Чертов дурак! Заманил в ловушку...
А я, я сам, поверивший шуту – я не дурак? Дурак. Дурак и есть. Ду-рак, ду-рак, ду-рак...
Нет уж, отныне я поумнел. Пусть Друдл Коблану свои сказки рассказывает.
Голова раскалывалась, но уже почти не кружилась. Я понял, что заснуть мне не удастся. Встал с кровати. Подошел к столу и опустился на весьма кстати подвернувшийся стул. Сделал пару глотков из кувшина. Опять полегчало, но ненадолго.
Я тупо обвел взглядом комнату, мельком отметив штукатурку на полу; завершив осмотр, остановил взгляд на столе и обнаружил на нем Единорога без ножен.
Только ты, дружище, у меня и остался... Все остальные предали однорукого Чэна – и задира Фальгрим, и эмир Дауд, и злой шутник Друдл Муздрый, и угрюмый Коблан, и Чин Черный Лебедь, и даже мой дворецкий Кос ан-Танья – который, как я думал раньше, в принципе не способен на предательство... как и Чин, как и Фальгрим, как и угрюмый кузнец Коблан...
Железная перчатка помимо моей воли легла на рукоять Единорога. Приучили все-таки, гады!
Ну и ладно. Пусть...
И все же я не понимаю – зачем?
Зачем им это нужно?..
2
...Вначале все шло более или менее нормально. Насколько нормальной может быть жизнь однорукого калеки с мертвой железкой на культе; жизнь в чужом доме; жизнь, которую и жизнью-то назвать трудно.
Так – существование.
Но тем не менее, ничем особенным мое существование в доме Коблана поначалу отмечено не было.
Мне было все равно. Я равнодушно клал ладонь железной руки на рукоять Единорога, ничего при этом не ощущая, кроме смутного раздражения. Иногда я забывал это делать – и тогда мне вежливо напоминали. Я согласно кивал, вновь неловко пристраивал мертвые пальцы на рукояти меча и шел дальше. Или продолжал стоять. Или сидеть. Или лежать.
Чаще – лежать.
Я лежал, и мыслей не было, и чувств тоже почти не было – но что-то все же во мне оставалось, потому что все чаще я думал об оставшемся дома ноже для одного-единственного ритуала.
О пропуске на ту сторону.
«Кусунгобу лежит на пороге двери, ведущей в рай».
Где это я слышал? Или читал?
Не помню.
Мне было плохо. Может быть, в раю будет лучше?..
3
В тот день я, наконец, решился. Не с самого утра – уже ближе к вечеру.
Я нашел Коблана в кузнице, деликатно тронул его за плечо левой рукой, и, когда кузнец обернулся, без всякого выражения сказал:
– Мне пора, Коблан. Я возвращаюсь домой.
И пошел к выходу.
Кузнец неожиданно оказался передо мной, загораживая путь. Он был вежлив, но настойчив. И почему-то старался не смотреть мне в глаза.
Потом я понял – почему. Но потом было поздно.
А тогда было еще не поздно. Но я этого не знал. Я согласился, что на улице уже в самом деле темно, и дом мой неблизко, и лошади у меня под рукой нет, и...
Я согласился, что и впрямь могу подождать до утра, проведя еще одну ночь в доме Коблана.
Это ничего не меняло – я ведь уже РЕШИЛ.
Спал я спокойно – как человек, сделавший свой выбор.
С рассветом я встал, кое-как облачился в свою привычную одежду – сидела она не так, как следовало, но это не имело никакого значения – прицепил к поясу ножны с Единорогом и направился к двери.
К двери моей комнаты.
А дверь оказалась заперта.
Еще не понимая, что происходит, я начал стучать – сначала здоровой рукой, а потом – железным придатком. Долго никто не появлялся. Наконец за дверью послышались неторопливые грузные шаги хозяина дома. Шаги остановились перед дверью, но открывать Коблан явно не торопился.
– И чего тебе не спится в такую рань? – сонно пробормотал он.
– Это мое дело. Мне пора домой, – потребовал я. – Открывай!
Некоторое время Коблан молчал.
– Не-а, не открою, – сообщил он после долгого раздумья. – А то ты и впрямь домой пойдешь.
– Вот именно! Открой немедленно! – во мне постепенно начинало закипать раздражение. – Я должен вернуться домой!
– Ничего ты не должен, – зевая, возразил из-за двери кузнец. – А если и должен – то мне. Во-первых, должен у меня в доме жить – это раз. Во-вторых, за руку твою железную да за работу мою тяжкую – это два будет. Так что сиди тихо и не буди меня.
– Сколько я тебе должен? – как можно более ядовито поинтересовался я. – За руку бесполезную? Сколько, кузнец? Устад! – в последнее слово я вложил уже откровенное презрение.
Но Коблан не обиделся и не открыл дверь, как я рассчитывал.
– Вот когда польза от руки появится – тогда и поговорим, сколько кто и кому должен, – отозвался он по-прежнему равнодушно. – А дома у тебя черта с два от руки польза будет. И тогда мне моих денежек не видать. Так что кончай орать и иди упражняйся. Вот как сожмешь железные пальцы – выпущу и плату соглашусь взять. А до того – сиди. Кормить буду, поить буду. Отхожее место сам знаешь где – и не мешает, и под боком, и не сбежишь...
Действительно, оное место находилось в глухом дворике, куда был выход прямо из моей комнаты. Сам дворик был обнесен глинобитным глухим дувалом в три моих роста, и сбежать оттуда можно было лишь через... в общем, никак.
– Так что чем быстрее меч в новую руку возьмешь – тем быстрее домой вернешься, – философски закончил Коблан, и его шаги удалились с прежней неторопливой весомостью.
Поначалу я не поверил собственным ушам. Меня, Высшего Чэна Анкора, одного из наиболее известных и знатных граждан Кабира да и вообще эмирата – МЕНЯ запер у себя в доме свихнувшийся кузнец?!
...Впрочем, в этот факт вскоре пришлось поверить. Через час двое подмастерьев принесли мне завтрак. Едва заслышав звук отодвигаемого внешнего засова, я поспешно поднялся со своей кровати, на которой пребывал в полном унынии – но подмастерья спешно опустили на пол у порога поднос с едой и успели скрыться за дверью, прежде чем я пересек комнату. Лязгнул засов, я от злости пнул ногой безвинный поднос и в бессильном возмущении замолотил в дверь руками.
После железной руки на двери оставались уродливые царапины – но не более...
4
Поначалу я пытался уговорить Коблана, ежедневно заходившего ко мне в комнату. Кузнец внимательно выслушивал все мои гневные тирады, а затем садился к столу и начинал вещать нечто туманное, наводящее на мысли о том, что Коблан действительно малость тронулся, а теперь пытается заодно свести с ума и меня.
Я плохо слушал его, поскольку голова моя была занята совсем другим. Тем не менее, надоедливый и навязчивый, как жужжание мухи – только очень большой мухи! – голос Коблана все же проникал в мое сознание, и я помимо воли отмечал, что кузнец говорит что-то о «живой стали», о духовной связи человека с его оружием и о том, что если очень захотеть, если поверить...
Я не знаю, было ли это отрывками из давних трактатов, изложением старинных легенд или бреднями самого Коблана – но только после каждой такой «беседы» кузнец брал мою мертвую руку своей лапой и сжимал металлические пальцы на рукояти моего Единорога.
Надо сказать, что разжать их потом левой рукой мне всякий раз стоило немалых усилий.
Кузнец уходил, тщательно запирая за собой дверь, а я вновь оставался один, и мысли мои путались, в голове роились странные, дикие образы, и временами я начинал думать, что кузнец в чем-то прав, и я даже пытался – честно пытался! – сомкнуть холодные пальцы... и, естественно, у меня ничего не получалось.
Верю? Не верю?
Все было намного проще. Пальцы, вне зависимости от моих веры и неверия просто не могли сжаться – мертвые, бессмысленные куски железа...
5
...На пятый день мне в голову пришла чудовищная, но вместе с тем совершенно очевидная мысль. Вернее, даже две чудовищных, но оттого вдвойне очевидных мысли.
Во-первых, я обратил внимание, что довольно часто мне приносят мои любимые блюда – а что я люблю, знали очень немногие, и это существенно сужало круг возможных пособников Коблана; кроме того, эти блюда были приготовлены так, что круг сужался до одного-единственного человека: моего дворецкого Коса ан-Таньи.
Повара я в расчет не брал.
Это было невозможно. Но это было именно так.
Во-вторых, я вдруг вспомнил о принятом пять дней назад решении. Конечно, здесь у меня не было кусунгобу – но я подумал, что Тот, кто ждет меня в раю, не обидится, если на пороге двери, ведущей к нему, на этот раз будет лежать не ритуальный нож, а мой меч Дан Гьен по прозвищу Единорог.
Но, кажется, Тот, кто ждал меня в раю, все же обиделся – потому что, когда я взял меч в левую руку и медленно поднес его лезвие к горлу, я понял, что не смогу.
И никто на моем месте не смог бы!
Не для того был выкован несколько поколений тому назад Единорог, как и другие фамильные мечи Анкоров Вэйских, чтобы лишать жизни своего нынешнего владельца. Чтобы оборвать Южную ветвь рода Анкоров.
Рука моя предательски задрожала, и я опустил меч. Нет, смерти я не боялся – мне уже нечего было терять; но ЭТО было выше страха смерти и острее желания уйти.
Я мог уйти – но не так.
И я понял, что Тот, кто ждет меня в раю (или еще где-то – не знаю) пока не хочет меня видеть.
Я покорился.
Я больше не делал таких попыток.
6
...На девятый день (или это был десятый?.. не помню...), когда Коблан в положенное время явился в мою темницу, чтобы продолжить свои до смерти надоевшие душеспасительные беседы, я заявил ему, что у меня есть высочайшее поручение эмира Дауда, что имеется специальный фирман на мое имя, и что если кузнец немедленно не выпустит меня, то будет считаться государственным изменником со всеми вытекающими отсюда последствиями.
После чего, не обращая внимания на несколько оторопевшего Коблана, я упал на кровать, отвернулся лицом к стене, и одно ухо закрыл здоровой рукой, а другое плотно прижал к подушке – чтобы не слышать больше Коблановых бредней.
Некоторое время Коблан молчал или говорил достаточно тихо, чтобы я его не слышал. А потом я приоткрыл одно ухо и до меня приглушенно донеслось:
– Не знаю, не знаю... Спрошу у Друдла – а там посмотрим...
7
На следующее утро дверь распахнулась, и в комнату влетел сияющий Друдл, размахивая каким-то объемистым свитком. Со всего маху шут бухнулся мне в ноги, проехав при этом по полу пару локтей и чуть не сбив меня.
– О великий и мудрейший дурак Чэн Анкор из столь же славного рода Анкоров Вэйских! – гнусаво заорал шут, продолжая вертеть у меня перед носом своим свертком. – Дозволь вручить тебе высочайший фирман солнцеподобного эмира Дауда, дабы ты в своей несказанной дурости использовал его по назначению, – тут Друдл почему-то сделал паузу, – и выявил всех наигнуснейших врагов славного Кабирского эмирата!
Вопя все это, шут принялся разворачивать принесенный сверток. Он разворачивал и разворачивал, во все стороны летели какие-то рваные и грязные тряпки, лоскуты кожи, куски тончайшей узорной парчи, обрывки шелка – они устилали уже весь пол вокруг Друдла, и им, казалось, не будет конца.
Тем не менее, изрядно потрудившись, Друдл все-таки добрался до вожделенного содержимого и с радостной улыбкой вручил мне небольшой пергаментный свиток, запечатанный личной печатью эмира Дауда.
Я сломал печать и пробежал текст глазами. Все было верно: подателю сего, Чэну Анкору Вэйскому, предписывалось оказывать всяческую помощь и содействие на территории всего Кабирского эмирата, а также вассальных княжеств и дружественных государств.
Внизу стояла хорошо знакомая мне подпись великого эмира Дауда Абу-Салима.
Пока я читал, шут заглядывал мне через плечо, так что я был уверен, что он тоже успел ознакомиться с содержанием фирмана. Если не ознакомился до того...
– Ну что, съел? – злорадно осведомился я. – В смысле – прочитал?!
– Не-а, – расплылся ужасно довольный шут, – я читать не умею! А чего там написано? Небось, что ты, Чэн – дурак? Так об этом писать необязательно, это и так все знают. А кто не знает – тому я расскажу. Устно.
Я попытался удержать себя в руках. Если быть точным – в одной руке.
– Зови кузнеца Коблана! Здесь написано, чтобы все жители Кабирского эмирата оказывали мне содействие. И я требую, чтобы меня отсюда выпустили! Немедленно!..
– А зачем, собственно? – поинтересовался шут. – Тут тебя кормят, поят, содействие всяческое оказывают, делать ничего не надо – знай себе руку упражняй...
Он неожиданно подпрыгнул и подмигнул мне.
– Как у Чэна-дурака есть железная рука, – пропел он, кривляясь, – и содействие Коблана пить вино из бурдюка! Зачем тебе отсюда уходить?