Ладно. В этом деле многое на веру придется брать. Возьмем, и дальше пойдем.
Короче, Но-дачи ухитрился пройти Кулхан. У Придатка его на воду то ли чутье, то ли везенье было – два раза на заброшенные колодцы натыкался, и еще раз на конного Придатка, застигнутого песчаной бурей. Фляга у покойника нашлась, небольшая, но на два дня пути хватило.
Коня у них в первую же неделю бешеный варан сожрал, так Придаток пешком шел, Но-дачи на плече нес и сушеную варанятину жевал в – отместку за коня, что ли...
Нес, нес и вынес. На свою голову.
...Убили его, Придатка этого. Пески насквозь прошел, гнилую воду по капле цедил, когда варанов не стало – змей на солнце вялил... и все для того, чтоб у первого же дерева, кривого да чахлого, прирезали его, как скотину.
Три копья ждали у этого дерева. Три легких копья неизвестного рода и три ножа. Ну, и три Придатка на низкорослых косматых лошадках.
Только молчали они, и копья эти, и ножи – молчали, сколько Но-дачи не кричал им издали. И еще дух от них шел... нехороший. Будто и не Блистающие они вовсе, а так – вещь.
Вещь неразумная. Мертвая.
Или почти мертвая.
Или даже и не жившая никогда.
Так что когда Придаток Но-дачи из последних сил добежал до ожидающих – один из всадников глянул на него искоса, наклонился, вынул безразличный нож и деловито перерезал горло покорителю Кулхана.
Как ветку срезал. Равнодушно так, спокойно, без злобы.
И вытер неживой клинок о шкуру лошади.
Знай Но-дачи заранее то, что он тогда лишь начал узнавать; умей он в тот миг то, чему нескоро обучился – не спешил бы он к всадникам. И так, неспешно, всех девятерых положил бы рядком у того же дерева. Три копья, три ножа, три Придатка.
В пыль.
(Вот в это я поверил сразу).
...Увезли его. Приторочили к седлу и увезли. И очень скоро выяснил Но-дачи, что вокруг него лежит Шулма, и живущие здесь Придатки зовут себя шулмусами; а еще узнал, что нет в Шулме Блистающих.
Оружие есть. Вещь неразумная, для убийства созданная.
А убивали в Шулме немало. Род на род, племя на племя, то набег, то распря. Так что работы железу хватало.
Брезжило что-то в местных клинках, словно фитиль мокрый свечной горел – вспыхнет, погаснет, снова вспыхнет, зашипит, затрещит и плюется во все стороны. Чадит, а не светит.
Вещь не вещь, тварь не тварь. Но и не Блистающие.
Дикие Лезвия. Совсем-совсем дикие.
Без легенд и сказок. Без красоты вымысла.
Как есть. По-настоящему.
...Не всех пришлых Придатков в Шулме резали. А тех, что из-за Кулхана явились – тех вообще берегли и, в отличие от других рабов, даже на тяжелые работы не ставили.
И кормили не впроголодь. Это Придатку Но-дачи просто не повезло отчего-то. Не глянулся он шулмусам-заставщикам, что ли?
Чего уж теперь гадать...
А вот Блистающих у пришельцев отбирали. Оружие то есть, с точки зрения шулмусов. И хранили пленных Блистающих в почетном шатре.
У каждого уважающего себя племени – а племен, себя не уважающих, не было в бескрайней Шулме – имелся такой шатер.
Знатное жилье! На отдельной повозке возили, трех белых коней запрягали да трех гнедых – это когда на новое место откочевывали. А вот когда на стоянках разбивали, то сверкал и искрился шатер золотыми полосами переплетающихся цветов и узоров, искусно вышитых по зеленому бархату; низ шатра натягивался на массивные колья красного металла, покрытые тончайшим чеканом работы неведомых златоделов.
Вроде бы и небогата ремеслами кочевая Шулма, а вот поди ж ты!..
В шатре том и познакомился Но-дачи с братьями-Саями, хмурыми и неразговорчивыми, и с другими Блистающими, невесть какими путями попавшими в Шулму. Только не сразу понял Но, почему одни Блистающие в шатре на белой, как снег, кошме лежат, а другие – на пунцовой.
Как по крови плывут.
...Долго понимать не пришлось. Поначалу соседей спрашивал – те, что с белой кошмы, и сами ничего не знали или делали вид, что не знали, а те, которые с пунцовой – отмалчивались.
Вскоре все выяснилось само собой.
По большим местным праздникам, шесть-семь раз в год (как турниры в Кабире!) устраивало племя общий той. Скачки, пляски, песни, козлодрание, котлы сорокаведерные мясным паром кипят, маленькие Придатки-шулмусики с головы да ног бараньим жиром да кислым каймаком перемазаны. А в последний день тоя звали какого-нибудь раба-Придатка – непременно того, кто из-за Кулхана пришел – и заставляли выбирать оружие по руке.
С белой кошмы.
А потом ставили их обоих – Придатка с Блистающим – против бойца-шулмуса.
И в ладоши хлопали – начинайте, дескать!
Вот так хлопнули однажды и для Но-дачи. И для рослого темнокожего Придатка – дубанец, наверное! – что уверенно поднял Но с белой кошмы.
(Еще бы! – подумал я. – Они там, в Дубане, и без того на двуручниках помешаны, прочие роды обижаются... ну да ладно, не о том сейчас речь...)
Истосковавшийся по Беседам Но-дачи начал ее радостно и красиво – благо Придаток попался сообразительный. Три стремительных дуги прочертил в воздухе тяжелый клинок, и слетела верхушка шулмусского малахая из лисьего меха, забился на полынном ветру распоротый рукав чекменя, рассыпались костяные украшения с лопнувшего шнурка на жилистой шее...
А кривая сабля-клыч не сказала в ответ ни слова. Шагнул шулмус, и узкий клинок просто и грубо погрузился в живот нового Придатка Но-дачи. Темная кожа посерела, будто пеплом подернулась, гулко забили барабаны – и вновь остался Но-дачи один.
В шатре. На белой кошме.
А за шатром хлопали в ладоши и счастливо взвизгивали довольные шулмусы. Как же – такая победа!
Даже обнаженное оружие, которым размахивали жители Шулмы, что-то азартно бормотало, захлебываясь пьяным весельем – да только невнятной была речь шулмусских клинков, одышливо присвистывали копья, заикались на взмахе метательные ножи...
Ну и что? Зато могли то, чего не могли Блистающие Верхнего Вэя, Кабирского эмирата, Омелы Кименской, древнего Мэйланя, Лоулеза, Дубана, Хаффы, Хакаса...
Шулма – могла!
Видел Но-дачи – по уменью Беседовать один Блистающий дюжины здешних сабель стоит. Стоить-то, конечно, стоит, но вот в чем беда: через себя не переступишь, а уменьем убийства не перекрыть!
Разве что...
Отлежался Но на кошме, отмолчался, и месяца через два, на очередном тое, с другого конца подойти решил.
Пять раз выбивал он боевой топор из рук одноглазого шулмуса-поединщика, пять раз кричал топору: «Опомнись, брат!..»
Не докричался. Глухо ухал топор, как птица ночная – и все. А затягивание боя считалось среди шулмусов уловками Гэнтэра, лукавого божка воров и конокрадов, недостойными настоящего мужчины. Зароптали зрители, мелькнул в воздухе волосяной аркан, рухнул хрипящий Придаток, роняя Но-дачи...
...Очнулся Но на кошме.
Белой.
Долго думал большой меч, долго себя наизнанку выворачивал, долго копил в себе скудные крохи решимости; и накопил. После третьего боя, короткого и страшного, отнесли его с почетом на пунцовую кошму и всю ночь выли вокруг Но по-праздничному.
Никогда не забудет двуручный Но-дачи, Блистающий Мэйланя, как снял он с плеч свою первую голову.
Вот ведь как выходит – и чужая голова своей стать может, когда снимешь ее с хозяина.
А Придатка, что в тот памятный день Но-дачи держал, в племя приняли. На одного шулмуса больше стало. Молодец!..
Еще бы не молодец... И себя спас, и Но-дачи. Ведь если какой Блистающий с белой кошмы за год так крови и не попробует – приносили неудачника в жертву Желтому богу Мо, разломав на три части и утопив в священном водоеме.
Все дно – в обломках. Гнилых, ржавых.
Кладбище, как есть кладбище. Братская могила.
А так – хорошо. С пунцовой кошмы на праздничные бои лишь три раза в год берут. И то – против новеньких. Тех, что Беседуют. По старинке. Как привыкли в Мэйлане, Кабире, Хаффе...
Вот поэтому и не рассказывают новичкам, за какие такие дела с кошмы на кошму перекладывают.
...Год прошел. Второй прошел. Третий начался.
И как-то ночью вошли в шатер, переступив через удавленного стража, девять Придатков – из тех, что в разное время были в племя приняты. А у шатра восемнадцать коней землю копытом рыли – девять заседланных, девять – в заводе, под вьюки.
Взяли Придатки с пунцовой кошмы одиннадцать Блистающих – троих братьев-Саев, Но-дачи, потом похожего на Но маленького Шото... еще шесть клинков, проверенных Шулмой...
И – только пыль взвилась за беглецами. Утром кинулась Шулма вдогон – куда там! У ближайшего табуна табунщик пополам рассечен – видно, впрок праздничная наука пошла! – кони на земле бьются с сухожилиями перерезанными, плачут детскими голосами. Пока на дальний выпас пешком, пока...
...Прошли они Кулхан. Семеро – из девяти Придатков. Девять – из одиннадцати Блистающих.
И четыре лошади.
Прошли. Обратно. Зная, что там, за песками, далеко, есть на земле место такое – Шулма.
И земля им тесной показалась.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
– Интересное дело... – задумчиво прошелестел я, когда Детский Учитель надолго замолчал. – Ну, допустим... А почему тогда они именно к тебе пришли, на жизнь жаловаться? Мало ли в том же Кабире Детских Учителей? И вообще...
– Учителей-то немало, – вмешался Обломок. – А Детский Учитель семьи Абу-Салим – один. И слово его, как Верховного Наставника из Круга Опекающих, дороже иных слов стоит. Вот так-то! И не только в Кабире.
Я не особенно разбирался в иерархии Детских Учителей, но сказанного Обломком было достаточно, чтоб угомониться и не приставать к маленькому ятагану с лишними вопросами.
– А ты, Дзю? – видимо, я угомонился, да не совсем. – Ты тоже Верховный Наставник, раз при этом разговоре присутствовал?
– Я – Верховный Насмешник, – ухмыльнулся Дзюттэ. – И я не присутствую. Я прихожу и остаюсь, пока меня не выгоняют. А когда выгоняют, то я все равно остаюсь. Понял?
– Понял, – кивнул гардой я. – Ладно. Наставник, рассказывай дальше.
– Дальше? – тихо переспросил Детский Учитель. – Чтоб дальше рассказывать, надо сперва назад вернуться...
И мы вернулись назад.
...За три месяца до побега попал в шатер к Но-дачи незнакомый Блистающий. Попал – и сразу на пунцовую кошму лег. Его в набеге из чужого племенного шатра выкрали, так что он в Шулме уже лет пять обретался, и всему, чему надо, обучен был. В том шатре он вместе с братом-близнецом лежал, только в суматохе набега пропал брат куда-то...
И одной долгой ночью, когда нет иного дела, кроме как спать или разговаривать между собой, рассказал новый Блистающий о том, что недавно случилось в его племени – а был он из известного в Мэйлане рода парных топоров Шуан, не склонных к выдумкам и многословию.
(Да, я неплохо знал когда-то Шуанов по обеим линиям – Верхневэйской и Мэйланьской – и к многословию они были склонны не больше, чем к умышленной порче Придатков. Хотя – если эта Шулма действительно такая...)
...Случился в племени, где находился тогда Шуан, заблудший топор с короткой рукоятью и подобным луне лезвием – праздничный той. Скачки-байга, песни-пляски, хмельная арака – все, как полагается.
Все, да не все.
Явился в племя, в самый разгар тоя, чужой Придаток с Блистающим на поясе. По внешнему виду оба – чистые вэйцы. И пришли от северо-западной границы Кулхана. Почему сами пришли, а не под конвоем заставщиков – неясно, да и лень в праздник разбираться.
Ну, раз пожаловали – становитесь в круг, за цвет кошмы и жизнь Придатка спорить!
Стоят они в круге. Смотрят на шулмусов. И те на них смотрят. Видят – Придаток стройный, узкоплечий, черноглазый, в суконный бешмет затянут; ни вида, ни силы, одни глаза из-под войлочного колпака лихим огнем горят. Такие огни в полночь на заброшенных курганах-могильниках видеть можно – можно, да не нужно. Кто их близко видел, те домой редко возвращаются.
А Блистающий, что только что был на поясе, а теперь уже в руке подрагивает – вроде бы обычный прямой короткий меч, клинок треугольный, двулезвийный, только у гарды-крестовины тот клинок чуть ли не в полторы ладони шириной, а у острия – полукругом под бритву сточен.
( – ...Чинкуэда, – бросаю я.
– Что? – удивляется Детский Учитель.
– Чинкуэда, говорю. Есть такая семья у нас на южных солончаках. Затворники, в свет редко когда выбираются...
– А... ну хорошо. Пусть будет по-твоему. Дальше говорить?)
...Вышел к гостю незваному в круг шулмус с двумя копьями. Поглядел на соперника Придаток, звонко расхохотался у него в руке Блистающий Чинкуэда, и затем острием указал по очереди на семерых шулмусов, что впереди прочих стояли.