
Каррас крепко сомкнул веки. “Боже нас упаси от таких вот случайных встреч с прошлым…” Пока закипал кофе, он стоял, вцепившись пальцами в край стойки, отчаянно пытаясь забыться, расслабиться, отключиться. Но одновременно с первыми глухими толчками поднимающейся кофейной массы он ощутил, как острая жалость закипает в груди, как, разливаясь, превращается она в слепую ненависть — к боли, к болезни и к детскому страданию; к хрупкости тела человеческого и к мерзкой личине проклятой смерти.
“Если бы вместо обычной глины…”
В то же мгновение ярость вдруг выдохлась, иссякла, растеклась в душе неясной печалью и глухим раздражением.
“…Все самое красивое, что есть на свете…”
Нет, ждать больше было нельзя. Нужно было идти… делать что-то… пытаться, пытаться помочь…
Каррас вышел из кухни и, проходя мимо гостиной, краем глаза заметил, что Крис бьется в рыданиях на диване, а рядом сидит Шэрон и как-то пытается ее успокоить. Он поднял взгляд: сверху беспрерывным потоком неслась злобная брань:
— …И все равно бы ты проиграл! Все равно проиграл бы — и знал ведь об этом! Ты — ничтожный, паршивый ублюдок, Мэррин! Ну-ка, вернись! Вернись, и мы тут с тобой…
Каррас заставил себя дальше не слушать.
“…или песенку птицы…”
Он распахнул дверь спальни и тут только вспомнил, что не надел свитер. Демон продолжал бушевать, повернув голову куда-то в сторону.
“…все самое красивое…”
Каррас медленно подошел к окну и поднял плед. “Странно… Мэррина нет…” — мигнуло слабой искоркой в истощенном мозгу. Он подошел к кровати, чтобы в очередной раз измерить давление, и чуть не споткнулся о распростертое на полу тело. Беспомощно раскинув в стороны руки, старик лежал у самой кровати. Каррас упал на колени, перевернул его и содрогнулся при виде безжизненного, посиневшего лица. Он попытался нащупать пульс… и отпрянул, будто от обжигающего удара. Мэррин был мертв.
— …Святой пузырь, раздутый и самодовольный! Сдохнуть, значит, надумал, да? Каррас, исцели его! Верни его сюда, и мы закончим! Дай нам…
Разрыв аорты. Внезапная остановка сердца.
— О Боже! — бессильно прошептал Каррас. — Боже, только не это! — Он закрыл глаза, словно все еще отказываясь до конца поверить в случившееся. Затем вдруг схватил вялую руку и с новой силой вцепился в запястье, будто надеясь выдавить из мертвых сухожилий последний удар ушедшей жизни.
— …Ты, набожный…
Каррас отпрянул, перевел дух. Увидел мелкую россыпь таблеток на полу. Поднял одну… Нитроглицерин. Да, Мэррин обо всем знал заранее. К этому он готовился. Каррас в последний раз взглянул старику в лицо. “…Ступайте, Дэмиен, и отдохните немного.”
— …Да черви могильные откажутся жрать твои гнилые останки, ты…
Внезапно от этих слов в груди его вновь вспыхнула неутолимая, смертельная ярость. Он затрясся всем телом.
“Не слушай!”
— …Ты, гомо…
“Не слушай, не слушай!”
Темная пульсирующая вена вздулась у Карраса на лбу. Он осторожно приподнял вялые руки старика и скрестил их на груди.
— Теперь вложи еще член в ладошки! — грохнул бас, и в ту же секунду вонючий плевок угодил мертвецу в глаз. — Последний обряд! — Демон откинулся на подушку и разразился диким хохотом.
Каррас стоял на коленях, глядя на скользкую расползающуюся слюну, и глаза его стали постепенно вылезать из орбит. Не слыша уже ничего, кроме шума крови в ушах, он поднял неузнаваемое, искаженное жутким оскалом лицо и медленно встал.
— Ах ты, сукин сын! — Слова эти прошили воздух шипением расплавленной стали. — Ах ты, подонок!
Священник все еще стоял неподвижно, но живая плеть какой-то неведомой силы неумолимо разворачивалась внутри. Жилы у него на шее натянулись, как струны. Смех оборвался. Демон вперился в него злобным взглядом.
— Ошибаешься, проиграл ты! Ты проигрывал всегда! — Риган окатила Карраса струей рвоты, но он, казалось, этого не заметил. — Все это очень неплохо получается у тебя с детьми! С маленькими девочками — особенно! — Он расставил руки огромными крючьями в стороны и поманил к себе существо. — Эй ты, ничтожество! Ну-ка, оставь ребенка, попробуй меня! Давай же! Войди…
Минуту спустя женщины услышали сверху странные звуки. Крис в это время с просохшими уже глазами сидела на высоком крутящемся стуле, а Шэрон готовила напитки за стойкой. Она поставила стаканы с водкой и тоником; в ту же секунду обе взглянули на потолок. До них донеслись звуки быстрых, спотыкающихся шагов, грохот упавшего тела, затем глухие удары — о мебель и стены. И — голос… кажется, голос демона: он изрыгал все тот же поток ругательств. Но тут же заговорил кто-то еще. Каррас?.. Да, это был он. Вот только голос его звучал теперь совсем иначе: глубоко и сильно.
— Нет, я не дам их в обиду! Ты больше не причинишь им зла! Ты уйдешь со…
Крис вздрогнула, опрокинув стакан: наверху что-то страшно треснуло, затем послышался оглушительный звон стекла. В следующую секунду обе женщины уже бежали по лестнице на второй этаж. Наконец они ворвались в спальню. Стекло было высажено начисто, ставни грудой обломков валялись на полу. Они ринулись к окну, и в этот момент Крис вскрикнула от ужаса: она увидела распростертое тело. Остолбенела на секунду, затем подбежала и опустилась на колени.
— О Боже! — В голосе ее звенели слезы. — Шэрон! Шэр, иди сюда, скорее!
Девушка выглянула из окна, страшно, пронзительно вскрикнула и бросилась назад, к двери.
— Шэр, что там? — воскликнула Крис, белая, как полотно.
— Отец Каррас! Отец Каррас!
Сотрясаясь от рыданий, она выскочила из спальни. Крис кинулась к окну, заглянула вниз и почувствовала, как сердце ее обрывается и несется в пропасть. На нижних ступеньках лестницы, почти у самой М-стрит бесформенной грудой лежало человеческое тело, а вокруг него уже собралась небольшая толпа зевак.
Крис застыла у окна, будто парализованная.
— Мама? — послышался сзади тоненький, дрожащий от слез голосок. — Мама, что тут происходит такое? Мама, иди ко мне, иди пожалуйста, я боюсь! Я…
Крис обернулась, все еще отказываясь верить собственным ушам, увидела растерянное и заплаканное родное личико и, рыдая, бросилась к кровати.
— Рэгс! Доченька моя! Моя малышка!
…Шэрон ворвалась в резиденцию и попросила срочно вызвать Дайера. Он выбежал в приемную. Смертельно побледнел.
— Скорую вызвали?
— О Боже, я совсем забыла!
Тут же дав распоряжения дежурному, он выбежал из здания; Шэрон поспешила за ним. Они пересекли улицу и по ступенькам каменной лестницы бросились вниз.
— Пропустите, прошу вас! Расступитесь! — Дайер пробился, наконец, сквозь толпу, оставив позади гул напуганного равнодушия: “…Что тут произошло?.. Какой-то парень упал с лестницы… Вы видели?.. Пьяный, наверное. Видите, рвало его… Пошли, не то опоздаем…”
Священник замер; на секунду чувства оставили его — будто само время провалилось вдруг в бездну горя и мрака. Казалось, боль, покинув несчастное тело, разлилась в пространстве: Дайер попробовал сделать вдох и понял, что не в силах вобрать в себя этот воздух.
Разбитое, изломанное тело Карраса лежало на спине; под головой растеклась лужа крови. Внезапно глаза, до этого пусто глядевшие в небо, увидели Дайера, воспрянули к жизни, наполнились радостью и мольбой.
— Ну-ка, назад! Все назад! — Сзади сквозь толпу уже продирался полицейский. Дайер опустился на колени, очень легко и нежно погладил истерзанное лицо. Кровь сочилась из многих порезов и ссадин. Алая ленточка стекала из уголка рта.
— Дэмиен… — Дайер сглотнул дрожащий комок. В глазах огоньком слабой надежды все еще теплилась немая просьба. Он придвинулся ближе. — Ты можешь говорить?
Каррас медленно вытянул руку, прикоснулся к запястью Дайера и сжал его вдруг неожиданным рывком. Молодой священник вновь подавил в себе слезы. Он шепнул, нагнувшись к самому уху:
— Хочешь исповедаться, Дэмиен?
Пальцы на запястье сжались.
— Ты раскаиваешься во всех грехах жизни своей, коими огорчил ты Господа Бога нашего?
Дайер вновь ощутил пожатие. Чуть отстранился, перекрестил умирающего. Произнес слова отпущения:
— Ego te absolvo… — Крупная слеза выкатилась из уголка глаза и замерла на окровавленной щеке. — …In Nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, Amen, — закончил Дайер, чувствуя, как все сильнее сжимается обруч на его руке. Затем снова нагнулся к самому уху, выждал, пока не спадет волна подкативших рыданий.
— Ты… — начал Дайер и тут же умолк. Пальцы разжались. Он выпрямился, заглянул вниз и встретил навеки застывший, последний взгляд. Мир и покой были в этих глазах, и что-то еще, что-то радостно-непостижимое — может быть, счастье духа человеческого, вырвавшегося наконец из тисков страданий и боли. Глаза Карраса глядели вверх. Но видели они перед собой уже иное небо.
Дайер мягким движением опустил веки. Издалека донесся вой приближающейся сирены. Молодой священник начал произносить какие-то слова прощания, но не договорил, уронил голову и разрыдался.
Подъехала скорая. Когда носилки с мертвым телом стали задвигать в задний отсек фургона, Дайер взобрался вдруг по ступенькам и подсел к санитару.
— Вы ничем уже не поможете ему, святой отец, — ласково проговорил тот. — Не рвите сердце себе. Оставайтесь здесь.
Не спуская глаз с заострившегося лица, священник молча покачал головой. Санитар кивнул шоферу, ожидавшему сзади. Дверца захлопнулась.
Шэрон стояла на тротуаре, ошеломленным, непонимающим взглядом провожая машину.
— А что случилось-то? — послышалось рядом.
— Кто знает, кто знает… — раздалось в ответ. — Что мы, приятель, с тобой вообще можем знать?..
Взвыла сирена, рассекла острым криком ночь и тут же затихла: водитель вспомнил, что можно уже не спешить. Рваные края тишины сомкнулись над темной гладью реки, и воды ее в мертвом безмолвии продолжали неспешный путь свой к какому-то далекому, тихому берегу.
Эпилог
Теплое июньское солнце ярко светило в окно. Крис сложила блузку, бросила ее поверх остальной одежды и закрыла крышку чемодана. Затем быстро подошла к двери.
— О’кей, теперь, кажется, все.
Карл вошел в спальню и тут же принялся орудовать ключиком в замочках. Крис быстро миновала холл и направилась к спальне Риган.
— Эй, Рэгс, как ты там?..
Прошло полтора месяца со дня гибели двух священников, с момента страшного, неизгладимого потрясения. Киндерман закрыл дело. Но вопросы оставались, и по-прежнему не было на них ответов. Разве что неясные догадки и подозрения да ночные слезы при внезапном пробуждении… От чего-то странного, необъяснимого… Причиной гибели Мэррина оказалась давняя болезнь сердца. Но Каррас…
— Ничего не понимаю! — сопел Киндерман в долгих беседах с самим собой. На этот раз девочка явно была ни при чем: на ней были ремни и смирительное одеяло. Очевидно, сам священник сорвал ставни, выпрыгнул из окна и встретил смерть свою у подножия лестницы. Но что подтолкнуло его? Страх? Что это было — паническое бегство от какого-то нового ужаса? Киндерман отверг эту мысль. Для спасения Каррас выбрал бы другой путь: не из тех он был, кто в минуту опасности мчатся, потеряв голову, куда глаза глядят.
К более или менее определенному выводу лейтенант начал склоняться, лишь получив показания отца Дайера. Молодой священник рассказал ему обо всем, что мучило Карраса в последние месяцы: о сыновьем чувстве вины, о том, каким страшным ударом явилась для него смерть матери, о страхе перед слабостью веры своей. Что ж, если к этому психологическому грузу присоединить еще несколько бессонных ночей, ответственность за ребенка, бесконечные издевательства демона и гибель Мэррина… Детектив знал теперь почти наверняка: у священника просто не выдержала психика, сломалась под страшным грузом, который был ей уже не под силу. Более того, расследуя обстоятельства убийства Дэннингса, он узнал из множества прочитанных книг, что жертвами одержимости нередко становятся и сами экзорсисты, причем опасными катализаторами оказываются, как правило, чувство вины, жажда самонаказания и хорошая внушаемость. Одним словом, Каррас подошел к черте и остановиться перед ней не смог. Свидетельства Крис и Шэрон, которые слышали снизу звуки борьбы и новый, изменившийся голос священника, такое предположение, похоже, только подтверждали.