Выходите, мол!..
Те и вышли. Стоят ввосьмером. Ждут.
– Джамуха! – сказал стройный Придаток и в грудь себя кулаком стукнул. Дескать, зовут меня так – Джамуха...
...Знал топор Шуан, что любой Блистающий по уменью своему много шулмусских клинков на весах Беседы перевешивает. А вот то, что новенький Блистающий, не обожженный Шулмой, не терявший Придатков, с первого же раза восьмерых шулмусов играючи положит – этого топор Шуан не знал.
И двуручный Но-дачи не знал. А узнав – удивился.
(И я удивился.)
Покачался окровавленный Чинкуэда над трупами, посвистел лениво в тишине, и в ножны лег, не вытершись. Придаток его улыбнулся нехорошо, в карман бешмета полез и пригоршню ушей оттуда достал. На землю бросил.
По серьгам признали шулмусы уши своих пограничных заставщиков.
Через полгода новый вождь был у племени. Взамен прежнего, зарезанного на глазах у всех.
Звали нового вождя – Джамуха Восьмирукий.
И на поясе его всегда висел прямой короткий Чинкуэда, скорый на смерть.
2
А еще через три месяца указал Чинкуэда острием на четыре стороны света и сказал: «Много земель – одна Шулма. Много племен – один народ. Много людей – один вождь. Кто не согласен – умрет».
Было это незадолго до похищения топора Шуана. И чуть дольше оставалось до дерзкого побега девяти Придатков и одиннадцати Блистающих.
Топор Шуан тоже был среди них.
Он остался в Кулхане. Зыбучка засосала.
3
...Детский Учитель все еще тихо шелестел, сообщая разные малозначащие подробности, молчал Обломок – слишком долго для его характера – спали мирным сном остальные гости и Гердан-хозяин (интересно, а почему я считаю себя тоже чем-то вроде хозяина, хоть и сам в гостях?), крупные кабирские звезды заглядывали в окно...
Короче, я уже не слушал Детского Учителя, а думал о своем. Вернее, о чужом – о невероятной Шулме, о Но-дачи и о том, что мне его не жалко.
Абсолютно.
Я и сам стоял вплотную к той черте, которую Но перешел волею неумолимых обстоятельств. Я – тут, пока еще тут; он – там, уже там... но нас разделяло не более одной длины клинка. Хороший выпад судьбы – и мы будем рядом.
А моя личная судьба носила имя. Но-дачи. Бежавший из Шулмы.
Нет, ненависть ушла и пока не появлялась, но и жалости не возникало. Скорее уж мне стоит задуматься, что никаких Тусклых я, как ни буду стараться, не найду. Миф рассыпался на глазах, теряя плоть и реальность – ужасом Кабира, Дурбана, Хаффы оказалась кучка Блистающих из Шулмы, с того конца света.
Бороться с легендой мне было бы страшнее.
Постой, Единорог... ты все-таки собираешься бороться?
Ладно. Отложим до утра.
– ...и он сказал, – пробился сквозь мои раздумья шелест Детского Учителя, – что настанет день, когда Джамухе Восьмирукому станет мала Шулма. И тогда Шулма придет в Кабир. Ты слушаешь, Единорог?
– Да-да, – торопливо звякнул я. – Конечно... Шулма придет в Кабир. И что дальше?
– А дальше, – не выдержал Обломок, – по его словам, мы все станем заложниками собственного воспитания. Пока мы будем пытаться Беседовать и возмущаться грубостью незваных со-Беседников – Придатки Кабирского эмирата умоются кровью. И вскоре Кабир станет Шулмой. Ясно?!
– Ясно.
Мне действительно было ясно. Да, на месте Но-дачи и его спутников я тоже в первую очередь явился бы к Верховному Наставнику из Круга Опекающих. Чье слово весомо в среде Детских Учителей.
– Шулма, если она есть, придет в Кабир не завтра, – медленно продолжал я. – И не послезавтра. Значит, у Кабира есть время. Значит, за это время Детские Учителя эмирата могут успеть многое. Взрослого Придатка очень трудно переучить заново, а вот Придатка-подростка... или лучше Придатка-ребенка... Исподволь, осторожно внедрить в податливое сознание мысль о возможности умышленной порчи друг друга, вовремя подтолкнуть неокрепшую руку, чуть-чуть изменить навыки, когда надо – промахнуться, когда надо – попасть... И когда (если!) Шулма придет в Кабир – ее встретят новые Придатки, чье уменье убивать, помноженное на мастерство Блистающих... Бедная Шулма! Да, на месте Но я предложил бы то же самое.
– Ты угадал, Высший Дан Гьен, – со странной дрожью в голосе подтвердил Детский Учитель. – Но-дачи предложил именно этот выход.
– Ну и..?
– И я отказался. Я не знаю, придет ли Шулма в Кабир, но если бы Детские Учителя эмирата согласились бы на предложение Но-дачи – с этого дня, с этой минуты Шулма уже была бы в Кабире. А Дзю сказал...
– А я сказал, – резко перебил Наставника Обломок, – что за Шулмой не надо далеко ходить, потому что она уже в Кабире! Что Но и его приятели – это и есть Шулма! И если Блистающий способен помыслить о том, чтобы научить детей-Придатков убивать – он... он должен был навсегда остаться в Кулхане! Добровольно!
Меня поразила горячность шута. Предложение Но-дачи затронуло, вне всяких сомнений, какие-то сугубо личные чувства Обломка – вот только какие?
И опять же – сколько ему лет?
– Договаривай, Наставник, – тоном ниже буркнул Дзюттэ. – Все, не лезу больше...
– Чего уж там договаривать, – отозвался Детский Учитель. – Ушли они. Надо быть полными болванами, чтоб не понять – не дадим мы с Дзю юных Придатков портить. И сами не будем, и другим закажем. А они, беглецы из Шулмы, не глупее нас были. Маленький Шото – тот чуть не с середины разговора зверем на меня косился, а братья-Саи в дверях задержались и говорят: «Видишь, Но, мы же тебя предупреждали... Чистенькие они все тут, а мы теперь грязненькие – не станут нас в Кабире слушать. Придет Шулма, научит чистеньких пачкаться – да поздно будет. Станут пьяные шулмусы Блистающими владеть, а сами Блистающие Придатками станут. Нет уж, не дадим мы чистеньким вот так, от чистоты душевной, подохнуть! Наша грязь дешевле да проще – сами, сами обучитесь, чему надо... хотите или не хотите». Не понял я сперва, о чем это Саи, а как первое убийство в Хаффе свершилось, так сообразил – только поздно.
– Почему поздно? – спросил я.
– Ты уже почти научился убивать, – тихо ответил Детский Учитель. – Маскин Седьмой из Харзы – учится. Это только из числа тех, кого я знаю. И о ком я знаю. Кто следующий? Шешез? Лунный Кван? Гвениль? – а я именно его подозревал в содействии Саям и Но-дачи! Волчья Метла? Кто?! Может быть – я?!.
– Или Обломок, – не подумав, предположил я.
Дзюттэ промолчал – что само по себе было удивительно – но промолчал он так, что вот мне-то и стало не по себе. Было в его молчании что-то общее с молчанием Фархада иль-Рахша, грозящим прорваться бешеным звоном: «Во имя клинков Мунира зову руку аль-Мутанабби!»
Ну почему, почему я даже после всего случившегося так ужасающе легкомыслен? Говорю, не подумав; лезу, куда не следует; смеюсь, когда стоит быть серьезным, и наоборот...
Впервые я подумал, что с точки зрения многих кабирцев я могу оказаться в чем-то похожим на Дзюттэ Обломка. Вот она какая, личина шута...
– А почему ты не рассказал обо всем Шешезу? – поинтересовался я, адресуя этот вопрос Детскому Учителю. – Рассказал бы, и Шешез наверняка принял бы какие-то меры...
– А он и принял, – горько усмехнулся маленький ятаган. – Просто поверить в Шулму и угрозу Но-дачи для Шешеза было ничуть не легче, чем поверить, например, в тех же Тусклых. Вот он и поверил... во все сразу. Поговорил с тобой о Тусклых, провел опрос о целесообразности турнира, поручил нам приглядывать за происходящим, доверил харзийцу Маскину Седьмому поиск Тусклых, или хоть кого-нибудь; прислушался к предложению Дзю изготовить для твоего Придатка новую руку... Опять же не лез куда не надо. Каких еще мер ты ждал от Шешеза фарр-ла-Кабир, Единорог?
– Ну... других, – промямлил я.
– Других... Для других мер нужно уметь то, чему нас учат беглецы из Шулмы! Вот так-то...
Слабый шорох – и в дверном проеме возник силуэт Придатка. Я узнал его – теперь мне все легче было различать и Придатков, и те мелкие детали, которые обнаруживали смену их настроения. В дверях стоял Друдл. Придаток Обломка и Детского Учителя.
Нет, кроме Чэна, я никого больше из них не мог пока называть иначе, как Придатками. Ну и ладно... не все сразу.
– Заболтались мы совсем, – как ни в чем не бывало заявил Дзюттэ. – А спать по-прежнему не хочется. Пошли, Наставник, прогуляемся по холодку, остынем... Спи, Единорог, и не сердись, что разбудил. Чувствуешь, какой я вежливый стал? А все твое облагораживающее влияние...
Придаток Друдл неслышно приблизился, Дзюттэ и Детский Учитель устроились у него за поясом – и через мгновение я был единственным бодрствующим в комнате.
А спустя некоторое время я задремал.
И увидел сон.
4
Я висел в черной бархатной бесконечности, сверкая обнаженным клинком. Ледяная мгла слабо мерцала многочисленными искорками, и я догадывался, что каждый дрожащий огонек – это Блистающий, невероятно удаленный от меня и оттого такой же одинокий и беззащитный перед молчащим и равнодушным мраком.
Слабый звон донесся до меня откуда-то снизу – если здесь были верх и низ. Я вгляделся – и увидел крохотный зеленоватый шарик. Как тогда, на улице Сом-Рукха, когда сколотый с гарды убитого Шамшера бронзовый шарик откатился к глиняному дувалу...
Едва эта мысль посетила меня – я ощутил собственный вес и гигантской молнией понесся навстречу растущему шарику, пронзая пустоту, рассекая облака, расплескивая плоть земную и с каждым мгновением становясь все тяжелее.
Потом некоторое время не было ничего.
Совсем ничего.
...До половины уйдя в рыхлый холм, огромным крестом возвышался я над сумрачной равниной, и тучи неслись по мглистому небу, цепляясь за мою рукоять.
А по равнине двигалась странная процессия.
Блистающие и Придатки.
И как только кто-то из них проходил мимо моего холма – я слышал Имена, незнакомые мне, еле различимые в раскатах хриплого грома.
Придаток Артур Пендрагон и Блистающий меч Эскалибур, Придаток Тетра, король фоморов, и Блистающий меч Орна, одноглазый Придаток Один и копье Хунгнир; божественный Придаток Луг, искусный в ремеслах, и копье Ассал; чернокожий лев Антара Абу-ль-Фаварис и меч аз-Зами, Сусаноо-но-Микото, неистовый бог-Придаток ветра и морских стихий, и его Блистающий меч Десять дланей...
Они шли и шли, и я уже не понимал, кто из них Блистающий, а кто – Придаток; они шли, и гремел гром, и этому не было, не могло быть конца.
Этому не было даже начала.
Зигфрид и его меч Грам, Фрейр и меч Хундингсбана, Тор и боевой молот Мьелльнир; Келтхайр, сын Утидира, и копье Луйн, Роланд и его меч Дюрандаль, Магомет, пророк Божий, и его мечи – Джуль Факар, что значит «Пронзатель», Медхам, что значит «Острый», аль-Баттар, или «Рассекающий», Хатей, или «Смертоносный», и еще два копья – аль-Монсари и аль-Монсави...
И я проснулся, когда гром превратился в голос – усталый, хриплый, слегка севший, словно после долгого крика.
– Будь проклят день, когда оружию стали давать имена! – сказал тот голос.
5
Проснувшись, я не помнил почти ничего, кроме голоса и его последних слов.
– Приснится же такое... – еле слышно лязгнул я, и в этот миг железная рука коснулась моей рукояти. Рядом стоял Чэн, мотая отяжелевшей спросонья головой и часто-часто моргая.
– Приснится же такое... – прошептал Чэн, становясь Чэном-Мной, и я еще раз увидел глазами его памяти равнину, процессию; и услышал голос.
Чэну снился тот же сон. Только запомнил он больше.
– Так, гулять... гулять... – бормотал Чэн-Я, укрепляя ножны на поясе и пробираясь к двери. – На свежий воздух, в холодок...
Я-Чэн даже не сразу заметил, что почти дословно цитирую Обломка, а когда заметил – мы уже находились на улице и с удовольствием впитывали ночную прохладу.
Некоторое время мы прогуливались возле главного входа, думая каждый о своем. Я говорю – «мы», потому что в первую же секунду взаимопроникновения стало понятно – Придаток Друдл рассказал Чэну почти то же самое, что Детский Учитель поведал мне; и нам с Чэном совершенно необязательно обмениваться узнанным для полноты картины.
Так что мы отошли друг от друга на шаг – этот шаг был невидим никому, кроме нас – и вспоминали подробности ночного разговора.
Каждый сам по себе – и в то же время вместе. Оказывается, «мы» ничуть не хуже, чем «я» или даже «Я-Чэн»...
Неподалеку начинался чей-то сад, совершенно не огороженный, и там оглушительно стрекотали цикады, заставляя вибрировать воздух. Я подумал, что в моей воле бросить все и завтра же покинуть Кабир. Эмират велик, да и дружественных земель немало – и везде меня примут с радостью. Обзаведусь новыми друзьями, ничем не буду интересоваться, никого не буду разыскивать, никому не стану мстить, начну Беседовать вполсилы, чтоб не привлекать лишнего внимания, а по ночам буду отводить душу с Заррахидом...