Он выспрашивал меня, кто я таков и как сюда попал; почему я не бреюсь и отпустил здесь бороду, почему мне, а не ему, не Похитуну и не Венцелю дают водку; какая у меня профессия; есть ли у меня семья, из кого она состоит и где находится; чем я занимаюсь с Константином.
Больше того, Кольчугин как-то даже пригласил меня к себе в город, как он выразился, в "свои хоромы".
Я спросил его:
— А зачем?
— А так… - ответил он. - Посидим, чайком побалуемся.
Я ответил, что подумаю. Старик тут же предупредил меня:
— Только не болтайте об этом, господин хороший.
— Как это - не болтайте? - осведомился я.
— А так. Чтобы знали об этом вы да я…
Я еще раз сказал, что подумаю, но это предупреждение насторожило меня. Я решил рассказать обо всем при удобном случае Гюберту. Видимо, Кольчугин втягивает меня в какую-то интригу, и, конечно, по распоряжению Гюберта…
Возвращаясь в свою комнату, я тронул двери инструктора Рауха - они были закрыты. Значит, он в операторской, работает. Я пошел к себе.
Кольчугин сидел возле открытой печи в излюбленной позе - на корточках, и дымил своим горлодером.
Я посмотрел на часы. До прихода Константина оставалось десять минут. У меня мелькнула мысль угостить старика водкой, бутылку которой я получил накануне.
— Фома Филимонович, - сказал я, - ты водочкой не балуешься?
— А почему же? Можно и пошалить, - ответил старик. - Но я смотрю так: всему свое время, все надо делать с пользой и в меру. У меня братень старшой, царствие ему небесное, страсть как уважал эту брыкаловку. За глоток ее готов был в церкви плясать. Вот он и добаловался. Пошел как-то кажись, в тринадцатом году - в соседскую деревню на свадьбу. У него голос был, что у протодьякона. Песни знавал всякие. Вот его и приглашали. Ну, а где петь, там и пить полагается. Поднакачали его на этой свадьбе до краев. До умопомрачения нахлестался он и все домой рвется. А стояла зима. Ранняя зима, как сейчас, но морозец держался уже исправный, правильный морозец. Его не пущают, а он рвется. Ночь, зима… И все-таки, убег. И шубенку оставил. А в дороге, видать, заблажило его, и прилег он под копенку сена дух перевести. И перевел. Как прилег, так и не встал. Нашли его на шестые сутки, а он как кочерыжка. Водка - такое дело, господин хороший!… А побаловаться, что ж… я не против. Но на службе ни-ни. Вот припожалывай до меня, там мы и соорудим по махонькой, у меня есть припас, а хошь - свою тащи.
— А если гауптман узнает?
— Тогда и затевать нечего. Гауптман по головке не погладит.
Меня это никак не устраивало. Меня всегда учили придавать серьезное значение мелочам. И хотя рюмка водки, выпитая в доме старика, была бы мелочью, я не хотел пить ее тайком. Такую мелочь Гюберт мог расценивать по-своему. Кольчугин не Курт Венцель, не Похитун и не Доктор.
Надо замять этот разговор, а если старик будет навязываться с приглашением, обязательно поговорить с Гюбертом. Я переключил разговор на другую тему, поинтересовался, как обстоит в городе дело с продуктами питания, есть ли у горожан топливо, потом перешел на вопросы семейные и спросил Кольчугина:
— А сыновья у тебя коммунисты?
— Это зачем же? - воззрился на меня старик. - Нет, нет! Старшой, правда, хотел было записаться, да я рассоветовал. К чему? Можно и так прожить. Хлопоты лишние и опять же неприятности… Времена меняются. Предполагаешь одно, а глядишь - другое получается. А вы не ходили в коммунистах?
— Нет, - сказал я, усмехаясь, - можно и так прожить. Хлопоты лишние, и опять же неприятности.
Дед насупил брови, закрыл печную дверцу, поднялся и сказал:
— Ну, пойду. Дорожки надо расчистить.
Я проводил его и взглянул на часы. За разговором я не заметил, как прошло без малого полчаса, а Константина все не было. Он отличался аккуратностью, и я решил справиться у коменданта, почему его нет. Но в коридоре я наткнулся на Похитуна.
Он пощелкал себя по горлу и поинтересовался:
— Есть?
Я кивнул.
— Несколько капель для поправки, а?
Я ответил, что жду Константина. Похитун приложил палец к своим синим губам и, дыша на меня чесноком, таинственно шепнул:
— Вы его не дождетесь. Берите водку и ко мне. Я вам расскажу такое, что вы ахнете.
Через минуту с бутылкой в руках я был в комнате Похитуна. Он сам выбил пробку, налил в стакан и выпил, ничем не закусив.
Затем он подсел ко мне поближе, обнял меня за плечи и, строго-настрого предупредив о строжайшем молчании, начал рассказывать.
Оказывается, сегодняшней ночью Константина повезли на самолете для выброски под Москвой. Его сопровождал помощник Гюберта - Отто Бунк. Константину выдали деньги, документы, пистолет и рацию. И только сейчас стало известно, что самолет вернулся не на свой, а на прифронтовой аэродром. В самолете все кроме пилота оказались мертвыми, в том числе Отто Бунк. Пилот, раненный в шею и руку, с трудом посадил самолет. Из шифровки можно понять, что под Каширой, перед тем как совершить прыжок, Константин вытащил пистолет и уложил всех.
Я и в самом деле чуть не ахнул.
Вот тебе и Константин! А я что думал о нем? За кого я его принял?..
Вот как оно бывает: встанет гора между людьми и не распознают они друг друга.
В отношении Константина у меня сложилось довольно твердое убеждение, а вышло… вышло иначе. Он оказался настоящим советским человеком, героем. Как трагично сознавать, что между нами - единомышленниками и соратниками в общей борьбе - сразу легла пропасть взаимного отчуждения, что мы не поняли друг друга, не нашли общего языка. Какую силу мы представляли бы вдвоем! Трагизм был именно в том, что мы не имели права доверять друг другу, открыться друг перед другом, подчиняясь основным законам нашей работы конспирации, когда простое, человеческое, должно быть подчинено более высоким соображениям, и дело не может быть поставлено на карту.
Похитун же негодовал. Он пил водку и наливался злобой.
— Собака! Бешеная собака! - ругал он Константина. - Его вырвали из лагеря еле живого, опухшего. Он был похож на мешок с костями. Его выходили, вылечили, выкормили, обучили. И смотрите, отблагодарил!…
— Да-а… - протянул я. - Страшная история! Я вам говорил как-то, у меня душа не лежала к Константину…
— Помню, помню… Но кто же мог допустить? Только, ради бога, молчок. Ни гу-гу! Иначе с меня кожу сдерут…
Я заверил Похитуна, что все останется в тайне, но тут у меня возникла неожиданная мысль: а что, если использовать болтовню Похитуна в свою пользу для закрепления своего положения? Я пропускал мимо ушей ругань Похитуна и думал о своем.
Сославшись на то, что надо повидать инструктора Рауха, я немедленно отправился к Гюберту и постучал в закрытые двери его кабинета.
— Войдите! - разрешил Гюберт.
По его лицу трудно было что-нибудь определить, на нем лежала маска абсолютного спокойствия.
— Урок с Константином сегодня не состоялся из-за его неявки, - доложил я.
— Ах, так! У вас всё? - небрежно спросил он.
— Нет, не всё.
— Я вас слушаю.
— Мне он не нравится.
— Не нравится? - удивился Гюберт. - Чем именно? Садитесь!
Я понимал, что ничем навредить Константину не могу. Он сделал все, что задумал. Я рад за него. Но, как разведчик, я должен был использовать с выгодой такую удобную ситуацию.
— На последнем занятии он вел себя подозрительно, - сказал я.
— То есть? - Гюберт чуть-чуть приподнял брови.
— Интересовался мной, спрашивал, как я сюда попал, спрашивал о вас. Когда я пояснял ему расположение московских парков, мне показалось, что он знает их не хуже меня.
— Почему вы решили доложить мне об этом лишь сегодня?
То, что Гюберт вчера отсутствовал весь вечер и появился на Опытной станции только ночью, я знал точно, и поэтому ответил:
— Я хотел это сделать вчера, но мне не удалось. Я дважды пытался попасть к вам, но вас не было. Кроме того, я считаю, что это не поздно и сейчас. Если вы подскажете мне, как себя вести с Константином, то я надеюсь прощупать его основательно. Правда, он тип очень скрытный и замкнутый, но мне думается, что я смогу его расшевелить.
— Не стоит, - произнес Гюберт. - С Константином вы больше не встретитесь.
— Совсем?
— Да, кстати, он знает вашу фамилию?
— Если и знает, то не от меня. Я ему не назвался, - солгал я и спросил: - А что?
— Так, между прочим, - ответил Гюберт и, очевидно, для того чтобы не вызвать у меня никаких подозрений, добавил: - Если вы с ним встретитесь в городе и он заговорит с вами, то ни имени, ни фамилии своей не называйте. Это лишнее. А то, что вы мне сообщили, заслуживает внимания. Я учту. У вас всё?
— Всё.
— Хорошо, идите.
Я направился к инструктору Рауху, затем к Похитуну, а после обеда собрался в город.
18. ВЕСТИ ИЗ ЛЕСА
Кольчугин расчищал от снега дощатый настил, ведущий к бане. Увидев меня, он разогнул спину, снял рукавицу, осмотрел небо и почесал затылок.
— Погодка-то, господин хороший! - заговорил он. - Сейчас бы по первой пороше да по зайчишкам поплутать, а? Стоющее дело!
— Да, заманчиво, - согласился я.
— Теперь снег пойдет валить…
Я согласился и с этим. Небо затянули тучи, и с часу на час можно было ожидать снегопада.
— Куда собрались, господин хороший?
— Хочу воздуха зимнего глотнуть.
— Ну, ни пуха ни пера, гуляйте!
Я вышел со двора. Тропку, которой обычно пользовались, идя в город, занесло снегом, и я пошел по дороге, наезженной автомашинами.
Морозец пощипывал кончики ушей. Острые струйки студеного воздуха проникали под одежду и приятно холодили тело.
Лес наполняли зимние, горьковатые запахи хвои. Я дышал глубоко, всей грудью.
Кольчугин оказался прав. Не успел я добраться до города, как в воздухе тихо и беззвучно запорхали первые снежинки. Сухие и колкие, они щекотали лицо. А когда я вошел в город, снег повалил мягкими и крупными хлопьями.
За последние десять дней я уже третий раз приходил в город, но слежки за собой не замечал. Не заметил ее и сегодня, хотя все время был начеку.
Я шел не торопясь, с видом праздношатающегося, останавливался у плакатов и объявлений. Время я рассчитал строго.
Местом для встречи с Криворученко был намечен небольшой район, где я загодя поставил условный знак. По договоренности удаляться от знака в ту или другую сторону разрешалось не больше чем на сто шагов. Недалеко от единственного оставшегося в городе кинотеатра, где крутили немецкие фильмы, на деревянном заборе я разглядел свой знак.
По улице торопливо сновали прохожие.
Я пошел дальше, сдерживая нарастающее волнение. В моем распоряжении оставались считанные минуты.
Я считал шаги: двадцать… тридцать… семьдесят. Довольно.
Я остановился возле объявления бургомистра, недавно вывешенного на всех улицах, и стал его читать. Бургомистр настойчиво призывал трудоспособных горожан записываться вместе с семьями на отъезд для работы в германской промышленности и сулил им молочные реки в кисельных берегах.
С обращением я познакомился на всякий случай заранее. Сейчас я его не читал. Я смотрел на него, и буквы плясали у меня перед глазами. Волнение ширилось, нарастало, а снег все валил и валил…
Я отсчитывал про себя секунды: семь… восемь… двенадцать… и замер, скосив налево глаза, - рядом со мной кто-то остановился. Я увидел только большой волчий треух и шелковистую курчавую бородку, запорошенную снегом. Да и весь человек, залепленный снегом, походил на елочного деда-мороза.
Неизвестный тоже решил, видимо, прочесть объявление до конца.
Его соседство меня совсем не устраивало. Вот-вот должен подойти Криворученко. Я не допускал мысли, что он заговорит со мной при постороннем. Криворученко, конечно, пройдет мимо.
Я с досадой подумал: "Черт его принес, этого дядю! Не нашел другого времени".
Я решил отойти и раздумывал над тем, в какую сторону отойти лучше. Но едва я сделал движение, как неизвестный шепнул:
— Кондратий Филиппович, дорогой!… Это я…
Нет, я даже не повернулся. В этом не было нужды. Голос Семена я мог различить из тысячи голосов. И я его узнал.
Впившись глазами в обращение, я вздохнул:
— Семёнка!…
А как мне хотелось расцеловать его!
— Да, да, я… Все в порядке! - шепнул он.
— Времени в обрез, - процедил я сквозь зубы.
— У меня тоже… И подвода ожидает, - торопливо проговорил Семен. Ш-ш…
Подошла женщина. Ее, очевидно, привлекло любопытство: двое читают, почему ей не почитать. Может быть, что-нибудь интересное. Но, пробежав глазами текст обращения, она шумно вздохнула и ушла своей дорогой.
— Говори скорее, - торопил я. - Где бросили якорь?
— В двенадцати километрах. Лес густющий, болото, глухомань. Назначайте, где лучше встретиться.
— В кино. Запомни, в кино. Я укажу дату и время…
— Не пойдет, - прервал меня Криворученко. - В городе меня уже знают я три раза привозил в баню дрова из леса и сейчас привез… Личность для посещения кино неподходящая…
Это меня обескуражило. Другого варианта я не подготовил.
— У вас на Опытной станции, - продолжал Криворученко, - есть истопник Кольчугин. Попытайтесь его использовать.
Я не поверил собственным ушам.
— О ком ты?
— О Кольчугине, Фоме Филимоновиче.
— Откуда ты его знаешь?
Криворученко молчал. Приближались мужчина и женщина. Они тащили за собой санки, на которых была укреплена бочка с водой. Когда они прошли, Семен ответил:
— Сказал командир партизанского отряда. Я был у него. Кольчугин участник городского подполья. Он прорвался к вам при содействии старшего подпольной группы, а тот работает в управе… У Кольчугина два сына на той стороне. Одного звать Петром, второго - Власом.
— Тут не провокация?
— Что вы! И лесник говорил мне о Кольчугине.
— Какой лесник?
— Связной между партизанами и подпольем.
— Что он говорил?
— Что Фома Филимонович вернейший человек. Его сразу не раскусишь.
"Куда там!" - подумал я и спросил:
— Кольчугин знает, кто я?
— Откуда он может знать? Никто не знает, кроме командира отряда, а он - здешний секретарь райкома. Я было решил встретиться с вами через Кольчугина, но потом не рискнул. Лучше вы сами с ним сговоритесь. Он считает вас предателем, сообщил об этом подполью, и подпольщики уже хотели казнить вас…
— Здорово! Только этого и не хватало… Вас двое?
— Да, я и радист. Это уже второй… Тут целая история…
— Ладно. Это потом. Отстучи сегодня же, что у меня все в порядке, а подробности после беседы. Да… Передай срочно, что между городом и селом Поточным разбазирован авиаполк. Пусть его кроют. Пусть немедленно положат кого-нибудь из наших в больницу под именем Брызгалова. Всё. Иди. Дня через три жди мои сигналы. Понял?
— Да, да… А если Кольчугин будет ломаться, вы ему шепните: "Как лес ни густ, а сквозь деревья все же видно". Это их пароль.
— Добре! Иду…
Криворученко отошел. Я "дочитал" обращение до конца, мысленно поблагодарил бургомистра за то, что оно такое пространное, и зашагал домой.
Снег кружил в воздухе, и трудно было определить, откуда он летит: то ли сверху, то ли снизу. Удачная погодка!
В эту ночь я долго не мог заснуть, но теперь уже от избытка радостных мыслей.
Я лежал на койке с закрытыми глазами, в полной темноте. Пурга бесновалась и выла снаружи, возилась в печной трубе, скреблась в окно, а я все думал и думал.
Вначале я мысленно побывал в глухомани, где укрывался Семен с радистом. Успел ли он добраться до места? Хотя в лесу пурга не так страшна, как в степи. Всего двенадцать километров разделяло нас. Но я лежал в теплой комнате, на простыне и подушке, под одеялом, а они?.. Они, наверное, жмутся друг к другу в какой-нибудь норе, дрожат от стужи, а над ними темень, вьюга… А может быть, радист отстукивает сейчас ключом, и его точки-тире жадно ловит радиоцентр партизанского штаба.
Потом я постарался суммировать все, что накопил в своей памяти за это время и что необходимо было передать на Большую землю. Получилось немало. Во всяком случае, на первых порах радист будет обеспечен работой по горло. Надо сообщить, что нашелся Вилли, и что Вилли - это и есть гауптман Гюберт, о котором говорил Брызгалов, что Гюбертом руководит полковник Габиш, что я познакомился с Доктором - Шляпниковым, что в район станции Горбачеве выброшен радист Курков, что опустившийся на нашу землю под Каширой Константин - герой и настоящий человек, что, наконец, "осиное гнездо", как мы и предполагали, занимается подготовкой и переброской на нашу сторону разведчиков, радистов и диверсантов.